Спафарий кратко описывает даже столичный город Пхеньян и этнографию Кореи: «В среди их государства стоит прекрасной и великой стольной город именем Пиниан. И опричь того есть и иные многие городы. Их обычаи, и лицо, и язык, и учение, и вера вся равная, что и у китайцев…» Многие обычаи и культурные особенности Кореи, действительно, были близки и схожи с китайскими. Лишь корейский язык совсем не похож на говоры Поднебесной, но в ту эпоху корейцы использовали для своей письменности исключительно китайские иероглифы, что, в сущности, и отметил Спафарий.
Он же поразительно точно подметил особенности корейской экономики той эпохи, перечислив и «сорочинское пшено», то есть рис, и женьшень-«гинзен», и даже жемчуг, который вылавливали в море на самом юге Кореи. «А государство то, – пишет Николай Спафарий, – во всяких вещах зело плодовитое, пшеница и всякие плоды родятся, наипаче сорочинское пшено, которая что и в Японском острове родится… Также всякие овощи здесь родятся, и корень гинзен… Также и жемчугу множество доброго на море промышляют и та страна во всем прехвальная, только ещё не проведанная ни от наших людей русских, ни от иных государств».
«Мы вместе пили чай и водку…»
Если, благодаря Спафарию, в России уже с конца XVII века знали общие сведения о Корее, то подданные Страны утренней свежести, наоборот, следующие два столетия почти ничего не ведали о нашей стране. Во многом это произошло по той причине, что Корея тогда являлась самой закрытой на Дальнем Востоке.
«Закрыты» от мира в ту эпоху были и маньчжурский Китай, и островная Япония, но они всё же имели хотя бы по одному порту, где разрешалась торговля с иностранцами, что позволяло хоть как-то черпать сведения о дальних странах. Корея такого «международного» порта не имела, к тому же маньчжурские императоры в Пекине, вассалами которых были корейские короли, пристально следили, чтобы корейцы, их власти и даже корейские дипломаты не общались ни с кем, кроме маньчжуров и китайцев. Пекинские власти резонно считали, что их власть на Корейском полуострове покоится в том числе и на полной закрытости Страны утренней свежести от всех иных соседей по планете.
И всё же кое-какие сведения о России просачивались в Корею, в основном благодаря посольствам, которые регулярно направлялись ко двору маньчжурского императора в Пекин, там они могли видеть русских послов и купцов. Многие корейские дипломаты традиционно вели дневники – Корея, несмотря на закрытость, всё же была весьма грамотным государством – и строки этих дневников XVIII столетия порой доносят до нас удивительные и колоритные факты о первых русско-корейских встречах.
Первый непосредственный контакт дипломатов Кореи и России состоялся 16 января 1722 года – в Пекине несколько чиновников из свиты Ли Гон Мёна, посланца корейского короля к маньчжурскому императору, встретились с Лоренцем Лангом, членом русской дипломатической миссии. Бывший офицер шведской кавалерии, попавший в русский плен под Полтавой, Лоренц Ланг перешёл на службу к царю Петру I и в итоге оказался, выражаясь современным языком, первым торговым консулом нашей страны в столице Китая.
Пекинские власти тогда весьма нервно отреагировали на непосредственную встречу корейцев и русских – Лоренца Ланга быстро выслали из страны. Забавно, что корейцы той эпохи во внутренней переписке именовали этого шведа, как и всех русских, «тэби тальджа», что означает «большеносые татары». В свою очередь Лоренц Ланг, по западноевропейской традиции того времени, называл китайцев и корейцев Orientalium Tartarorum, «восточными татарами».
Первые относительно точные сведения о России содержатся в дневнике Ли Юн Сина, корейского дипломата, побывавшего в Пекине в 1735 году. «Недалеко от нас живут большеносые татары, – записал корейский дипломат 20 октября того года, – шестеро пришли к нам, и мы вместе пили чай и водку. Их страна находится к западу от Китая. Её западный край от Китая отстоит на 20 тысяч ли (10 000 км. – Примеч. авт.), а восточный лежит недалеко от Монголии, на расстоянии не более 60 дней хода от Кореи. По виду они большие и некрасивые. По их словам, их страна больше Китая…»
«Их бог это сын царя, убитый китайцами…»
Спустя тридцать лет русские для корейцев всё ещё оставались почти неизвестным народом, пугающим своим необычным для аборигенов Дальнего Востока внешним видом и совершенно чуждыми традициями. В 1765 году корейский дипломат Хон Дэ Ён так описывал свои встречи с русскими в Пекине: «Большеносые татары живут в России… Все они большого роста, отвратительные и свирепые. Их страна находится далеко за пустыней, и оттуда вывозят на продажу меха и зеркала, которые наши люди охотно покупают на пекинских рынках…»
Действительно, привезенные русскими купцами драгоценные соболя и лисы из Якутии, Камчатки и побережья Охотского моря пользовались большим спросом в Китае, а также, как видим, и у корейской знати. Стеклянные зеркала тоже были выгодным предметом русской торговли – со времён Петра I их производили у нас под Москвой, тогда как в Китае и Корее такие делать ещё не умели.
Хон Дэ Ён, искренне считавший себя и своих соотечественников лучше и умнее «западных варваров», с удивлением отметит ещё одну диковинку, замеченную у «большеносых татар», – карманные механические часы. «Как-то раз наш переводчик, – пишет в дневнике кореец, – пошёл к ним и увидел один механизм круглый, гладкий по краю, с множеством кружочков, из которого доносился тихий звук. Он не знал, для чего это нужно, но предположил, что это разновидность часов. Обычаи большеносых татар донельзя глупы и невежественны, так что странно, что у них могут быть такие удивительные механизмы…»
Для всё ещё средневековых представителей напрочь закрытой от мира Кореи чужие обычаи и даже сам внешний вид людей, абсолютно непохожих на всё привычное, казались пугающе неправильными и нелепыми. «Привычки их странные. Почему, находясь давно в Китае, они не улучшили свои обычаи? Их учение чрезвычайно странное и непонятное. Странное и здание церкви…» – записал один из корейских дипломатов, два века назад посетивший здание русской духовной миссии в Пекине.
Насколько корейцам той эпохи сложно было понять иную цивилизацию, ярко свидетельствуют записи в дневнике Пак Се Хо, чиновника дипломатической миссии, в начале XIX века посетившего в Пекине русское посольство. Кореец Пак был удивлен иконой с распятием Христа и искренне пытался расспросить русского собеседника о нашей стране и её религии. Беседа представителей России и Кореи шла посредством китайского языка. Русский при помощи иероглифов старался рассказать историю Иисуса Христа и изложить догматы православия о святом духе и сыне божьем. То, как этот рассказ понял средневековый кореец, выросший в абсолютно иной культуре, сегодня нельзя воспринять без улыбки.
Термин «господь» кореец явно перевёл для себя как «монарх». Рассказ о том, что Христа распяли солдаты Римской империи, кореец тоже понял абсолютно по-своему – для него единственной в мире империей был исключительно Китай. Поэтому краткое изложение православия в версии Пак Се Хо от 1829 года звучит так: «Их бог это наследный принц, сын царя России, убитый китайцами и ставший духом…»
Впрочем, кое-что из той беседы кореец понял почти правильно, записав в дневнике: «Их страна в три раза больше, чем Китай…»
Глава 14. От Кончатки до Камчатки,или «Русская мечта» первопроходца Ивана
Как три с половиной века назад родилось имя самого большого полуострова дальневосточной России
Обилие противоречивых версий о происхождении наименования самого большого полуострова Дальневосточной России заставляет обратиться к наследию первопроходцев – к тем немногим историческим документам XVII века, сохранившимся до наших дней.
Итак, двинемся по следам первооткрывателей великого полуострова.
«За Носом вверх реки Камчатки…»
Имя «Камчатка» впервые прозвучало в русских документах три с половиной века назад, когда в 1668 году власти Якутского острога получили прошение от одного казачьего десятника, недавно вернувшегося из похода далеко на восток. В стиле того времени прошение было составлено на имя самого монарха: «Царю государю великому князю Алексею Михайловичу бьет челом холоп твой Якутцкого острогу казачей десятничишко Ивашко Меркурьев. Был я, холоп твой, на твоей, великого государя, службе за Носом, и вверх реки Камчатки на погроме взял я, холоп твой, коряцкого малого и привез с собою…»
Казак просил записать «коряцкого малого» в качестве своего раба-холопа. Документ даже содержит описание внешности привезённого с Камчатки пленника – «той малый круглолиц, плоский нос, двух зубов верхних нет, волосом рус, ростом невелик…» Однако никаких пояснений про саму Камчатку в нём нет, «Носом» же в то время русские первопроходцы называли Чукотский полуостров.
Историкам удалось собрать сведения о казаке Иване, который первым оставил документальный след о посещении русскими людьми Камчатки. Иван сын Меркурьев сам был плодом деятельности русских первопроходцев – потомком крещёных «тобольских татар». Двадцать лет он служил в Тобольске простым казаком и среди своих товарищей был известен по кличке Рубец. С 1654 года Иван оказался на службе в Якутском остроге и немало постранствовал по самым дальним окраинам – несколько лет провёл в зимовье на реке Тугур возле «Шантарского моря» (ныне это Тугуро-Чумиканский район Хабаровского края, даже в наше время труднодоступный и почти безлюдный).
В 1661 году Иван Рубец уже в чине казачьего десятника получил приказ плыть из Якутска на Чукотку к устью реки Анадырь. От первых русских, побывавших на чукотской земле, власти Якутского острога узнали, что именно там, на берегах Анадырского залива можно добыть драгоценный «рыбий зуб», моржовые клыки. Они в ту эпоху, действительно, были настоящей драгоценностью – за пару таких клыков в Москве XVII века можно было купить хороший дом.
Задание у Ивана Рубца было сложное и пугающее – ему предстояло пройти на «коче мерою 8 сажень» (лодке, длиною около 17 метров) почти 7000 км, сначала по Лене, потом вдоль северных берегов Якутии и затем обогнуть почти всю Чукотку, то есть на языке того времени пройти «за Нос». Путь непростой даже в наши дни. Коч Ивана Рубца вёз множество припасов, необходимых для добычи моржовых клыков на Крайнем Севере, – от «спиц железных» до такого сложного в ту эпоху прибора, как весы «с гирями медными».