– Она дома сидела почти весь год, и всё, что сделано за этот год Комитетом, было сделано в соответствии с указаниями, которые она отдавала в перерывах между кормлениями сына. А теперь сын перешел на питание кашей и супом, и она уже отвлекаться периодически от дела на работу не будет…
– Интересно, – задумчиво проговорил вслух Павел Анатольевич, – если она столько на досуге проделать успела, то что же она наделает, когда всерьез работой займется?
– Это никому не ведомо, – ухмыльнулся Николай Александрович, – но что-то мне подсказывает, что мало никому не покажется.
– Скорее всего именно так. Елена Николаевна сообщила, что на следующий год Федорова наметила уже девять новых программ и собирается забрать в институты и предприятия комитета свыше тысячи новых инженеров. С ее запросами первый отдел уже там на ушах стоит, ведь народ набирается для работ, попадающих большей частью под первую форму допуска…
– Но хоть не всех, можете выпускников той же Бауманки или… в общем, без особых проверок на программы направлять.
– Если бы! Меньшая-то часть у нее должна пойти даже не под грифом «совершенно секретно». У нее для таких работ свой гриф появился: «перед прочтением сжечь», и я на самом деле опасаюсь, что она не очень-то и шутит. По крайней мере то, о чем она мне рассказала… Да, я еще раз ставлю на рассмотрение вопрос о звании Елены Николаевны Сувориной. И считаю, что его нужно окончательно решить еще в текущем году…
Глава 8
После Нового года я решила «ходить на работу». То есть просто стала работать не из своего кабинета дома, а сидела в кабинете, расположенном в здании Комитета. Огромная разница, ведь теперь мне приходилось на работу ходить! Ну а то, что до работы идти было неспешным шагом пять минут, во внимание можно было и не принимать, разница от перемещения на двести метров все равно была огромной: дома-то постоянно нужно было какие-то домашние дела сделать, а тут уже ничто меня от собственно работы не отвлекало. Плюс общаться с сотрудниками стало проще, и в какую-нибудь лабораторию зайти стало несложно. То есть и раньше было несложно туда из дому зайти, но даже внутренний настрой был теперь совершенно иным: я не «в гости» заходила, а шла по «своим владениям».
Да и сотрудники теперь меня все же иначе воспринимали: если в прошлом году они «все бросали» и начинали крутиться вокруг меня, пытаясь всё показать и рассказать, то теперь они в лучшем случае провожали меня глазами, а чаще вообще внимания на мое появление в помещении не обращали, продолжая заниматься своими делами. И даже когда я устраивала в какой-то лаборатории «производственное совещание», на него собирались лишь те, кто был для этого нужен. Например, когда я зашла посмотреть, как идут дела в «лаборатории матриц», ко мне подошел лишь один инженер, ведущий конкретную работу – а завлаб только «вежливо попросил» обсуждение вопроса вести «где-нибудь в коридоре». И это было совершенно понятно: люди работали, решали очень непростую задачу, а громкие разговоры их просто отвлекали.
А этот инженер (по фамилии Федин) очень сжато рассказал мне об обнаруженной проблеме и перечислил, какие эксперименты он собирается провести для того, чтобы найти путь их решения:
– Сейчас матрица изнашивается где-то за неделю работы, даже чаще дней за пять – но тут интересно то, что в последние пару дней производительность установки вырастает, а качество продукции улучшается.
– Это почему?
– Каналы успевают заполироваться. По идее за счет того, что трение уменьшается, и нагрев должен падать, но так как сырье изначально нагревается до ста двадцати… в общем, полированные каналы повышают производительность процентов на двадцать. И проблем тут ровно две: полировка каналов при изготовлении матрицы увеличивает ее стоимость более чем в полтора раза – что увеличивает и стоимость продукции. А вторая – скорость износа матрицы после полировки тоже несколько увеличивается.
– Отлично, и какие предложения?
– Я уже провел эксперимент с матрицей из лантанированой хромомолибденовой сталью: результат впечатляющий, матрица до двух недель работает практически без следов износа, а сколько времени потребуется до выхода ее из строя, я пока даже примерно сказать не могу.
– И почем эта сталь сейчас на базаре?
– Да, при этом матрица уже раз в десять дорожает, тут же не только металл дорогой, но и очень сложная его обработка. Поэтому на следующем этапе – я надеюсь, уже на следующей неделе начну эксперименты – матрицу из обычной стали мы попробуем покрыть слоем этой самой хромомолибденовой с помощью плазмотрона.
– Технология вроде отработанная, что так долго-то возитесь?
– Покрывать каналы матрицы изнутри… нужна была довольно непростая оснастка, ее на опытном заводе МВТУ обещают со дня на день доделать. Тут тоже цена матрицы вырастет вдвое, но если все получится, то экономический эффект получится вообще двойной: по моим расчетам срок службы матрицы будет минимум месяц, а сработавшуюся матрицу можно будет просто снова на восстановление в плазмотрон отправить – и восстановленная окажется уже дешевле новой, изготовленной по старой технологии.
– И когда ожидается результат?
– До нового урожая с гарантией!
– Что-то дополнительное нужно?
– Заявку я, как и положено, в базу занес, вчера еще, но успели ли ее в отделе снабжения прочитать, я сегодня не проверил… Но это не срочно, еще успею.
Проблема с матрицами сейчас вообще была на контроле у самого товарища Булганина. Потому что сельское хозяйство страны бурно развивалось (хотя и не совсем так, как в моей «прошлой жизни»), то есть совсем не так, как это было еще до моего рождения. Но все же бурно, и в прошлом году страна собрала небывалый урожай зерновых. Совсем небывалый, а кроме разнообразного зерна в СССР собирали и много всякого другого, используемого как для еды или корма, так и в промышленности. Но лично меня интересовало исключительно зерно – а точнее, то, что оставалось после его сбора и переработки. Сейчас интересовало, и поэтому у меня в Комитете уже второй год работала лаборатория, занимающаяся исключительно вопросом «оптимального использования отходов сельхозпроизводства». То есть лабораторий таких – работающих по отходам – было три, а одна работала исключительно над увеличением срока работы матриц.
Разработанные еще в МВТУ «автоматические котлы» получили сейчас довольно широкое распространение, но они изначально проектировались под использование древесных пеллет. И такие пеллеты теперь производились во многих лесоперерабатывающих предприятиях. А еще в пятьдесят седьмом этим очень заинтересовались изготовители подсолнечного масла, ведь у них в процессе переработки появлялись буквально горы шелухи от семечек, которые можно было пустить «на отопление» после гранулирования. И возможностью они в большинстве своем воспользовались – но тут выяснилось, что матрицы, неплохо работающие при гранулировании отходов древесных, очень быстро изнашиваются при работе с шелухой от семечек. А ведь их делали буквально из танковой брони!
Но броня эта хорошо от ударов и взрывов защищает, а вот истирается она все же довольно быстро. Впрочем, маслоделы этот момент предпочти игнорировать, все равно топить собственными отходами получалось гораздо дешевле, чем завозить топливо со стороны. Но когда я в позапрошлом году прикинула, сколько в полях сжигается соломы…
Не я прикинула, мне этот вопрос задали товарищи из Минсельхоза, прочитав где-то, что европейцы сейчас активно стали соломой жилье отапливать. И особенно этим увлеклись финны – но финнам было хорошо, у них хутора просторно по стране расставлены, так что «соломенную печь» размером с полдома им было где поставить. А у нас… я как раз вспомнила, что те же самые пеллеты и из соломы делались – ну и попросила «провести эксперимент». Эксперимент показал, что пеллеты из соломы получаются неплохие (правда, зольность у них вчетверо выше, чем у древесных), но матрицы, через которые продавливается соломенная крошка, изнашиваются очень быстро. И люди занялись именно матрицами…
То есть сначала они этим занимались буквально «для собственного удовольствия», но когда в Красном Холме заработала уже электростанция (правда, мощностью всего в четыре мегаватта), то Николай Александрович тоже очень вопросом заинтересовался. Ведь эта электростанция сжигала по сто тонн соломы в сутки, но только в Краснохолмском районе в прошлом году урожай соломы превысил двадцать тысяч тонн. И это только соломы, которую не использовали для всяких сельхознужд типа на подстилку скотине и тому подобного. То есть электростанция электричество народу давало буквально «на подножном корме» (ну, еще немного там «добирали» топлива, собирая всякий мусор по лесам). А когда товарищ Булганин прикинул, сколько в целом по Союзу соломы просто так сжигается в полях, то он передо мной поставил очень конкретные вопросы…
И это было понятно: в прошлом году в СССР каменного угля добыли полмиллиарда тонн. С большим трудом и проявляя настоящий героизм – а тут двести миллионов тонн очень неплохого топлива просто так засоряет атмосферу. Причем, как добавили накала страстей агрономы, уменьшая плодородие почв.
Так что финансирование строительства новой (на двадцать четыре мегаватта») «соломенной» станции в Бежецке шло уже за счет государственного бюджета, а Федор Павлович Вязников, сконструировавший котел для этой станции, получил орден Трудового Красного знамени. И с этим орденом (и всей своей командой котлостроителей) передислоцировался в Красный Холм. Потому что, вероятно, счел, то Красный Холм – не такая уж дремучая провинция: дважды в день оттуда в Калинин летали самолеты «Местных авиалиний», а новый аэродром «Местных» открылся непосредственно на окраине города, через дорогу от экскаваторного завода. Да и сам городок бурно развивался: мне все же Краснохолмский район в управление не передали (да я и не просила об этом), но денег на расширение и котлостроительного завода, и самого города правительство выделило немал