– Светлана Владимировна, честно говоря, я не совсем понимаю, каким образом вы рассчитывали вероятности упомянутых вами неисправностей. Ведь нынешние математические модели не позволяют…
– Возможно модели и не позволяют, но мозги-то человекам для чего нужны? Для того, чтобы думать и, что интересно, периодически на основании слабо структуированной информации делать разные выводы, плохо поддающиеся формальному объяснению. А между прочим, как раз Сергей Федоров работает у меня мужем, и мы с ним периодически различные производственные вопросы тоже обсуждаем. Как раз недавно мы обсуждали за ужином задачку, которую ему как раз инженеры Королева и подкинули, там как раз вопрос шел про изменение коэффициента трения при увеличении нагрузок…
– А какое отношение это имеет…
– Как раз прямое: синтетические волокна в принципе довольно пластичные, при давлении они немного сминаются и площадь контакта, скажем, со стенками контейнера увеличивается в разы. Проще говоря, если не выровнять давление внутри и снаружи парашютного отсека, силы тормозного парашюта для того, чтобы выдернуть основной, не хватит, а учитывая, что при этом поверхность аппарата нагрета градусов до пятисот, а то и выше, то парашют, невытащенный после отстрела крышки, просто к стенкам приварится. Не весь, местами – но, боюсь, для катастрофы и этого хватит.
– То есть вы предлагаете…
– Я предлагаю всего лишь еще раз подумать хорошенько и придумать, как гарантированно избежать даже такого маловероятного события.
– А насколько оно маловероятно? Ведь испытательные полеты показали…
– Мне плевать на испытательные полеты: из пяти пусков на Землю нормально вернулись только два корабля. Так что я оцениваю вероятность катастрофы такую же, как вероятность встречи с динозавром на улице Москвы, то есть в пятьдесят процентов.
– Не кажется, что вы оцениваете неверно.
– Но вы же математик от бога, тервер, небось, еще в детском саду изучили, и вариантов тут ровно два: либо встречу динозавра, либо нет. Поясню на примере: у Королева в корабле сотни полторы разъемов, которыми соединяются разные приборы и блоки. Так вот, на моей системе управления там отрезали мой разъем и поставили свой, потому что мой на полграмма тяжелее. Но мой не позволял его воткнуть вверх ногами, а тот, что они поставили, позволяет это сделать без проблем. И я уверена, что корабль, который вместо посадки улетел на высокую орбиту, сделал это из-за переполюсовски соединения.
– Но так каждый разъем при установке проверяется…
– А если диверсант специально его вверх ногами воткнет? Или проверяльщик с похмелюги проверять его станет? Все цепи-то нормально срабатывают…
– Хм… возможно, вы правы…
– Я всегда права.
– Но вы представляете, сколько времени займет замена разъемов на всех установленных на кораблях приборах?
– Гораздо меньше того срока, который придется конструкторам провести в тюрьме, если корабль с экипажем разобьется. А насчет тюрьмы я в случае аварии отдельно позабочусь…
– Да, если с этой точки зрения смотреть, то и здесь, вы, наверное, правы.
– И снова скажу: у Королева сделали очень хороший корабль. Но Королев постоянно спешит, он хочет везде быть первым – а это может и людей погубить, и нанести огромный урон репутации Советского Союза. Я знаю, что от аварий и даже катастроф никто на сто процентов не застрахован – но если какие-то потенциальные проблемы уже замечены, то не обращать на них внимание с моей точки зрения просто преступление. Я проблемы заметила и очень не хочу, чтобы они превратились в преступления. А вы – лично вы – в состоянии это предотвратить, все же Королев лично вас очень уважает и ваши замечания выслушает.
– А ваши?
– Мои – точно нет, я же ему помешала выкинуть кучу народных денег на разработку никому не нужной ракеты. И он знает, что помешала этому лично я, а потому он на меня очень зол и слушать не захочет. А вам я специально подготовила расчеты, в результате которых вероятность аварии составляет около девяноста процентов. Я вам их сегодня вечером отошлю, не сочтите за труд, ознакомьтесь. И если в них найдете ошибки, то о них мне тоже обязательно сообщите…
Королев, похоже, даже Келдыша не послушал – и к ноябрьским были запущены (практически по программе пилотируемых полетов) два его корабля. Которые автоматически стыковались на орбите, затем расстыковались и, как было сообщено в газетах (а по радио даже этого сообщать не стали), «произвели посадку в заданных районах». А про то, что на одном корабле одна из батарей не раскрылась, про кучу мелких выясненных в ходе полета неисправностей никому, конечно, публично не сообщили. Так же, как не сообщили, что один корабль сел в «заданном районе» с промахом чуть меньше, чем в две тысячи километров и вместо казахской степи улетел аж за Обь, а второй «сел» в виде обгорелого блина…
Лично мне это принесло еще одно «Трудовое Красное Знамя»: Николай Александрович указ подписал на следующий день после завершения этих полетов. А еще принесло очень много хлопот: я два дня без перерывов уговаривала Булганина и Патоличева не снимать Королева с работы. И хрен бы уговорила, но на мою сторону встал уже Пантелеймон Кондратьевич, которому я тоже свои доводы изложила:
– Королев – руководитель талантливый, но он очень спешит и людей не жалеет. Но вот люди, работающие под его руководством, проблему все же понимают и стараются до катастроф все же работу не доводить – так что если Сергея Павловича немного попридерживать, он много очень полезного для страны сделать сможет. В любом случае в ОКБ-1 у него замены нет, а Челомей, Козлов и Янгель всю космическую программу не вытянут.
– Но летаем-то мы на ракетах Козлова и кораблях Челомея…
– Тоже верно, однако в том числе и потому летаем, что их Королев все же своими прожектами в спину подталкивает. И, как ни крути, сейчас у Королева самый мощный научный коллектив, а вот не развалится ли он, если его снять, неизвестно. Я думаю, что лучше не рисковать: одного Королева все же контролировать не особо и сложно…
Перед самым Новым годом до КПТ донеслась радостная весть: на Братском алюминиевом заводе была произведена первая партия галлия. Небольшая, что-то около сорока килограммов, но, по слухам, там собирались в обозримом будущем вытаскивать из руды до половины содержащегося в ней галлия, то есть на тонну металла должны были получать и полкило ценнейшего сырья для полупроводниковой промышленности. А если учесть, что алюминия там уже чуть меньше миллиона тонн производилось, то перспективы вырисовывались самые радужные…
Однако перспективы – они в будущем, а суровое настоящее тоже проблем поднаваливало. Иногда серьезных, а иногда смешных. В декабре заработали уже оба новых автозавода, точнее, оба начали потихоньку машины все же выпускать, но пока их так на заводских площадках и держали, потому что не удавалось договориться с Госкомцен по поводу того, за сколько эти машины будут людям продаваться. И с Благовещенской машинкой, пока суть да дело, произошел забавный казус: мое предложение по ее наименования не прошло все же, после долгих спорок в коллективе было выбрано название «Яхонт» – но оно уже руководству страны не понравилось. И авто назвали «Кама». Все же «Волга» успела задать тренд и машины стали именно по рекам и называть: «Ока», а еще раньше – «Иж» (это, как я с удивлением узнала в той еще молодости, было как раз названием реки, а не сокращением он имени города). Но название «Белая» для машины точно не подходило, потому что вся первая серия машин была окрашена в яркий синий цвет.
А на мой незатейливый вопрос «где Кама, а где Благовещенск» я получила ответ, что город стоит на Белой, которая крупнейший приток именно Камы, так что я со своими инсинуациями могу пройти очень далеко. Ну я и прошла, однако оказалось, что мое устное творчество все же нашло отклик в сердцах людей – и машинку, выпускаемую в Ряжске, назвали именно «Савраской»! Ну, в принципе, это было даже в чем-то оправданно: машина изначально задумывалась как «крестьянская», на и на морду она напоминала грустную лошадку (а если точнее – еще не нарисованного товарищем Хитруком ослика Иа-Иа), так что это название отторжения у руководства страны не вызвало. Да и по цене с Госкомцен договориться получилось быстро: пять-пятьсот за «голую» машинку, триста за навесной стеклопластиковый кузов, а за съемное заднее сиденье и отстегиваемую (и тоже стеклопластиковую) крышу еще тысячу.
И хотя «Саврасок» начали выпускать позднее, они уже делались в гораздо больших количествах, а с «Камами» вышел затык с поставщиками: я для машины «попросила» колеса ставить под широкопрофильные шины с металлокордом и их начали потихоньку делать в Ярославле. Но ярославские шинники пока нужных шин производили тысяч по пять в месяц…
Они могли бы и больше шин поставлять, но Комитету их оплачивать было нечем: машины-то не продавались! А я с ценой никак договориться не могла – так что двадцать третьего декабря я снова направила свои стопы к товарищу Пономаренко:
– Пантелеймон Кондратьевич, у меня к вам будет небольшая просьба: вы товарищей из Госкомцен как-то по партийной линии воспитайте, чтобы они утвердили мне ценник на «Каму». Потому что Комитет дальше содержать Благовещенский завод не в состоянии, и если завтра они цену не утвердят, то я первого января завод нахрен закрываю и станки распределяю по другим местам.
– А мне на тебя жалуются, говорят, что ты цены задираешь до безобразия. Ты же сколько хочешь за машину, сорок тысяч? Да столько ЗиМ стоил!
– Но «Кама»-то лучше ЗиМа! А у Комитета накладные повышенные, так что я и сороковник определила, наступив кованым сапогом на горло собственной жадности. И не потому я столько хочу, чтобы советского гражданина обобрать, а потому, что Комитету приходится очень много научных проектов финансировать. А раз у государства денег на такую науку нет, приходится как-то самой выкручиваться.
– А сколько у тебя там машин производится? Ну, в месяц?
– Пока только тысячу собираем, деньги появятся, можно будет выпуск и расширить немного.