– Ходила за хлебом. Все так же: один сверху, чтоб к чердаку не пустить, второй внизу в подъезде, только морды другие. И машины теперь с другими номерами.
Мужчина повернулся ко мне:
– Мы уходим на работу. Останешься здесь. Сиди тихо, к окну не подходи. Свет и телевизор не включай. В остальном – чувствуй себя как дома, не забывая, что в гостях. По вещам не шарься, чужого не бери. Ну, не маленький.
Я успел только благодарно кивнуть, когда он вновь обратился к супруге:
– Вчера я обещал помочь молодому человеку. Раз уж работаешь в бухгалтерии Задольского, сведи его с кем-нибудь из ближнего круга. Или дай выход на босса.
– Попробую.
Дыша вернувшейся юностью, Нина миновала мужа, попутно окатив упругостью прелестей, причем тот успел звонко шлепнуть вдогонку. Уже совсем с другим выражением лица – чистым и мягким – Владлен Олегович прибавил:
– Во-во, попробуй. А я выясню что-нибудь по линии своего ведомства.
Глава 12
Меня оставили одного. Я долго не мог найти занятия. Пальцы механически полистали лежавшую на тумбочке библию, затем на некоторое время внимание отвлекли книги в шкафу.
Чужая премудрость в голову не лезла. Нервы искрили, глаза бегали, то и дело желая выглянуть в окно: стоят ли? Удержаться было все труднее.
Телевизор включать нельзя, хозяйский компьютер тем более. Я вновь окунулся в консервированные мысли.
Отрядом книг уставил полку,
Читал, читал, а все без толку:
Там скука, там обман иль бред…
Нет, книги не помогут. А если учесть, что меня все еще бросает в дрожь при одном воспоминании о ночи, влажнеют ладони и бедра, и по спине бежит холодок… А в голове сами собой возникают дикие мысли. Любовника Екатерины Первой камергера Монса по понятной причине (см. первое слово предложения) Петр посадил на кол – не став выяснять, комильфо ли то, что он сделал, или не комильфо, чем прямо-таки наплевал на лелеемые блажащей Европой ценности галантной куртуазности. А голова любимчика Екатерины царским повелением оказалась у нее на подоконнике в банке со спиртом – как вечное напоминание. И предостережение. На будущее. На смущенное любопытство окружающих царственная дама отвечала, предпочитая нападение защите: «Вот, господа, до чего доводит разврат придворных». Но это все детали, главное – формулировка приговора, она гласила: «Государственный преступник Монс приговаривается к казни за вмешательство в дела, не принадлежащие ему».
Я не святой. Что заслужил от судьбы, то и приму. Аминь.
С этой покорностью року тело плюхнулось на постель, взгляд тупо уставился в потолок.
Час проходил за часом. На любой шум меня подкидывало, ноги несли к двери, ухо прилегало к полотну. Если ничего не настораживало, я заглядывал в дверной глазок.
Среди дня приходила полиция, звонила во все двери. Некоторые квартиры открывались, стражей порядка пропускали внутрь. Несолоно хлебавши, полицейские, в конце концов, удалились. Зато вновь появились ребята в черном. Подходили они только туда, где полицейским не открыли, в том числе ко мне.
– По ходу, там или здесь, – сказал один, указав на мою и соседнюю двери. – И еще четыре по разным этажам.
Я отпрянул от глазка. Когда в дверном замке заворочалась отмычка, волосы едва не поседели. Взломщики возились некоторое время, один замок открылся, остался еще один, но тут им что-то сообщили по рации, и открытый замок вновь защелкнулся. Квартиру оставили в покое.
Порадовавшись затишью, я решил принять ванну. В сполоснутую посудину побежала вода, вскоре я влез, раздвинув сушившиеся под потолком полотенца и белье. Из теплого океана выпирали острова коленей и блаженствовавших рук, голова откинулась на холодный бортик, глаза закрылись…
– Олег, ты здесь?
Последовал стук в оставленную приоткрытой дверцу, ведь свет мне велели не включать. Я чуть не утоп, провалившись и заглотнув мыльной воды.
– Кто здесь?
Мог бы не спрашивать. Во-первых, еще на уровне подкорки узнал голос, во-вторых, не дожидаясь ответа, вслед за стуком в проеме показалась Нина. С улыбкой проказницы она поглядела на меня, старательно съежившегося под решеткой скрещенных ладоней.
– Ушла с работы пораньше. – Она присела на бортик. – Насчет тебя договорилась, в конце недели познакомлю с Красавиной, это секретарша Задольского. Фактически – первое лицо после него. В пятницу к шести тебе нужно быть у центрального рынка, я встречу.
– Спасибо. Постараюсь. И… прости меня… за…
Было нестерпимо стыдно за ночь. Мое глумливое удальство… Ее смиренное приятие и последующее прикрытие перед мужем воспользовавшегося случаем лиходея… Один вскрик, одно движение – и не лежать мне здесь живым и здоровым.
– Это тебе спасибо, – нежданно упало на меня.
– По… – Едва не вырвалось наивное «пожалуйста», в последний момент замененное на нечто более трезвое. – Почему?
– Глупыш. – Нежная ладонь погладила меня по голове, словно ребенка. – Маленький миленький глупышок. Подожди, я сейчас.
Нина вышла.
Горло судорожно сглотнуло комок, я снова с головой погрузился в ванну и, вынырнув, изо всех сил ею потряс. Почему я глупыш?
Нина вернулась быстро, уже безо всего лишнего. Лишним, по ее мнению, оказалось все. Я лежал, таращась и моргая, руки продолжали прилежно прикрываться. Женщина влезла в воду между моих коленей, откинувшись на захлебнувшееся выпускное отверстие.
– Олег, ты подарил мне шикарную ночь, – услышал я, чувствуя, как крепкие ноги стискивают ребра по бокам.
– Но ваши с супругом чувства…
Нина отвела взор.
– Послушай. – Голос стал прозрачен и невыносимо пресен, как теплая вода – ничего не выражая, но в то же время являясь криком души. – Ты молод, но когда смотришь вокруг, разве нет чувства невыносимости от серых лиц и тусклых взглядов? У большинства дни и ночи заполняет пустота, она возникает от ощущения, что их жизни и они сами существуют врозь. Не жизнь, а медленное кружение в танце без музыкального сопровождения. Они не знают себя. Они не ищут себя.
– А если ищут, то видимо не так и там, – вставил я с пониманием. – И находят не то.
– Именно. – Нина обрадовалась, в глазах заискрило. Ладошка потянулась к медальону. – Еще вчера заметила, но спрашивать не решилась. Что это?
– Амулетик на счастье.
– Помогает?
– Еще как.
– Тогда тоже хочу такой. Чтобы все вокруг вертелось, кипело и постреливало, а потом раз – и в дамки.
«Дилинь-дилинь!» – громко сказал звонок. Мы вздрогнули.
– Владлен?!
– Еще рано. И у него ключ.
Поднявшись, Нина накинула халат, мокрые ноги прохлюпали к двери. Последовало быстрое отпирание – видимо, сразу после взгляда в глазок. Явно прибыл кто-то знакомый, раз не прозвучал вопрос «кто».
– Привет. Одна?
Захотелось влезть под воду с головой и накрыться тазиком. Я узнал этот гнусавый голос.
– Конечно. Зачем пришел?
– Ехал мимо, время вроде бы неурочное, но гляжу – идешь. Развернулся, и сюда. Владлен ведь на работе?
– Может прийти в любую минуту.
– Да ладно тебе. Можно подумать, я его графика не знаю. Ванну принимала?
– Душ.
– Пошли в комнату.
– Не сегодня.
– Ну тогда…
Послышалась непонятная возня. Нервы у меня искрили, как провода троллейбуса в минус тридцать.
– Что ты там забыл? – хлестанул голос Нины. – Не пойду.
– Никого же нет.
Снова понеслись странные звуки, о природе которых не хотелось думать, чтоб остаться о хозяйке хорошего мнения.
– Все, хватит. Уходи.
– Я еще приду.
– Сначала позвони. На работу.
Входная дверь гулко хлопнула.
Вернувшись, Нина растерянно постояла в проеме, затем халатик упал на пол, и она с вымученной улыбкой вновь заняла прежнее место. Бегающие глаза с трудом остановили галоп, уставившись в меня вселенской пустотой. Потом женщина требовательно вытянула открытую ладонь:
– Дай руку.
Полученная правая ладонь была схвачена, как палочка-выручалочка, и возложена на сердце.
– Чувствуешь?
– Нина… – Мне было чертовски приятно, но столь же неуютно. – Зачем ты это делаешь? Ты же счастлива с мужем.
С непонятной тоской Нина вымолвила:
– У Цветаевой хорошо сказано: «Если счастлива, то это не любовь».
– И ты посчитала, что имеешь право… – Я поперхнулся. – Процитирую Дюма, который сын: «Узы брака настолько тяжелы, что нести их можно только вдвоем, а иногда и втроем». Ты об этом?
Наполненная жизнью пятерня продолжала гореть в аду. Бедра почти обуглились. Я отдернул руку.
– Почему нет? – Взгляд Нины был пронизывающ и туманен. – Владлен борется с этой тяжестью по-своему. Думает, что помогает нашему браку. А у меня не столь извращенная фантазия.
Ее голос вдруг изменился, стал сухим и ломким.
– Никому не рассказывала… но тебе – хочу. Чтобы понял. Это было в августе, я возвращалась с корпоратива. В летнем платье, на каблуках. В руках сумочка. Улицы были пусты, я торопилась. В своем подъезде нажала кнопку лифта, тот не работал. Я стала подниматься. На одной из межлестничных площадок из закутка за мусоропроводом выскочил мужчина – весь в черном и в черной шапочке-маске на голове. Толкнув лицом в стенку, прошипел в ухо: «Пикнешь – убью!»
Нина перевела дух.
– Я протянула сумочку, но его интересовало другое. Рот сжала рука в перчатке – уже ни позвать на помощь, ни даже нормально вздохнуть. Я пробовала брыкаться, но с дюжим мужиком одной не справиться. Он бросил меня лицом на подоконник. В общем, белье порвано, руки заломлены, ноги придавлены. Я еще некоторое время отбивалась…
Долгое молчание воцарилось в ванной. Я бережно погладил оцепеневшую женщину по коленке.
– Не переживай так. Время лечит.
Бездумно зачерпнув, она смотрела, как вода стекает сквозь пальцы.
– Ты ничего не понял. Я не сказала главного.
Ее руки сжали мои кисти и медленно сдвинули ниже, на мягкие бедра.
– Может, не надо?
– Тогда не поймешь, почему я делаю то, что делаю.