– Не стрелять! – вопил Кирилл Кириллович, радуя мне душу.
Погоня. Куда без нее в наше нескучное время. То тебе что-то от кого-то надо, то кому-то от тебя. Первый прием карате – суметь убежать. Каратист из меня никудышный, но когда на кону жизнь…
Теперь могу с гордостью заявить: эстафета по непроходимому лесу, то есть бег с препятствиями, где в качестве эстафетной палочки собственная шкура – мой конек. Хотя, возможно, дело в форе, которую лесной костюм даст на пересеченной местности любому классическому. Он и дал.
Раздался очередной грохот, сорвавший с деревьев птиц. Одновременно рядом со мной свистнуло, а впереди чмокнуло, осыпав корой вековой сосны. Трансформатор, именуемый сердечной мышцей, едва не перегорел от избыточного напряжения, но ноги продолжали думать за остальной организм. Справлялись неплохо.
– Живым! Живым, я сказал! – снова дал мне шанс родимый Кирилл Кириллович, отставший от остальных.
Новых выстрелов не последовало, только не отступало ощущение, что сзади на меня гонят стадо бизонов. Засевшее в бункер сознание подкидывало неаппетитные картинки, извещавшие о последствиях встречи в пункте С несущегося в точке А меня и быстро приближавшегося из точки В фыркающего галопирующего стада. Вот такая задачка со многими неизвестными в начале и плачевным результатом в конце.
Руки вспомнили про то, что сжимали. Спешно нацепляя на грудь медальон, я обернулся, затвор передернулся на чистом автоматизме, и вся обойма унеслась в преследователей.
На секунду воцарилась невыносимая непредставимая тишина. А я бежал дальше.
– Чего встали, считать не умеете? – перешел на контральто Кирилл Кириллович.
Бизоны задним числом пересчитали выстрелы, погоня возобновилась.
Лес кончился. Кусты. Спуск. Речка. С чувственным бульком закинув пистолет в воду, я кинулся ничком на поджидавший плотик. Гребки взбили ледяную пену, ноги намокли, а шум позади приближался со страшной скоростью.
Громко высказав все, что думают о моей ни к чему не причастной маме, пусть земля ей будет пухом, чернокостюмные гориллы скопом грохнулись в воду. От случившихся волн меня едва не снесло с плотика. Зато подтолкнуло к другому берегу.
Не полезший в реку Кирилл Кириллович распоряжался по телефону. Игореха вообще не появился на берегу. Остальные гребли, проклиная неудобную одежду.
Выскочив на противоположный берег, я достиг Хижины и взвыл трясущейся душой, теребя возвращенный дорогой ценой медальон:
– Откройся! Прошу! Умоляю!
Чудо свершилось. В воздухе образовался знакомый проем.
– Закройся! Сделай невидимым и неслышимым, не дай им на нас наткнуться! Открой панораму! – выпалил я, мешком валясь внутрь.
Грудь вздувалась, ноги подкашивались, я практически рухнул в настенную выемку, игравшую для меня роль кровати.
Взобравшиеся на берег преследователи пронеслись мимо. Лица удивленно оглядывались, выражение соответствовало эмоциям любой мебели, обнаружившей, что мир не так прост, как до сих пор представлялось.
Я впал в транс. Взгляд остановился, рот открылся, дыхание напоминало землетрясение. Несколько проведенных на полу бесконечных секунд частично вернули к жизни, но первый же новый шорох заставил тело подскочить. С луком в руках я забился в самый угол кровати и прислонился к теплой стене, ласково огладившей меня благожелательной волной.
И тогда я почувствовал себя в безопасности.
Глава 7
Гнусавый Кирилл Кириллович с бригадой еще дважды возвращались на поляну. Вновь и вновь они прочесывали каждый кустик, даже пробовали каблуком землю на прочность – вдруг откроется подземный ход? Тщетно. Я взирал чуть сверху, куда волшебная Хижина по моему приказу приподнялась, чтобы преследователи спокойно бродили снизу. Через час операцию в данном районе свернули, поиски переместились куда-то дальше.
Я ожил. Неподвластное уму чудо вновь признало меня хозяином. Жизнь опять стала прекрасна.
Сначала я попил, затем попросил поесть и рискнул откусить от появившихся щупалец. Одно напомнило докторскую колбасу, другое – клецки из супа, то есть вареное тесто. Третье, сочное до невозможности, оказалось заменителем овощей. Превосходно, от голода не умру, даже если придется выдерживать долгую осаду. А если умру, то не от голода, это точно. Хорошо бы не нажать какую-нибудь красную кнопку, ведь никто не знает, как выглядит ее инопланетный заменитель. Режим самоуничтожения обязан существовать у любой техники, что хотя бы теоретически может попасть в руки противника. Или в руки несмышленого дитя. Обидно, но мне больше подходило последнее. Впрочем, для таких случаев техника обычно имеет «защиту от дурака».
Странно, что в моем случае она не сработала, раз уж пустила внутрь и командовать позволяет. Что же получается: обманул хитрые настройки или в чужой градации даже до дурака не дотягиваю?
Позволю себе подольше оставаться в блаженном неведении.
Я провел более полный осмотр помещений. Судя по высоте скругленного потолка, что без углов переходил в стены, здесь имелся чердак.
– Открой вход на чердак! – раздался мой довольный приказ Хижине.
Она не открыла.
– А в подпол?
Аналогично. Итак, чердак с подполом заперты. Предположим, там находится автономная система питания, типа дизель-генератора у человеческих сооружений. Тогда какое здесь топливо? Атомная батарейка? Сколько эта хреновина (прости, Хижина, за нехорошее слово, беру обратно) это достижение неведомой цивилизации здесь висит? Год? Сто? Тысячелетие? Чем подпитывалось все это время?
От заоблачных сроков заурчало в животе.
– А как насчет туалета? – взволновался я.
В таком маленьком помещении даже с учетом огромных запасов еды и питья… нет, именно с учетом огромных припасов еды и питья, я не выдержу и двухдневной блокады.
В маленькой кладовке, еще мной никак не задействованной, из пола выросло нечто вроде большого ночного горшка.
– Спасибо, – сказал я, подходя ближе. – Ты не обидишься, если сюда…
Эксперимент показал, что не обидится. Все, что попало в горшок, мгновенно всосалось внутрь. Включая запах.
– Надеюсь, клецки и колбаса у тебя делаются…
Я не договорил, решив для себя, что там просто обязана быть другая технология. Думать так было спокойнее. И неважно, что на космических кораблях замкнутые системы жизнеобеспечения давно считаются нормой.
Стало понятно, как я попал сюда впервые. Кувыркаясь по косогору после падения с дерева, организм посылал в мир единственное желание – спастись любым способом. Меня и приняло на борт. Все просто.
Теперь нужно понять, какие желания выполняются и как, а какие нет и почему.
Помимо сказанного в отношении еды и наоборот, за несколько часов выяснилось следующее. Хижина умеет следующие фокусы. По приказу хозяина пропустить внутрь. Сделать невидимым в одну сторону. Причем, в любую. Сделать неслышимым, отсекая происходящее внутри от ушей посторонних, или специально сделать слышимым, чтоб как через усилитель общаться с теми, кто снаружи. Я пообщался с двумя сороками, которые зачем-то прилетели на поляну. Их как ветром сдуло. Если у сорок раньше не было собственной религии, теперь будет.
Еще можно закрыться от мира, создав абсолютную тишину, а внутри включить свет. Откуда он берется, я так и не понял. Светились сами стены. И потолок. И пол. И кровать. Даже горшок. Включая его дно. Брр.
Кстати, горшок оказался с возникающим в нужный момент фонтаном, то мыльным, то кристально-чистым. По требованию. Этакое инопланетное биде. Неплохо, если честно. И это явный намек на гуманоидность владельцев. Или правильно – гуманоидство? Не силен в научных терминах. К тому же, Хижина, как мне кажется, создавала необходимое под конкретные запросы. Либо учитывала предыдущий опыт. Или влезла в интернет, откуда черпала знания о людских потребностях. Допускаю, она хотела сделать мне приятно. И как бы я ни удивлялся неведомым возможностям, а благодарить не забывал.
Чтобы проще ориентироваться, я дал каждому помещению название. Выемка в стене с площадкой-кроватью стала будуаром. Кладовка с моим барахлом осталась кладовкой, причем я сумел закрыть ее дверцей, чью роль выполнило стянувшееся вещество стен. По приказу открыться оно тут же рассасывалось. Туалет, понятно, остался туалетом, а центральное помещение с возможным панорамным обзором, когда остальные внутренности Хижины становились невидимыми, я нарек рубкой. Вроде капитанской, как на корабле или в самолете. Даже капитанское кресло имелось – в виде креслоподобного пенька посредине, на который я садился в самом начале. В общем, Хижина напоминала кабину воздушного судна, поэтому рубка – приемлемое название для того, что исполняет роль рубки.
Пропуская преследователей, Хижина по моему приказу поднялась на пару человеческих ростов. Когда мне захотелось попасть наружу, она вновь опустилась на удобную для входа-выхода высоту. Любопытно, а сможет ли она так же по горизонтали?
Приказ, прозвучавший с разных расстояний, ничего дал, на зов снаружи моя высокотехнологичная прелесть не реагировала, щеночка не изображала, чтоб прибежать, виляя хвостиком: «Вот она я, хозяин, чего изволите?!»
Исследования продолжались. Части Хижины становились невидимыми, когда я требовал панораму, но оставались жесткими и за свои пределы не выпускали. Эту особенность ликвидировал приказ «Пропустить». Тогда для прохода становилось открыто любое направление, включая пол и чердак. Проем возникал с любой стороны, где требовался. Хоть через кладовку, хоть сквозь горшок. Вещество Хижины расступалось в пределах, которые соответствовали задуманному, то есть, мои мысли, даже недоформулированные, тайны не составляли. Ну и пусть. Хоррро-ошая моя… Я нежно погладил пористую зеленоватую поверхность. По-моему, что-то внутри ответило мне схожей любезностью.
В конце концов, усталого и довольного отличным окончанием дня, меня сморило. Раздевшись до трусов, я запрыгнул в будуар – как есть, грязный, потный. Эх, сполоснуться бы…