Анна Каренина
Анна Каренина. Съемки
Особенно остро это чувствовала Таня Друбич. Потому, что у них там своя жизнь, своя жизнь потому, что они познакомились на картине «Храни меня, мой талисман» у Романа Балаяна, и еще тогда они очень сцепились вместе, и вот эту партнерскую сцепку они тогда замечательно опробовали.
Замечательно тонко и без всяких слов, без сухих абстрактных размышлений, просто почуяли друг в друге партнеров. И когда они начинали «Анну Каренину», была много раз одна и та же странная история. Все знают, как артисты сейчас снимаются одновременно в десяти сериалах, в ста сериалах. «Все! Стоп! Снято! Сегодня больше с тобой ничего не снимаем». Отснялся и убежал. Мы сняли Олега, дальше мы снимаем Таню. Через полчаса я смотрю — сидит Олег, уже разгримированный, никуда не убежал, сидит. «Олег, ты чего сидишь?» Он говорит: «Я хочу посмотреть». Он сидел и смотрел, как играет Таня. Просто так. Потом они о чем-то говорили с Таней, чего-то заходили за декорации, снова говорили. Было видно, они говорят о каких-то таких тонкостях, в которые даже меня вмешивать не надо. И путать то, о чем они между собой говорили.
И на следующий день Олег опять снимался. Отснялся — все! «Я уезжаю, счастливо, до свидания». Через двадцать минут смотрю — сидит. Опять сидит, сидит и смотрит… Вот эта необходимость для него, как Каренина, видеть то, что делает Анна вне его, — это совсем уж такой номер для нынешних актеров. Придурочный? Да! Но для него это была необходимость — сколько он мог сидеть до упора, до того, когда нужно сесть в машину и, в расчете на пробки, доехать до Лейкома, чтобы на спектакль не опоздать. До упора сидел.
Но я уж не говорю о просто человеческом благородстве, богатстве и о душевности… Так у нас был момент, когда у Тани был день рождения в Петербурге. Мы снимали в Юсуповском дворце какую-то труднейшую сцену без Олега. У Олега были другие дела, но как только минуло двенадцать ночи, начался день Таниного рождения — первым, кто появился с огромнейшим букетом цветов, был Олег. И он был во всем такой. Душевной такой доминантой… С одной стороны, мы праздновали, конечно, Танин день рождения, а с другой стороны, получилось вроде как день рождения Анны Карениной. Все это срежиссировал и сделал Олег. Я подарил Тане на этот день рождения гобелен. А в результате он почему-то висит… у меня здесь в подвале. Это меня характеризует с очень правильной точки зрения. Так же как Олега характеризует то, что произошло тогда в Танин день рождения.
О взаимоотношениях его с другими актерами я рассказать ничего не могу, потому что самое главное это то, что они складывались во время обеда. Ведь эти киношные обеды — это особая вещь. Обычно какая-то палатка посредине улицы. Я помню, посреди улицы Жуковского построили палатки, там сидели какие-то странные люди и ели щи да кашу. У Олега был свой вагончик, где он там мог думать о роли Толстого в гуманистическом преобразовании XXI века, лежа на боку. Вот. Я к нему туда никогда не заходил. Я даже не знаю, чего у него в этом вагончике было. Но вагончик этот возили, потому что так полагается. И по-моему, даже Олег говорил: «Вы учтите, мне полагается вагончик». И он всегда обедал в вагончике в компании с теми актерами, которых он знал и любил. И как ни странно, с теми, с которыми ему предстояло после обеденного перерыва вместе сниматься. Он как бы в это дело вживался. Со мной он мог говорить о Тургеневе там, а с Сергеем Гармашом он разговаривал про «Игроков» Гоголя. Что он тоже знает аферистов карточных. И они с Гармашом рассказывали друг другу какие-то карточные истории.
Анна Каренина
Вот в этот момент у них там завязывалось все… Тот самый огонь душевного расположения, который чрезвычайно важен. Ну, конечно, с Сашей Абдуловым они ближайшие друзья, с Таней у него целая история, и в жизни, и в кино. Но когда приходил какой-то новый актер — ему нужен был вот этот огонь душевного расположения, эта искра душевного понимания, когда можно общаться без слов. Не пользуясь никакими логическими понятиями. Пока ты не пообщался — ничего не получалось.
Ему предстояло играть с прекрасным петербуржским актером Сеней Фурманом. И Олег знал, что есть такой актер — Сеня Фурман, но никогда его не видел. И они познакомились на съемочной площадке. Первые три часа ушли на установление контакта, чтобы было о чем поговорить, все равно о чем. Говорили об использовании матерной лексики… Ни слова об адвокате, ни слова о тексте, ни слова о самом Фурмане, ни о чем — ни слова. Что это такое, при чем тут мат? Нужно снимать, а не разговаривать про мат. Но они говорили, говорили и договорились.
И договорились до какого-то изящнейшего, как в балете, ощущения, когда кто-то прыгнет и кому-то сделает сложную поддержку. Вот такая Олегова человеческая черта — войти в человеческий контакт. Ему было необходимо войти в человеческий контакт с режиссером, с оператором, с костюмером, с партнером. Ему важно было войти в этот контакт. Не сидеть таким выдающимся гением из индивидуального вагончика.
На жизнь Олега и на то, что называется менталитетом, чрезвычайно сильно повлияла встреча с Андреем Тарковским. И даже могу сказать, что в момент встречи с Андреем Арсеньевичем Олег Иванович понял, как важно думать о судьбах России, даже если ты, грубо говоря, ковыряешь в носу.
Дальше происходили какие-то безумно странные истории. Первая странная история, то как он вообще попал в фильм «Зеркало». Андрей Арсеньевич знал, что есть такой человек из Москульта — Янковский. И вот он попросил своего второго режиссера найти мальчика для роли в «Зеркале». Искали, искали, привели мальчика, обрили его налысо. Он посмотрел и говорит: «Мальчик хороший, на меня похож». И спросил: «Как тебя, мальчик, зовут?» Мальчик говорит: «Филипп Янковский».
Да, вот этот мальчик — сын Олега Янковского.
Ну, хорошо. Сын. И второму режиссеру была дана такая задача — поехать на Северный Кавказ и там найти для него экранного «папу».
Второй режиссер недоумевал, как ему подобрать «папу», когда Филипп-то светленький, а папа что же будет… Это как? И поехал человек, обреченный, так сказать, на ужас. Долго метался по Северному Кавказу. А потом предложил, что, может, будет естественно вместо того, чтобы искать «папу» на Северном Кавказе, найти папу этого мальчика, который был бы на вас похож? А мы знаем его папу. Это Олег Янковский.
«Не, не, не. Вы что? Папа — это папа, а Олег это — о-о-о!.. Это Олег». Короче говоря, каким-то чудом затолкали в кабинет к Андрею Арсеньевичу Олега Янковского, который тоже пришел перепуганный. Андрей Арсеньевич — он о-о-о!.. Человек из Москульта! О-о-о!.. Он пришел, завязался разговор о чем-то, и Андрей от отчаяния сказал: «Да, ну ладно, он действительно похож на этого самого». А все вторят: «Конечно, похож. Он же сын».
Поэтому к Андрею Арсеньевичу Олега «привел» Филипп, это вообще биологическая заслуга Филиппа. И они снялись, и снялись они душа в душу. А Андрей всегда остро чувствовал своих людей и чужих людей. У него было жутко развито это чувство — «своих людей».
Вот я все-таки не думаю, что самый гениальный артист века это Солоницын. Ну, не думаю… Кто там на Андрея Рублева пробовался тогда? Смоктуновский? Еще кто? Любшин замечательно пробовался. Но Тарковский взял Солоницына, потому что это была своя кровь. Это был свой человек, это был его человек. Андрей взял Солоницына и был ему всю жизнь верен. Всю жизнь. И вот так же Олег попал в разряд «своих людей» к Тарковскому.
Ностальгия
Была история, к которой каким-то странным боком и я был завязан. Потому что я очень дружил с Сашей Кайдановским. А Андрей в это время начинал картину «Ностальгия» и очень хотел снимать Сашу Кайдановского. А перед этим мы с Андреем договорились, что сначала Саша снимется у меня и потом у него. И все было чудесно, мы обо всем договорились. И вдруг ко мне Сашу не выпустили. Кайдановского КГБ не выпустил… Наверное, за внешний вид и за то, что он терпеть не мог спорт. Он когда видел какого-то спортсмена, у него, прямо так сказать, глаза выскакивали из орбит. От, так сказать, непонимания того, чем этот человек занят. И «зарубили» Сашу Кайдановского… Выяснилось, что он невыездной ни при каких обстоятельствах. А Андрей уже начал снимать «Ностальгию» в Италии. Он перебрал своих людей в голове и сказал: «Давайте Олега. Пусть едет Олег». И Олег приехал играть сложнейшую роль, которую предлагал ему Андрей Арсеньевич Тарковский. И поначалу он устроил ему такую экзекуцию для того, чтобы Олег пришел в себя, как бы отдаляясь от массовой культуры. Он поселил его в странный отель и дал какой-то минимум денег. И Олег, приехав играть главную роль у Тарковского, по-моему, недели две прожил в Италии в каком-то вшивом отеле в одиночку на какие-то шмотки денег… И главное, ему не было ясно, когда это кончится, потому что ему не мог никто объяснить, где Тарковский, куда он приехал, зачем? Это Андрей его вводил ему одному известными методами в состояние тоски по родине. И ввел!
И вот они снимали сложнейшую сцену. Это был один из самых знаменитых рассказов Олега, когда, он нес свечу на дне какого-то высохшего водоема и должен был донести ее от одного конца этого водоема до второго и поставить эту свечу там. Десять минут было, по-моему, полезного времени. Заряжали битком кассету, стояли рельсы. И мне рассказывал Олег, что он несет свечу уже на съемке, рядом едет тележка, а рядом с тележкой не идет, а на четвереньках ползет Андрей и говорит: «Так… Держи, держи огонек… Держи, держи пламечко…» Олег уже большую часть прошел, и уже вот близка эта самая там цель, финал. И вдруг Андрей говорит: «Теперь наливайся, лицом наливайся!» А Олег думает — как же ему налиться лицом-то? Он говорит: «Я вроде как уже налитой — налитее не бывает». А когда смотришь картину — этот кусок в фильме, — ничего подобного в голову не приходит. Почему? Потому что вот это все — «наливайся», «разливайся», «отливайся» — можно делать только с людьми, которым ничего не нужно объяснять по существу.