Быстрым порывом огромная птица прорезала воздух и, упав на малютку, вонзила острые когти глубоко в спину, а могучие крылья забили с такой силой, что несчастный детеныш замертво упал вниз на скалы.
Удостоверившись быстрым круговым полетом в том, что ниоткуда ему опасность не грозит, орел продолжал свое кровавое дело. Вырвав из распростертого тела наиболее соблазнительные для него куски, он поднялся ввысь с хриплым криком торжества и полетел к ближайшей реке, чтобы обмыть окровавленный клюв и когти.
Родители, повидимому, не так сильно почувствовали свою потерю, как почувствовали бы ее месяц тому назад, но брат маленькой косули видел всю происшедшую трагедию, лежа в соседнем вереске, и плотно прижавшись к земле, точно заяц в борозде. Теперь он по опыту знал, что опасность может появиться отовсюду. И, словно в подтверждение этого мнения, через несколько дней, пасясь вечером в лесу недалеко от горной тропы, он услышал какой-то топот, заставивший его плотно прилечь к земле.
Звуки все приближались, и малыш боялся пошевельнуться; через несколько секунд на узкой тропе показалась лошадь, рядом с которой шел погонщик. К спине лошади был привязан мертвый красный олень, с зияющей раной на шее.
Малыш узнал убитого: это был один из владык леса, рогами которого восхищались все самки, жившие в этих местах. Да, в этот вечер два раза прогремело ружье в направлении особенно любимой оленем расщелины, и, вероятно, там-то пуля и настигла свою жертву.
Малыш, крадучись, вернулся к матери; у него пропала всякая охота к прогулкам.
В лесу уже стало заметно свежеть, а на рассвете и на закате поднимались туманы, мешавшие пастьбе.
Наступало время возвращаться к подножью гор.
Семья косуль вернулась назад, в свои прежние места в густой поросли, и все трое начали менять свои шубки, постепенно теряя рыжий мех, который родители носили с мая месяца, а малыш с тех пор, как на нем исчезли белые пятна, и к октябрю, когда большие олени ревели на горных пастбищах, вся семья косуль облеклась в более густые шубки, которые должны были прослужить им до возвращения весны. Они оделись как раз во-время, потому что сезон ясных дней миновал. Теперь тучи окутывали высокие горы, красные тетерева улетели, горные куропатки надели свое белое оперенье, и голубой горный заяц последовал их мудрому примеру.
Облекшись в зимнюю одежду, старшие косули очень похорошели. Они начали жиреть, находя везде обильную пищу. Мать и детеныш питались верхушками молодых деревцов, плющем и лесными ягодами, отец отваживался делать набеги на поля репы, тянувшиеся внизу, за рощами, а также часто лакомился кукурузой, пока ее не сняли с полей.
Благодаря привычке бродить по ночам, необычайной остроте зрения и слуха и незаметной окраске, он мог сравнительно безопасно разгуливать по участкам фермеров. Косуля и ее малютка были менее предприимчивы и предпочитали довольствоваться однообразной пищей, которую находили среди порослей, лишь бы не заходить далеко от дома. Любимой побежкой косули-самца был легкий галоп, обращавшийся в карьер в случае тревоги; рыси он не признавал, скакать же был готов всегда, показывая настоящие чудеса в прыжках в случаях крайней опасности.
К концу декабря уже некоторое время плохо державшиеся рога отпали, а новые в течение следующих шести или семи недель еще чуть-чуть развивались. Наконец, они все же достигли полного развития, и косуля-самец стер с них последние клочки бархата. К этому времени и у малыша показались на лбу два маленьких нароста, его первые рожки, и он так возгордился ими, что исковеркал не одно молодое деревцо, пробуя их силу.
Но для молодой косули рожки являются далеко не всегда благом. Иногда, когда малыш выбегал из рощи в сосновый лес, проволочная изгородь, окружавшая рощу, цеплялась за них и ломала их. Вред, причиненный молодым рожкам, когда они были еще очень мягки, навсегда испортил их форму, заставив расти криво в течение всей жизни косули. Но, хотя молодой самец и не был лишен известной доли тщеславия, этот недостаток не особенно беспокоил его, так как, когда он окончательно вырос и вышел в свет, мало можно было встретить косуль красивей его.
В эту первую зиму его жизни к его родителям присоединилась вторая семья, состоявшая из отца, матери и маленькой самки, приблизительно одного с ним возраста. Они разгуливали и кормились вместе до самой весны. Самки и молодежь строго держались в пределах огороженных рощ, самцы же предпринимали более отдаленные экскурсии. Они все время занимались отыскиванием пищи, при чем для еды обе семьи выходили в определенные часы. Косули питались рано утром, в полдень и на солнечном закате, да и то паслись очень недолго и на возможно меньшем пространстве, готовые убежать при малейшем треске веточки в дальнем конце леса или лае собаки далеко за полями, или, наконец, когда ветер, дувший навстречу, доносил на своих крыльях запах человека.
В мае семьи разошлись, и самки удалились в самые уединенные уголки, которые только могли отыскать. Молодой самец теперь был предоставлен самому себе и отпраздновал эту перемену в своем положении, надев летнее рыжевато-коричневое одеяние, сверкавшее, как медь, под лучами солнца. На это переодевание понадобился почти месяц, в продолжение которого он чувствовал себя нездоровым и угнетенным. Зато, как только процесс линяния окончился, он воспрянул духом, и его стало тянуть ко всяким приключениям.
Весь июнь он забавлялся бурными играми с другими молодыми косулями, своими сверстниками, но маленькие рога не давали игре принимать опасный оборот, притом же он не умел лаять, как лаяли в это время года более взрослые косули.
Однажды ночью он отправился в горы один, придерживаясь прошлогоднего следа, так как он взял себе за правило всегда выбирать знакомые тропы и совершать переходы в сумерках или в темноте.
Пользуясь лишь собственными силами для добывания пищи, молодой самец жил сытно и спокойно, пока август месяц не поднял охотников. Тогда, с присущей его молодым годам нервностью, он стал воображать, что дула всех ружей в округе направлены против него. Его чуткий слух, зоркий глаз и быстрая сообразительность часто предупреждали об опасности менее осторожных красных оленей и, если бы хоть половина проклятий охотников, сыпавшихся на его голову, возымела действие, дни его жизни быстро пришли бы к концу.
Как бы то ни было, в конце сентября он вернулся в рощу, глубоко убежденный в том, что жизни его беспрестанно грозит опасность; эта мысль руководила всеми его действиями и, несомненно, способствовала продлению его существования.
На этот раз в тех местах появился страстный охотник по оленям, человек, стрелявший крупную дичь в прекрасной стране, лежащей между рекой Замбези и Угандой, и теперь пожелавший поохотиться на родине. Он уже успел добыть несколько красивых рогов более крупных оленей, теперь же ему вздумалось преследовать мелких оленей и косуль и изучить привычки водившейся в долине дичи.
Во всех рощах косули переменили к этому более холодному времени свои одежды на коричневые с желтыми пятнами, и даже самому опытному взгляду стало трудно следить за их движениями. Они скользили по тенистым уголкам леса так легко и бесшумно, как солнечный луч скользит в июне по лугу. Ни один листок не шевелился при их приближении, ни одна веточка не трещала под их ногами, потому что они всегда следовали хорошо изученными путями.
В летнюю жару косули уходили в высокие горы, а осенью становились очень робкими. Охотник все это заметил. Он нашел себе местечко, откуда мог наблюдать за передвижением косуль при помощи полевого бинокля.
Однажды он целую ночь просидел в засаде, не обращая внимания на холод и туман, а когда небо озарилось первыми проблесками рассвета, он выследил отца молодой косули.
Старый самец сделал два огромных скачка и понесся галопом. Охотник ничуть не растерялся; его зоркий глаз указал ему, куда надо целиться, принимая в рассчет быстрый бег косули. Когда он, наконец, выстрелил, самец сделал один последний отчаянный скачок вверх и упал, сраженный пулей. Притаившийся у края кукурузного поля молодой самец в трепетном страхе прилег к земле, как прилег в прошлом году, когда золотой горный орел схватил его сестру.
Был конец ноября, и молодой самец-косуля сильно разжирел. В распоряжении косуль было зерно, ботва репы и разные ягоды, а также нежные кончики ветвей и трав, которыми они могли питаться, сколько им было угодно. Быть может, именно это обилие пищи и удерживало их на старом месте, несмотря на окружавшие их опасности.
Охотник отлично знал и количество голов косуль и возраст всех обитателей рощ и леса и успел убить еще двух косуль, прежде чем они потеряли свои рога. В январе и в феврале ему удалось застрелить несколько жирных косуль, соперничая с животными в хитрости и не имея никаких помощников, кроме хорошо выдрессированной собаки.
Он легко мог бы застрелить и молодого самца, если бы ему этого захотелось, но новые рога косули имели только передний отросток, вырастающий на втором году в двух третях от основания рога, а такие маленькие рожки имели мало привлекательного для охотника.
Наконец, в конце февраля охотник покинул Шотландию и не возвращался три года. В его отсутствие, мир леса никем не нарушался. Правда, фермеры застрелили пару-другую ланей на своих полях, и в особенно суровую зиму браконьеры тоже убили несколько штук косуль, но молодой самец продолжал благоденствовать.
На третьем году его жизни и второй отросток появился между передним отростком и концом рога, и теперь он мог считать себя вполне вооруженным. Он научился «лаять» довольно громко, бился за самку и отбил ее у прежнего владыки, был отцом, хотя и не нес никаких обязанностей, и считался одним из самых хитрых самцов-косуль в окрестности.
Он бродил повсюду, но ни разу не попал ни в какую беду: ни крючья, ни сети не могли уловить его. Месть озлобленных фермеров, охотников и владельцев рощ, которым он приносил огромный вред, не могла настигнуть его. Даже во время сна каким-то непонятным путем вести об опасности достигали его мозга и сразу возвращали ему полное сознание. Его зимний вес достиг почти двух пудо