Впрочем, предсказывать — это вообще дело сомнительное. Лена, вон, предсказывала, что я смогу «безопасно» вернуться в Москву к ноябрьским, а после праздников она сама в Пхеньян приехала и сообщила, что «пока мне стоит еще погостить у товарища Кима». И, оказывается, мне еще сильно повезло, что решение о моем возвращении мне «вовремя» не выслали: когда в КГБ решили, что они дело полностью раскрутили, Света Шиховцева получила пулю, и ей очень еще повезло, что она в этот момент оказалась в бронежилете.
Эта Света, мало что была моей тезкой, еще и похожа на меня была довольно сильно. Разве что волосы к нее были светлые и глаза голубые, но волосы и покрасить несложно, а контактные линзы уже придумали. Так что она через пару дней после нашего отъезда в Пхеньян «вернулась из командировки» и стала изображать в Москве меня. А так как она все же была заметно более… стройной (все же было ей двадцать с небольшим), она как раз бронник под костюмы и надевала. То есть бронник она носила потому, что ожидала нападения — и внезапно оказалось, что носила она его совершенно не напрасно. До «расстрела» на нее в роли живца КГБ четверых поймать успел, но после месяца полного затишья руководство решило, что опасность миновала — однако товарищи ошиблись. Однако профессионализм у них никуда не делся: стрелка сразу же взяли, раскрутили и Лена была убеждена, что «уж до Нового года точно всех возьмем». То есть это она мне «официально» так сказала, а в качестве «личного мнения» добавила:
— Сейчас все зависит в основном от спецгруппы Павла Анатольевича: все же заказчики, по нашим сведениям, сидят за границей. И мы точно знаем, кто это, но вот подобраться к ним… То есть Пантелеймон Кондратьевич даже настаивал, чтобы зачистка прошла, как он выразился, «грубо и зримо», однако подставлять своих специалистов товарищ Судоплатов крайне не желает.
— Так если она за границей, то может и тьфу на них?
— Даже не думай! Тебя одну мы бы в принципе и прикрыли бы, но твоего мужа и особенно детей… Нет, сиди здесь.
— А я вот думаю, если бы… слушай, а более подробную информацию по фигурантам мне предоставить можешь? Если их просто по миру пустить… я ведь такое проделать смогу.
— Сиди и не дергайся! Эти из некоторых госкормушек кормятся, им твои финансовые аферы вообще пофиг.
— Значит, нужно обанкротить некоторые государства, делов-то!
— Мне нравится твой оптимизм, но я прилетела другое обсудить. О том, что ты резвишься тут, в Пхеньяне, информация уже начала расползаться, и я лично думаю, что выстрел в Шиховцеву был в значительной степени все же демонстрацией, а не настоящим покушением. И мы сейчас уже просчитываем шансы на то, что и здесь враги постараются тебя… как-то достать. Так что нужно подумать — и тебе нужно подумать о каких-то иных вариантах.
— Да чего тут думать: они провели демонстрацию — и мы проведем демонстрацию. Я проведу, причем такую, что там, в далеком зарубежье тех, что мне что-то демонстрировать захочет, местные же и закопают от греха подальше.
— Поясни…
— Любое государство в чем-то представляет собой корпорацию. А любую корпорацию можно — если хорошо постараться — просто разорить. Большую корпорацию разорить, конечно, труднее, чем мелкую, но я считаю, что наша, советская корпорация в такой борьбе имеет серьезные преимущества. И не только финансовые…
— Боюсь, до глубин твоих мыслей мне добраться не получится.
— И не надо. Ты спецбортом прилетела?
— Ну да.
— Улетаешь когда, завтра?
— Нет, сегодня ночью.
— Я сейчас своих предупрежу… мы вместе летим. Нужно с некоторыми товарищами посоветоваться, обсудить мелкие детали. Один только вопрос: Света во что была одета, когда в нее стреляли?
— Ты совсем дура⁈
— А что, у тебя есть какие-то в этом сомнения? Да, я именно она. Но давай угадаю: мы, когда про иностранцев вспомнили, обе имели в виду британцев?
— Хм… и евреев.
— Даже так? Несколько внезапно… но в принципе ожидаемо, ведь при зачистке у нас немало евреев… гм… пострадало, а в Минкульте — так каждый второй. Однако за такие вещи надо наказывать, и наказывать больно.
— Павел Анатольевич…
— Бить надо по самому больному месту буржуев, иначе они не поймут.
— А какое у них самое больное место?
Все же связь через цифровые линии со сквозным шифрованием — штука замечательная. Еще до вылета я связалась с товарищами Пономаренко и Патоличевым, обговорила с ними место и время совещания, вкратце обозначила тему. Но в детали по связи я все же вникать не стала: и потому, что с глазу на глаз все объяснить будет проще и быстрее, и потому, что некоторые из важных деталей я еще не продумала. Но общий план «удара по самому больному месту» у меня уже сформировался. То есть я и раньше знала, что «так можно», просто как-то упускала из виду, что у СССР для такого ресурсов вполне достаточно, а к тому же я понимала, что конкретно Советскому Союзу такой «удар» заметной выгоды не принесет. То есть все же принесет, но другие наши враги получат больше — но во время разговора с Леной до меня дошло, что американские банки, которые будут основными бенефициарами «удара», нашими друзьями и после такого «подарка» не станут, но могут призадуматься о то, что «бить»-то СССР может по кому угодно. А если товарищам доступно пояснить, что быть некая Федорова С. В. будет только в отместку за что-то плохое…
В моей «прошлой истории» подобный «удар» изучался практически во всех школах бизнеса, а сейчас о таком никто даже не догадывался. То есть вообще никто, и даже я — просто я всего лишь «знала технику удара» из «сторонних источников». И знала очень неплохо — а также знала, что непосредственно сейчас вроде бы и условий для такого не было. Но ведь условия и поменять можно, причем практически незаметно как для «жертвы», так и для всех прочих наблюдателей. Только нужно удар нанести исключительно вовремя, а если меня Симон учил правильно, то именно сейчас такое время и настало. Все же дядька мой не просто так профессором в своей Мексике стал, и он мне очень подробно объяснял, почему некоторые события не могли произойти несколькими неделями раньше или позже. Вот днями — да, но тогда выходило, что времени у меня для «удара» совсем мало, в идеале — дней десять. Но если все получится…
Детали я собралась обдумать в самолете, да и у товарищей время подумать над моим предложением будет. Не особо много, но они и стали руководителями огромной страны в том числе и потому, что умели думать быстро. И быстро взвешивать риски — а тут риск был минимален. В мировом масштабе минимален, а в масштабах страны все же казался довольно приличным, но у меня уже образовалась определенная подушка безопасности, и подушка эта была интересна тем, что размещалась она в Корее, у товарища Ким Ирсена. Правда корейский товарищ пока и сам о ее наличии не догадывался, то есть про существование ее он точно знал, но что это будет именно подушкой…
Из Пхеньяна мы с Леной вылетели в одиннадцать вечера, то есть когда в Москве было всего семнадцать часов. И через восемь с небольшим часов — то есть в час ночи — приземлились на аэродроме Щелково. А еще через шесть часов я зашла в знакомый мне кабинет на Старой площади:
— Ну что, товарищи, вы успели обдумать мое предложение?
— Светик, а ты уверена, что мы тут не прогорим?
— Потерять мы можем немного, максимум придется три процента отдать мерзким буржуинским банкирам.
— Сто двадцать пять миллионов долларов — это, по вашему, немного?
— Это терпимо, в случае провала компенсируем убыток на продажах вычислительных машин за пару недель. Но если мы достигнем успеха… я считаю, что риск оправдан.
— Ну, Светик, тебе виднее… Пантелеймон Кондратьевич, я — за!
— Светлана Владимировна, а вы не боитесь, что за такое вас еще сильнее будут… преследовать? — глухим голосом спросил товарищ Судоплатов.
— Я через час обратно в Пхеньян, а вы… вы по своим каналам пустите слушок, что я мстю, и мстя моя будет страшна, ну, если там не успокоятся. А банкиры — они деньги-то считать умеют, и быстро сообразят, что против десяти процентов советского бюджета ни один не выстоит. А если учесть, что Уолл-стрит выиграет раз в десять больше нашего, то Сити ничего не останется, кроме как утереться.
— А Израиль…
— Там, конечно, национальные чувства выпячивать любят, но потеря десяти процентов бюджета на их руководство тоже подействует отрезвляюще. А если учесть, что они традиционно за тридцать серебренников готовы кого угодно продать… я думаю, что оттуда вы, Павел Анатольевич, своих людей можете уже отзывать: местные банкиры и без вас все сделают, причем показательно жестко.
— Вы в этом так уверены?
— Совершенно, но вам, Павел Анатольевич, я эту уверенность передать не в состоянии: вы просто не поймете, насколько болезненным может стать удар по кошельку.
— А вы понимаете, да?
— Да. Потому что вы считаете, что большинство людей — хорошие, а я сейчас вижу только сволочей. Не потому что все вокруг сволочи и хороших нет, но их я… вы же не замечаете, что вокруг вас воздух? А я четыре месяца только и занималась тем, что искала, кто этот воздух испортил. Это профессиональная деформация, и я все же надеюсь, что она скоро пройдет. Но пока не прошла… Биржи в Париже и Лондоне открываются через шесть часов, и мы должны уложиться в пятнадцать минут после их открытия. То есть времени у нас еще овердофига…
— Светик, ты уже большая девочка, когда же научишься по-человечески выражаться?
— То есть как вы?
— Нет! Как взрослый и солидный человек… впрочем, это не обязательно. А если у тебя все получится, мы тоже постараемся выражаться как ты. В знак признания, и ты знаешь, мне уже хочется так говорить. И надеюсь, что мы хотя бы не прогорим. Но все же хочется лучшего, очень хочется…
Глава 20
Вернувшись в Корею я снова занялась работой, которую пообещала сделать товарищу Киму. В общем-то, самой простой из того списка, который был предоставлен корейскому руководителю, но на мой взгляд одной из самых важных. Тем более, что и время было самым подходящим: в горах уже выпал снег и крестьяне остались без работы. То есть они остались без традиционной крестьянской работы, но я им нашла и работенку совсем «нетрадиционную» — и в деревнях продолжилось массовое строительство нового жилья с упором на дома, предназначенные для семей с детьми. Дома, строящиеся по простому принципу: чем больше в семье детей, тем больше дом и тем больше в этом доме удобств.