Он почувствовал легкую тревогу, как перед бедой.
— Ты не поняла, — сказал он. — Видишь ли, как бы события ни развернулись, мы с тобой поженимся.
Она покачала головой — медленно, недоуменно.
— Ох, Чарли, — сказала она. — Я так себя ненавижу. Я пыталась набраться мужества и уйти от тебя, но не могу. Мне страшно.
— В таком случае ты должна выйти за меня, как я предлагаю.
— Нет. Разве ты не понимаешь, что я никогда не смогу так поступить? Неужели ты не сознаешь, как ты сделал мне предложение?
— Но ты должна выйти за меня, — в панике произнес он.
Он подготовил для себя выход, а теперь она закрывала дверь. Если они не поженятся, значит, он так и останется привязанным к ней.
— Когда я тебе надоем, я уйду, — сказала Илена. — Но я не хочу больше об этом говорить.
Наконец она добилась того, что он стал уважать ее, и он никогда не сможет ей это объяснить. Одеревеневшими пальцами он погладил ее по ноге. Главное в создании настроения, решил он про себя, — выбрать такую линию поведения, которая не улучшает твоего положения, а делает его более опасным. Известный ему мир потому так и плох, что он ставит мораль и осторожность на одну доску. Айтел целиком принадлежал этому миру, а Илена — нет. Она будет с ним, пока не надоест ему, и мысль о том, что за этим последует, причиняла ему боль живой раны на теле.
— Прогнил я совсем, — вслух произнес он и как бы в подтверждение своего отчаяния зарыдал, сотрясаемый непривычной силой рыданий, прижимая к себе Илену вжатыми ей в спину кулаками.
Илена проявила к нему нежность. Стала гладить по голове словно опечаленная мать. И тоненьким голоском произнесла мудрые слова:
— Не противься своему горю, дорогой. Не выжимай из себя рыданий. — Она ласково проводила пальцами по его лицу, и невеселая улыбка медленно расползалась по ее губам. — Понимаешь, Чарли, все, право же, не так уж плохо. Я всегда найду себе мужчину.
По тому, какую жестокую боль он ощутил под ложечкой, Айтел понял, что все еще живет в на редкость мучительной темнице ревности. В ту минуту — и еще в течение одной — он любил Илену так, как никогда никого не любил, — любил и понимал, что такое чувство живет всего минуту, так как, любя ее, знал, что не должен ее любить. При всей молодости Илены он слышал в ее голосе многоопытность, превышавшую его опыт, и если он останется с ней, то вынужден будет идти в намеченном ею направлении, а он избегал этого всю свою жизнь.
И он воскликнул снова, обращаясь к рассудку: «Почему мой мозг всегда так активен, когда я слишком пьян и ничего не могу предпринять?», и тут все беды жизни обрушились на Айтела — все, чего он не совершил и чего никогда не совершит, и он рыдал, рыдал, проливая тяжелые слезы взрослого мужчины, так как впервые плакал за двадцать пять лет. Однако частично оплакивал он и Илену, ибо знал, что, раз она не хочет выходить за него замуж, ему придется изыскивать другой способ обрести свободу.
Глава 19
Я прибыл на вечеринку уже после того, как Айтел уехал, — большую часть вечера я провел, решая, стоит ли вообще туда ехать. Я получил от Доротеи приглашение и не знал, послала ли она его по доброте душевной или же это Лулу захотела видеть меня. Чем больше я раздумывал, тем больше понимал, что поеду туда, и наслаждался, представляя себе, как мучается Лулу, поскольку был уже час ночи, а теперь и два, а меня все не было. Я даже ожидал услышать телефонный звонок, и меня не оставляла мысль, что Лулу звонит по всему городу — во все бары, во все клубы, не подумав позвонить мне домой, так как меня, конечно же, нет дома: раз я не появился на вечеринке, значит, занят чем-то более интересным. И я ходил по дому в состоянии чуть ли не отчаяния — так мне хотелось снова увидеть ее. Мне нелегко было после того, как она ушла, но рассказам о том, как я проводил время, — как часами пил, часами пытался писать, вторую половину дня сидел, уставясь в свою банковскую книжку, словно долгое изучение ее могло увеличить мои сбережения, — не было бы конца. Два дня, взяв фотоаппарат, я бродил по пустыне и снимал инфракрасным излучением под разными углами кактусы на фоне неба. Но это тоже не помогло. Я был испуган. Впервые за время пребывания в Дезер-д'Ор я устроил драку в баре и начал задумываться над тем, что со мной происходит. Иногда мне казалось, что я становлюсь человеком, способным совершить прыжок и зарыться пятками в землю, и в такие дни я искал драк. Словом, я изо всех сил старался удержаться от поездки к Доротее, а кончилось дело тем, что сел в машину и поехал.
Время подходило к трем часам ночи, когда я подъехал к «Опохмелке», и, входя в дверь, тут же забыл придуманные за вечер объяснения моего нежелания ехать — остался лишь голод по Лулу и раздраженное понимание, что я должен ее увидеть. Но я приехал слишком поздно и решил, что ее уже нет. Вечеринка давно закончилась: то тут, то там валялись тарелки от ужина а-ля фуршет, в холмик картофельного салата наподобие лыжи была воткнута сигарета, в высоком стакане плавал откусанный кусок ветчины, под кофейным столиком лежало перевернутое блюдо. Застрявшие гости занимались всякой мелочевкой — кто чем — и казались карикатурами на самих себя: так, пьянчуга, сидевший возле автомата с одноруким бандитом и торжественно, ритмично совавший в прорезь четвертак за четвертаком, казался игроком навыворот, который в трезвом виде со страстью демонстрировал свою власть над машиной, а сейчас из уважения кормил ее монетами и, казалось, бесконечно удивлялся, когда она вдруг с грохотом возвращала ему несколько монет. Молоденькая девица по вызову спала на диване, раскрыв рот, свесив мертвым грузом руки на пол, положив своим глубоким сном конец настороженности, заинтересованности и вниманию, присущих людям ее профессии и столь необходимых, чтобы ею заниматься.
Вот так же я обнаружил и Мартина Пелли. Он сидел, тяжело дыша, уперев подбородок в грудь, — не спал, а просто одурел.
— Понял, — сказал он мне, — Серджиус, ты знаешь, кто я?
— Да. А все-таки кто же ты?
— Я посыльный. — Пелли вздохнул. — Меня выкинут за то, что я провел вечер за игрой в карты с ребятами. — Подбородок его снова опустился на грудь. — Пользуйся жизнью, пока молод, — сонным голосом произнес он и впервые всхрапнул.
В кабинете все еще куролесили, на кухне рассказывали анекдоты, в ванной приключилось сугубо личное происшествие — несколько моментов из часа истины, тут же забытых, как только была спущена вода. Я обнаружил Лулу в кладовке — она стояла между двух мужчин, обхватив их за плечи, и дрожащим голоском выводила старинную песенку. Они втроем пели, пытаясь найти гармонию в своем несоответствии, и даже когда Лулу при виде меня оторвалась от них и протянула мне руку, мужчины продолжали петь, сомкнув ряды точно призовой взвод, что стоит по команде «смирно» под солнцем, не обращая внимания на отсутствие невыдержавших слабаков.
— Я хочу поговорить с тобой, — сказал я Лулу.
— Ох, Серджиус, до чего же я пьяна. Это заметно?
— Где мы могли бы поговорить? — не отступался я.
Она, казалось, была совсем не так пьяна, как утверждала.
— Можем подняться наверх, — сказала она.
Если у меня, как я надеялся, появился шанс поговорить с Лулу, то благодаря ей — а она устроила нашу беседу в хозяйской спальне, где лежали дамские пальто, — мы разговаривали, то и дело прерываемые чьим-то появлением, пока наконец не перестали обращать внимание на тех, кто искал свою одежду в розовом свете спальни.
— Серджиус, я поступила очень жестоко с тобой, — начала Лулу.
— Как у тебя с Тони? — прервал я ее.
— Серджиус, ты душенька. Но мне кажется, люди, которые были близки раньше, не должны обсуждать, что с ними происходит сейчас. Понимаешь, я хочу, чтоб мы остались друзьями, — слегка подчеркнуто произнесла она.
— Можешь не волноваться, — сказал я, — ты мне безразлична.
И в тот момент она была действительно мне безразлична. Если я проводил дни, пытаясь понять, люблю ли я ее или же способен ее убить, то сейчас настал момент временного успокоения, когда мы думаем, что излечились. Я снова почувствую утрату ее много месяцев спустя: меня словно ножом ударит, когда я увижу ее имя на навесе над кинотеатром, или прочту в светской хронике то, что она якобы сказала, или увижу девушку, которая жестом или оборотом речи напомнит мне Лулу. Но говорить об этом бессмысленно — в тот момент я ничего не чувствовал к Лулу, и казалось, что она уже не причинит мне боли. Поэтому я мог быть великодушен, я мог сказать: «Ты мне безразлична» — и чувствовать себя уверенно, как человек, выживший после землетрясения.
— Все будет с тобой в порядке, — предпринял я попытку продолжить разговор, — если только ты будешь высокого мнения о себе.
Она рассмеялась.
— Ты становишься круглым идиотом, выступая в роли психолога. Серджиус, будем друзьями. Ей-богу, ты выглядишь сегодня куда привлекательнее, чем когда-либо.
Из ее слов я понял, что никогда не был особенно привлекателен для нее.
— Лулу, — к собственному удивлению, произнес я, — неужели между нами действительно все кончено?
— Серджиус, я считаю тебя милым и добрым и никогда тебя не забуду, — сказала она, стремясь быть доброй и уже забыв меня.
Я посмотрел на нее.
— А ну пойдем в постельку.
— Нет, я слишком пьяна… и не хочу причинять тебе боль.
— Попытайся, — сказал я. Но я не был уверен, что сказал это всерьез, и потом — разве проведешь Лулу?
— Серджиус, лапочка, я не хочу об этом говорить. Понимаешь, физически у нас с тобой не всегда было все идеально, я хочу сказать, наш роман не был романом физического влечения. По-моему, тут играет роль эмоциональная совместимость, верно?
— Ну а как же, например, вот тогда?… — спросил я и принялся рассказывать, что на ней было надето, что она делала, стал сыпать подробностями: что она говорила и как говорила, а Лулу слушала с улыбкой кинозвезды, с сочувствием молоденькой девушки, жалеющей красивого актера, которого она не любит.