Хама, подлеца и гада
Взглядом раздавить…
Отчего такой в нас комплекс:
Кто не я – в дерьмо!
Лишь поэт, душою топлесс,
Строит теремок.
Он пускает всех, он верит:
Теснота сплотит!
Но такие лезут звери…
Теремок трещит.
Мир поэта – мир особый,
Без борьбы, без бед…
В нем поэт, скажу особо,
Больше, чем поэт…
И так далее. Разве это серьезно?
Или вот:
Глупость я искореню,
Любу позабавлю:
Глупых всех объединю,
А затем возглавлю!
Не стихи, а какие-то частушки. После очередной неудачи я удалил большую часть написанного и сменил амплуа. Теперь вместо стихов рождались миниатюры-размышления. Я давал им отлежаться несколько дней, перечитывал, подправлял, после чего мои творения в полном виде или частично отправлялись Любе.
Ответ меня порадовал.
– Ты замечательно подбираешь слова, тонко и умело проводишь идею. Правда, предложения у тебя слишком длинные и изощренные, с выкрутасами. Я путаюсь в смыслах.
– Могу писать коротко и ясно, но получится техническая инструкция, а не художественный текст, – ответил я.
– По-моему, когда вслед за талантом к тебе пришла его сестра, то до звонка не достала. Но мне очень нравится, о чем ты пишешь, а «как» – оно со временем наладится, это дело опыта. Зато – какие идеи! Пиши еще!
Стихи ушли в утиль именно потому, что реакция на них была бы другой: «А почитай Цветаеву, у вас с ней многое перекликается…»
Больше никаких стихов. Решено. Возможно, Люба, как любящий человек, преувеличивала мои таланты, но доброе слово, как известно, и кошке приятно. А Люба, к тому же, врать не умеет, ее восхищение моей писаниной – искреннее.
Я набрал в новом файле:
«Виражи фантазии»
«Каждый мнит себя Богом. Прав лишь один. А оставшиеся… М-да. Только стоя на краю пропасти и оглядываясь назад, человек понимает, что действительно ценно, а что – красивые обертки от давно съеденных конфет. Его Величество Время расставляет фигуры по местам игровой доски в том порядке, которого они достойны. Если тебя съели, не взыщи, твое место на помойке истории. А коль считающийся пешкой вдруг прорывается в ферзи…
Честь и почет такому храбрецу. Вопрос: почему бы таким храбрецом не оказаться мне?
Мои словесные вензеля – не для всех, они для тебя, любимая. Это мои фантазии, мои думы о тебе и о нас. Они рождались в больном любовью воспаленном мозгу и там же умирали, пока не пришла идея не полагаться на память. Виражи троянской кобылы моей фантазии, несущейся по проспектам жизни, затейливы и непредсказуемы, они не обращают внимания на запрещающие знаки и сигналы светофоров, чем придают будням щепотку остроты – покалывая, словно гвоздиком, из тех, на которых йоги спят.
"Любовь обычно есть не что иное, как обмен фантазий", сказал французский писатель, мыслитель-афорист Себастьян Рош Никола де Шамфор. Он тоже видел прямую связь между двумя понятиями. Любовь и фантазии – как два сапога в паре, как сообщающиеся сосуды. Отсюда вывод: оседлай одного – взнузданно заржет и второй, мечтающий о просторах и галопе, а пока, в пережевывании прошлогоднего сена, обдирающий бока о доски тесного стойла.
Все не так плохо, конечно же. Даже наоборот – достаточно хорошо. Я, естественно, утрирую. Чтобы. И – для. А еще – потому что не дай Бог. Вот.
Но.
Ночи темны. Страхи глазасты. Желания задушены, подавлены и утоплены. Сознание засыпает, просыпаются фантазии.
А мои фантазии – о тебе, родная. Я фантазирую. Хорошо ли, плохо ли – решать тебе, я только переводчик, выдающий в нужных образах грызущие исподтишка растрепанные чувства. Для посторонних сие варево – не чудодейственный эликсир, а, скорее, припарка мертвому. Если чувства не проснулись, разве поймешь того, кто давно не спит?
Кто-то считает настоящую любовь скучной. Встретились, поженились, родили детей, счастливо прожили жизнь… А где же драйв и адреналин?!
Не эта ли тоска предопределенности толкает людей в объятья приключений наяву – даже если приходится платить за них высшую цену?
Мужчина должен считать себя богом, если он мужчина. Мужчина должен действовать, он должен творить мир и создавать свое продолжение по образу и подобию. Я сделаю это, как только судьба даст мне шанс, а пока довольствуюсь фантазиями. Думаю, ты извинишь меня, если припишу тебе желания совершенно несвойственные, ведь художнику простительно, ему это нужно для полноты восприятия и цельности картины. Ты поймешь меня, я знаю. Я мог бы рассказать тебе о своих фантазиях при встрече, но не расскажу, по злой иронии судьбы я не могу вымолвить ничего связного, когда тону в озерах любимых глаз. Не умей я писать, не буквы плясали бы сейчас перед твоими глазами, а одно большое пронзенное сердце, нарисованное кроваво-красным карандашом, и говорило бы оно лучше всяких слов. Но я делаю то, что умею. Я пишу.
Родная. Любимая. Единственная. Мы с тобой – нечто цельное, неделимое. Мы жизненно необходимы друг другу. Мы – давно не только ты и я, научившиеся понимать другого на уровне подсознания, по одному взгляду или так и не вырвавшемуся вздоху. Мы – это создающаяся велением свыше Семья с большой буквы, это папа плюс мама плюс новые маленькие человечки, которых нам предстоит завести, провести по дороге жизни и научить всему. А научить можно только примером. Слова не помогут.
Мы с тобой научить – сможем. А слова… Слова – вот они. Здесь. Для тебя».
Стоило же выйти из комнаты, и реальная жизнь низвергала из сладостных эмпиреев. Болото быта засасывало и било под дых щекотливым соседством. О том, что Люба далеко, а я живу не один, вспоминалось мгновенно.
Днем я не закрывал дверь в свою комнату, привитая дома привычка здесь не имела ни плюсов, ни минусов, и до определенного момента я даже не замечал, что так делаю. Все изменилось в одну из пятниц, когда Маша только что пришла оттуда, куда зачем-то ходила утром по пятницам. Я «резался» в очередную игру-стратегию, пробиваясь на новый уровень, у меня все получалось, количество виртуальных плюшек росло вместе с настроением. День выдался удачный. Один гениальный ход решил многое, я почти достиг вершины игровой иерархии…
Разговаривая по телефону, Маша прошла из своей спальни в прихожую, вынула визитку из кармана висевшей на вешалке куртки и, глядя в написанное на визитке, ушла обратно к себе, по пути диктуя номер телефона и фамилию человека, к кому собеседнице следовало обратиться. Говорила Маша, как я понял, с подругой, а на то, что дверь моей спальни открыта, не обратила внимания. Погруженная в разговор, за время прохода по квартире она ни разу не глянула в мою сторону. Осталось добавить, что на «сестренке» в этот момент не было ни-че-го. Я медленно выдохнул и закрыл ноутбук. Играть расхотелось. Все мысли сдуло, а перед глазами, как в запущенном на бесконечный повтор коротком видеофайле, крутилось одно и то же: с телефоном около уха Маша выходит, пересекает гостиную, в прихожей свободной рукой достает визитку и, надиктовывая, возвращается к себе. По пути в прихожую тугие ягодицы трутся друг о дружку, издевательски пережевывая и проглатывая мои стертые в порошок инстинкты, крылышки лопаток порхают над тонкой талией, а при возвращении в спальню гордо вскинутые груди по-королевски глядят вдаль, и все прочее будто играет с бедным зрителем, как кошка с мышью, и насмехается над ним, кривя толстые губы. И так раз за разом. Невыносимо.
Я искренне любил Любу, но открывшиеся прелести Маши не оставили равнодушным. Я увидел в ней женщину. Женщина находилась рядом. Животный инстинкт требовал каких-то действий.
Как здорово, что тело и душа – разные вещи. Точнее, душа – не вещь, потому ее нельзя ставить на одну доску с телом. Нечто высшее, духовное, всегда перевесит низменное, которое можно пощупать, как-то использовать, купить и продать. Каждый выбирает по себе. Человек-вещь не задумается, как поступить в некоторых двойственных ситуациях, он даже не заметит двойственности, если впереди ждет удовольствие. Мне же важнее был дух.
Я открыл ноутбук. Оказалось, что ночное видение выступило в роли Музы, меня потянуло на творчество, захотелось выплеснуть что-то масштабное, животрепещущее и, одновременно, вечное. Чтобы Люба назвала гением, хоть и с оговорками. И чтобы, читая, она думала обо мне, о жизни, и о том, что, подгоняемое моими мыслями, надеждой и нетерпением, однажды, наконец, произойдет, чтобы волшебно повторяться снова и снова. В моих мечтах оно давно произошло, и в задуманном тексте мы с Любой, оставшейся безымянной, были давно и счастливо женаты, нам больше ничего не было нужно. Кроме одной мелочи. То, чего мне не хватало сейчас, там, в нашей будущей жизни, было, а проблема крылась в другом. Я настучал на клавиатуре название: «Цель жизни».
Нет, нужно проще, это же не диссертация, а повод задуматься о важном. О важном в первую очередь для нас. Я стер второе слово.
«Цель»
«Ночь. В глазах – звезды, неизвестно как просочившиеся в темень спальни. В мыслях – гармония. В моих руках – ты: теплая, желанная, родная. Считается, что если человек счастлив, то обычно не знает об этом. А мы знали. И были безмерно бесстыдно счастливы.
– Почему у одних людей есть путеводная звезда, а у других – нет? – спросила ты.
Неожиданный поворот в постельной баталии.
– Если ты о любви…
Все просто: без любви жизнь – ничто, но понять это можно, когда встретишь настоящую. Или когда ее потеряешь. Потому, понявших – единицы, а счастливых еще меньше.
Я набрал воздуха для ответа, но поцелуй растворил готовый ответ и стер из памяти.
– Я не о любви, – раздалось чуть позже, – я о другом.
О другом? Если задавить в себе пытавшегося спошлить поручика Ржевского, то…