Пашков покинул Иргенский острог в самом конце мая 1662 года. Протопопа он собой не взял, Аввакум поедет «на Русь» отдельно. Однако при всей взаимной ненависти бывший воевода оставил для детей Аввакума «с молоком корову» и нескольких коз – приличное богатство по меркам первых русских обитателей Забайкалья. Об этом факте, не укладывающемся в привычный образ жестокого боярина Пашкова, написал сам Аввакум в первой редакции своего «Жития»…
Позади остались пять тяжких лет – канувшие в небытие амбициозные планы покорения «Китайсково и Богдойсково государств», неудавшееся объединение всех русских сил на Амуре, надрывная рубка леса для будущих острогов, ледяные бесснежные зимы, бесконечная малая война с «тунгусами» и «мунгалами», и голод, столь же бесконечный, как просторы к востоку от Байкала.
Из четырех сотен «служилых», пришедших с Пашковым «в Дауры» спустя пять лет осталось в живых 75 человек. Этими малыми силами обороняли три стратегических острога, построенные под руководством Пашкова – Нерчинский, Иргенский и Телембинский (сегодня это село Телемба в Еравнинском районе Бурятии, в 80 километрах на север от Читы).
С точки зрения царского правительства той эпохи Афанасий Пашков не совершил ни подвигов, ни преступлений – ему не полагалось ни наград, ни наказаний. Но почти сразу по возвращении из Забайкалья некогда властный и амбициозный воевода отрёкся от мира, стал монахом и вскоре умер. Монахиней стала и его жена – «боярыня Фёкла Симеоновна», как называет её в мемуарах Аввакум – прошедшая с мужем всю Даурию, не раз помогавшая ссыльному протопопу и его семье. Вдова первого забайкальского воеводы станет игуменьей Вознесенского девичьего монастыря, располагавшегося прямо в московском Кремле.
Вслед за Пашковым вернулся в Москву из Забайкалья и ссыльный протопоп. Ненадолго он вновь попал в фавор к царю. Удивительно, но именно Аввакум – перед тем как его за непримиримость вновь сошлют в уже последнюю, действительно смертную ссылку – совершил постриг в монахи Афанасия Пашкова. Два забайкальских недруга примирились. Как писал в мемуарах Аввакум: «Десеть лет он меня мучил или я ево – не знаю, бог разберёт…»
Пашков не смог выполнить царский «наказ», но оставил в Забайкалье плацдарм из трёх острогов. Узнав о страшном голоде, Москва распорядилась выделить 1200 рублей – внушительную для той эпоху сумму – на покупку хлеба «в корм даурским служилым людям». Всех выживших к востоку от Байкала наградили. И наградили по меркам той эпохи тоже вполне щедро – как гласят архивные документы 1663 года: «Послано нашего государева жалования Даурским служилым людем сукон Анбургских розных цветов, по четыре аршина человеку, да на рубашки и на портки тысяча аршин холстов…» В XVII веке «Анбургским сукном» именовалась самая дорогая импортная ткань, цветная и яркая, обычно шедшая на кафтаны царской охране и столичным стрельцам.
Выжившим «даурским служилым людям» выплатили и повышенное, по сравнению с обычным казачьим, жалованье – «против иных сибирских городов с прибавкою…»
«И родилась репа добра гораздо…»
Сменивший Афанасия Пашкова на забайкальском воеводстве Ларион Толбузин почти сразу написал в Москву о главной проблеме региона: «…а хлеб в Нерчинском остроге и на Иргень озере не родитца, и без присыльных хлебных запасов в тех острогах служить государеву службу никакими мерами не мочно…»
Первые русские, пытавшиеся жить в Забайкалье, не сразу научились вести здесь сельское хозяйство. Мешали иной климат и непривычные почвы. В годы воеводства Афанасия Пашкова мешало и то, что все силы были брошены на возведение новых острогов и заготовку леса для так и не построенных крепостей по Амуру. Серьёзно помешал и тот факт, что Пашков в голодающем Забайкалье так и не дождался обещанных из Якутска серпов и кос – в «варварской стране» Даурии эти орудия труда было в те годы ни купить, ни сделать.
Лишь спустя два десятилетия к востоку от Байкала научились выращивать отличные урожаи. В 1681 году на имя самого царя из Нерчинского острога пришло длинное донесение, довольно необычного содержания. Царю подробно сообщали не о политике, не о походах и войнах, а об урожаях ржи, пшеницы, овса, ячменя, гречихи, гороха, конопли и репы. Первую репу за Байкалом сеял «нерчинской сын боярской Микифор Сенотрусов», он же собственноручно, вместе с воеводой, подписал послание царю: «…а репу Микифор сеял по два года, и родилась репа добра гораздо… И милосердием Божиим идёт хлеб гораздо добре, лучше прошлого…»
Это, кстати, еще один фактор успешности первопроходцев, которые не только воевали – весь XVII век проводилась поощряемая из Москвы политика «заведения пашен», то есть создания на новых землях Сибири и Дальнего Востока опытных посевов привычных русским сельскохозяйственных культур. Так что первый «добрый» урожай репы в Забайкалье справедливо рассматривался как стратегический фактор, о котором стоит сообщить самому царю.
Спустя поколение после первопроходцев Петра Бекетова и Афанасия Пашкова забайкальский хлеб стал «гораздо добре, лучше прошлого», но воспоминания о голоде и массовой гибели в первых острогах «смертоносной Даурии» навсегда укоренились в народной памяти. Уже в начале следующего XVIII века в Забайкалье возник культ «местночтимых» святых – иргенских мучеников, погибших в Иргенском остроге воинов.
Если Нерчинский острог со временем превратился в крупный по меркам той эпохи город дальневосточной России, то острог близ озера Иргень разобрали «по ветхости» уже в 1708 году. Спустя три десятилетия побывавший в Нерчинском уезде академик Герхард Миллер оставил запись: «Есть часовня на том месте, где до этого стоял Иргенский острог… Эта часовня построена в честь трёх новых, еще не канонизированных святых, о чем один житель ближайшей деревни, по его утверждению, часто имел видения…»
В следующем XIX веке иргенских святых по местным легендам стало уже не трое, а четверо. Местный культ оброс преданиями о жизни первых мучеников Забайкалья, стилистически очень напоминающими жития первых христианских святых. Одна из таких легенд рассказывает о «четырёх братьях доброй жизни», воинах из дружины воеводы Пашкова.
Якобы жестокий воевода из зависти к «честным братьям» придумал им наказание – в короткий срок засолить сорок бочек «карасёвых язычков». Братья не успели исполнить приказ, за что их пытали, били кнутом и уморили голодом. Когда же мучеников похоронили, то, как гласит легенда, бочки сами собой заполнились «карасёвыми язычками». Не сложно распознать в этом наивном предании отголоски реальных событий 1657–1661 годов, когда голодающие казаки по приказу воеводы спешно строили первые остроги Забайкалья.
«Святые мученики Иргенские…»
Уже с конца XVIII столетия возникла традиция крестных ходов из Читы к останкам Иргенского острога, к месту захоронения мучеников. Считалось, что обращенная к ним молитва помогает от разных бед, особенно способствует сбережению урожаев от засух и пожаров. Сложилась и местная молитва: «Святые мученики Иргенские Симеон, Киприан, Иосиф и Василий со дружиною, молите Бога о нас».
Мы не знаем, как в народной памяти возникли именно эти имена. Но в сохранившихся, далеко не полных списках участников забайкальского похода воеводы Пашкова можно отыскать, например, казаков Семёна Никифорова из Берёзовского острога и Иосифа Божина из Верхотурского острога (ныне города Берёзовский и Верхотурье в Свердловской области). Есть в тех списках и несколько Василиев – казачий десятник Василий Константинов из Томска и рядовые казаки Василий Иванов и Василий Фёдоров из Пелымского острога (ныне село в той же Свердловской области).
Как и все легендарные святые, иргенские мученики тоже являлись людям «в видениях». По забайкальским преданиям, души погибших воинов то виделись бурятским пастухам, пасшим свои стада в окрестностях разрушенного острога, то являлись к некоей купеческой жене, заболевшей в Благовещенске и выздоровевшей благодаря заступничеству и молитвам «мучеников-воинов с Иргени».
Официальная церковь долгое время не признавала самочинный культ. Но на исходе позапрошлого века произошло, выражаясь языком религии, «обретение мощей» иргенских мучеников. Старинная часовенка, располагавшаяся на месте одной из башен Иргенского острога, сгорела и при разборе пепелища «под спудом» нашли почерневшие от огня и времени колоды – два гроба, выдолбленные из цельных древесных стволов. В каждом из гробов-колод лежали кости не одного, а двоих покойников.
В XVII столетии, во время похода Афанасия Пашкова первым строителям и первым мученикам Забайкалья рубить лес было непросто, тем более окрестности Иргенского острога это не тайга, а почти степь. И с огромным трудом доставленные к острогу и выдолбленные в цельных стволах гробы становились последним пристанищем сразу нескольких умерших или погибших воинов.
На месте сгоревшей часовни построили новую церковь. В 1911 году священники Забайкальской епархии провели осмотр легендарных гробов, всё ещё сохранявшихся в её подвале. Газета «Забайкальские епархиальные ведомости» так писала о том событии: «Помолившись, благоговейно с зажженными церковными свечами, спустились в подпол названной церкви, где покоятся останки похороненных, по преданию, здесь замученных воинов, и стали разгребать землю…»
Осмотр показал, что «дерево колод весьма поддалось гниению» и рассыпается при любом прикосновении. «Положение гробов, покойников в них, а также и самих могил свидетельствует о том, что они не могли быть тронуты с места со времени самого их погребения…» – пришли к выводу священники. Когда всё же сняли полусгнившую, рассыпающуюся крышку одного из гробов, то обнаружили, что «на внутренней стороне, плотно лежавшей на костях, выдавились отпечатки лицевой стороны черепа…»
Вот так и легендарные иргенские мученики стали отпечатком в народной памяти первых, нелёгких шагов истории российского Забайкалья.
Глава 12. «Корейский нос» и «сверхъестественные ружья»
Русско-корейские отношения начались с обмена залпами на берегах Амура