«Чукоцкая земля, – писал майор Плениснер, – тундровата и камениста и весьма кочковатая и мокрая, тако ж никакого лесу и травы, кроме аленьего корму, то есть моху не имеется… И то их чукоцкое между каменьями житие за неимением лесу временами бывает самое бедное, едва ль в свете где хужее быть может». Чукотку, по эмоциональному определению Плениснера, «можно назвать последнейшею и беднейшею всего земного круга в последнем краю лежащую между севером и востоком, где не имеется удобностей к житью человеческому».
Поскольку финансового смысла в покорении чукчей, не обладающих большими пушными богатствами, нет, то, по мнению Соймонова и Плениснера, «не для чего быть в Анадырске команде», «и так до сего времяни такия великие команды в Анадырске с великими убытками из казны содержаны весьма напрасно…»
В итоге анадырский комендант и сибирский губернатор предложили уйти с берегов реки Анадырь, оставив её незаселённой ничейной полосой между чукчами и подчинившимися России «ясачными» аборигенами. «Анадырскую партию» предлагалось упразднить, а находившихся в ней к тому времени 345 казаков и 412 солдат вывести в остроги на Колыму и побережье Охотского моря, где их удобнее и дешевле снабжать провиантом.
По итогам этого доклада, 15 марта 1764 года императрица Екатерина II подписала указ: «Состоящую в Сибири Анадырскую экспедицию отменить и имеющуюся в Анадырске команду всю вывести оттуда…» Подписанный в Петербурге указ шёл до Анадырского острога год и месяц, его здесь получили только 6 мая 1765 года. Постепенная эвакуация гарнизона и населения началась осенью с установлением снежного пути для оленьих и собачьих упряжек.
Из-за трудностей с передвижениями на огромные расстояния Крайнего Севера даже ликвидация «Анадырской партии» растянулась на 6 лет. При этом обитатели острога, болезненно воспринявшие его оставление как признание поражения, методично уничтожили всё, дабы не оставить никаких трофеев противнику. Часть военных припасов, на случай возможного возвращения, спрятали в тайниках в окрестностях. Церковь заранее аккуратно разобрали и брёвна отправили плыть вниз по реке Анадырь, в ней же утопили колокола и пушки.
3 марта 1771 года сожгли все оставшиеся казённые строения и 75 жилых домов, а также укрепления острога – три башни, три артиллерийские батареи и частокол. В тот же день остатки гарнизона и жителей во главе с прапорщиком Павлом Мордовским на собачьих упряжках двинулись в Гижигинскую крепость, расположенную на самом северном берегу Охотского моря в 750 верстах к югу от навсегда исчезнувшего Анадырского острога, 122 года верой и правдой служившего самым северо-восточным форпостом Российской империи.
Ровно через 4 года, уже в окрестностях Гижигинского острога сотня солдат прапорщика Мордовского разгромит отряд в несколько сотен чукчей, пришедших сюда грабить коряков. В том бою, 9 марта 1775 года, погибло 83 чукотских воина, 5 солдат из роты Мордовского и 13 коряков, дравшихся на стороне русских. Исход боя решил удачный выстрел из пушки и залп кремневых ружей, против которых оказались бессильны доспехи из моржовых шкур и китового уса.
Ярмарка вместо войны, бисер вместо пуль
Это столкновение стало последней «битвой» долгой русско-чукотской войны. И тут оказалось, что за век с лишним боёв и стычек чукчи… привыкли к русским. Ведь война оборачивалась не только трупами и пленными, но и торговлей – например, чукчи уже не могли представить свою жизнь без железных котлов и табака.
Всё это в ту эпоху они могли получить только у русских. И вскоре после эвакуации острога с берегов Анадыри, «колымский комиссар» Иван Баннер (кстати, в будущем один из руководителей Русской Аляски) с удивлением узнал, что воинственные «чюхчи» сами начали искать бывших противников, предлагая менять шкуры лисиц и моржовые клыки на медные котлы и табак.
Российское правительство с ходу оценило возможную роль торговли, как тогда писали, в «приручении» непокорного народа. И в 1794 году на колымском притоке реке Анюй (Вылгилвээм – «берёзовая река» на чукотском языке) построили небольшую деревянную крепость, специально для торговли с чукчами.
Учитывая боеспособность и агрессивность «настоящих людей», торговля с ними велась почти как военная операция, с соблюдением всех мер предосторожности. Чукчи тоже являлись на торг в доспехах и полном вооружении. Опасаясь и в то же время нуждаясь друг в друге, стороны быстро выработали правила этой специфической коммерции.
Ярмарка, прозванная по имени реки Анюйской, проводилась раз в год, в течение десяти дней марта. По воспоминаниям, на всех очевидцев производило сильное впечатление множество чукчей, являвшихся в полном вооружении у частокола Анюйского острога с криками «Тарова!» (так они переиначили русское приветствие «Здорово»). В следующие дни пришельцам, в обмен на символический ясак в три десятка лисьих шкур, разрешалось появляться на торге у ворот острога, но только в светлое время суток.
Меновая торговля происходила следующим образом. Чукчи в доспехах, опираясь на копья, неподвижно стояли у своих собачьих упряжек, на которых был разложен их товар – шкуры лисиц, песцов, куниц, бобров, выдр и белых медведей, моржовые клыки и готовая одежда из оленьих шкур. Между неподвижными чукчами бродили русские купцы и приказчики, предлагая на обмен свой товар – металлические топоры, иглы, ножи, котлы, деревянную посуду, листовой табак и бисер.
Чукчи торговались не менее упорно, чем воевали. Обмануть их было непросто – например, опытный чукотский охотник, по воспоминаниям очевидцев, мог, подкинув на руке, легко на вес определить нехватку 1–2 фунтов табака в предложенной пачке. Этот товар «настоящие люди» ценили очень высоко, давая за пять фунтов махорки одну лисью шкуру. Столько же – одну лисицу – на Анюйской ярмарке стоил железный топор.
В обмен на пару фунтов табака и льняную рубашку чукчи даже соглашались креститься – появление в русской церкви с красочными иконами и торжественными службами они воспринимали как интереснейшее развлечение в их северной жизни. Ещё им очень нравились сладкие леденцы, но категорически не пришёлся по вкусу привычный русским чай.
Зато пристрастие к «черкасскому листовому табаку», простой и жгучей махорке, выращенной на Украине, было столь велико, что, когда её попытались заменить другими сортами, которые было дешевле и легче доставлять в Сибирь, чукчи едва не устроили вооруженный бунт, заявив, что без привычного зелья ярмарка им не нужна. Пришлось русскому начальству срочно требовать нужный сорт никотина с другого конца огромной империи.
Женскую же половину воинственного чукотского народа покорил стеклянный бисер – он был красивее, удобнее и дешевле привычного им костяного. Так что, вопреки расхожим мифам, войну с чукчами прекратила не водка, а табак и бисер. Русские власти, наоборот, запрещали продавать чукчам алкоголь – пока «настоящие люди» (луораветланы, самоназвание чукчей) не растеряли свои боевые навыки, в пьяном задоре они казались слишком опасными. Алкоголизация чукчей началась лишь веком позднее, в конце XIX столетия, когда с американских кораблей, регулярно торговавших у берегов Чукотки, «настоящим людям» стали в обмен на меха активно предлагать «огненную воду».
К тому времени луораветланы, хотя по слухам и совершали иногда набеги на эскимосов Аляски, свою былую воинственность растеряли. Долгие чукотские войны в бескрайних ледяных просторах навсегда ушли в прошлое.
Глава 18. Как соболь и белка заменяли России нефть и газ
На протяжении столетий торговля мехом приносила властям Руси сверхдоходы, сопоставимые по значению с современным нефтегазовым экспортом
Вплоть до XVIII столетия Россия не имела собственных источников золота и серебра, не обладала она ни избытками других металлов, ни достаточным количеством ремесленников, способных обеспечить массовый импорт товаров за рубеж. Поэтому на протяжении почти тысячелетия страна поставляла на внешний рынок натуральное сырьё, прежде всего разнообразную пушнину. Торговля мехом приносила властям древней Руси и Московского государства сверхдоходы, сопоставимые по значению с современным нефтегазовым экспортом.
«Главное богатство их составляет мех…»
В конце первого тысячелетия территория Руси представляла собой по сути сплошные леса, густо заселенные животными, ныне редкими, с ценным мехом, вроде рыси или соболя. Даже сегодня в центре европейской части России, на севере Украины и в Белоруссии немало бобров, не говоря уже о живности с мехом попроще – вроде выдр или белок. Тысячу лет назад эти русские земли были почти неисчерпаемым источником меха.
Напомним, что до XX века, до эпохи массового распространения хлопка, а затем синтетики, меха в Европе и Азии были единственным материалом для по-настоящему тёплой одежды. К тому же наиболее красивые меха были предметом престижного потребления, наравне с драгметаллами и ювелирными изделиями. Поэтому на протяжении многих веков Русь широко экспортировала на Восток и Запад свой самый массовый ценный товар – пушнину, разнообразные меха.
Одна из первых датированных записей в древнейшей русской летописи «Повести временных лет» сообщает, что в 883 году князь Олег Вещий «воевал» племя древлян, «примучив» их платить дань «черной куной» (куницей). Древляне обитали в лесах между Днепром и Припятью, и тысячу лет назад этот регион еще был богат куницами, чей мех считался вторым по ценности после соболиного.
В дальнейшем практически вся внешняя торговля пушниной обеспечивалась таким внеэкономическим принуждением. Поначалу открытый военный грабеж сменил систематический меховой рэкет, когда князья, объезжая подчинённые территории (летописное «полюдье»), собирали с них незамысловатые плоды примитивного сельского хозяйства и разнообразные меха. Постепенно князья Киева сосредоточили в своих руках сбор меховой дани со всей Руси и контроль за главными торговыми путями, по которым перемещались экспортные товары, в первую очередь всё те же меха.