– За нее пусть будущий муж переживает.
– Юра тоже все понимает, потому не возражает против моей работы. А сейчас я в полном шоколаде с другим запахом. Скоро за мной заедут, в салон или к знакомым я не успеваю, а брить себя левой рукой не смогу.
Маша, вообще, понимает, о чем речь?! Когда о бритье говорит мужчина, это одно, а когда женщина…
Буквально на днях я брил Любу-номер-два. Я помню, чем все закончилось.
От горячей воды в ванне поднимался пар, разгоряченное тело Маши обтекало каплями пота, а у меня спина, казалось, покрылась инеем. Мышцы и мысли оледенели, в черепе хрустело и шумно трескалось, словно там шел морской бой между айсбергами и «Титаниками». Помощь помощью, но представить, что помочь «родственнице», с которой всю жизнь жить неподалеку и встречаться на семейных мероприятиях, в таком деле могу именно я, да еще попросить вслух…
– Скажи, что приедешь позже, – сипло выдавил я.
– Поехала бы, но не знаю, куда ехать.
– Не знаешь адреса клуба, где работаешь?!
– Обслуживающий персонал привозят и отвозят работники службы безопасности.
– Как же в клуб попадают клиенты?
– По рекомендации.
Маша посмотрела на меня не просто с мольбой, как раньше, а с выражением рушившейся жизни. С таким лицом люди прыгают из окна и вскрывают себе вены. Мне стало страшно. Никогда не работавшему по-настоящему, мне не приходило в голову, что работа – это настолько серьезно. Наоборот, проблема развеселой соседушки вызвала у меня мысль, что знать бы раньше, как легко выгнать Машу с работы, и я давно придумал бы что-нибудь в этом направлении.
– На тебя вся надежда, выручай. – Маша не отводила взгляда. – Отключаем предрассудки, включаем сострадание и помощь ближнему. Ничего принципиально нового не произойдет, ты видел меня без одежды, и ты трогал меня, когда переодевал, когда мы боролись и играли, и когда ты ел с груди. Сейчас будет то же самое. Ну, почти. Тоже никаких намеков на что-то постыдное. Помни: сострадание и помощь ближнему, ничего больше.
– Маша, ты девушка, а я, как бы, совсем наоборот…
– Прекрасно понимаю, а что делать? Предложи другой выход. Не можешь? Потому что его нет. Алик, я сама на пределе, мне всей душой хочется отмотать время назад и не подставлять пальцы под злосчастную дверь. К сожалению, обстоятельства сложились так, как сложились, их не изменить, как бы нам ни мечталось. Сейчас от твоей помощи зависят мои работа и карьера, иначе говоря – моя судьба в твоих руках, в прямом и переносном смыслах. Без работы я стану содержанкой Юры, бесправной и полностью зависящей от его прихотей, ты этого хочешь?
Я помотал головой: «Не хочу». До сих пор мысль оставить Машу без не нравившейся мне работы казалась привлекательной, но теперь…
Маша амбициозна, в обычные официантки она не пойдет, с нынешним заработком оплата будет несоразмерной, а риски те же – хамов и наглецов хватает везде. Но не везде есть гарантии безопасности персонала и забота о нем. В других заведениях девушки не чувствуют себя спокойно, не зря Маша отказалась от второй работы, где условия и оплата предлагались сопоставимыми с основной, а то и превышали ее. Знаменитые актрисы снимаются в эротических сценах, это называют искусством, так как зрелище не возбуждает низменные инстинкты, а пробуждает что-то в душе. Возможно, работа Маши со стороны выглядит так же, меня даже обещали сводить туда при возможности. Я помню про обещание и периодически буду напоминать.
– Что от меня требуется?
– Спасибо, Алик, мне почему-то казалось, что ты не согласишься. Не представляешь, как я тебе благодарна, ты меня буквально спасаешь.
– Что делать-то? – пресек я эмоциональный поток.
Я знал, что делать, но намекнуть на это не имел права. Все связанное с Любой-номер-два оставалось за бортом, а на этом корабле капитан – Маша, пусть она и командует.
– Могу стоять с ногой на бортике, – сказала она, – но освещение здесь верхнее, тебе будет плохо видно, а качество должно быть высоким, чтобы не осталось ни порезов, ни пропущенных участков. Тебе лучше тоже залезть в ванну.
Как с Любой-номер-два. Правда, у джакузи предусматривалась поперечная скамейка, но Маша, наверняка, лучше меня знает, что делать.
– Надену плавки. – Я пошел в свою комнату.
В мыслях о предстоящем плавки налезли с трудом. А не сбежать ли? Сказать, что мне позвонили, срочно вызывают…
В растрепанных чувствах я вернулся обратно. В глазах Маши читалось облегчение, она тоже переживала, вернусь ли. Кстати, правильно переживала. Найдись у меня хоть одна уважительная причина сбежать…
Одна причина есть всегда, это Люба. Если бы дело касалось веселья, как недавно, я знал бы, что делать, но сейчас игры кончились, речь шла о карьере и дальнейшей судьбе. Маша сформулировала идеально: «Отключаем предрассудки, включаем сострадание и помощь ближнему. Ничего принципиально нового не произойдет».
Именно.
Объект сострадания и помощи ждал меня в одном конце эмалированной ванны, наполненной примерно на треть, я перешагнул бортик и сел с другого края, спиной к крану и дырке верхнего слива. Со стороны ситуация выглядела дико, но я смотрел на нее изнутри. То, куда я смотрел, не было предметом искушения, мне вспомнились слова Любы-номер-два: «Сейчас ты не мужчина, а специалист важного косметологического направления. Ты же не стесняешься врача? И врач не стесняется делать свою работу». Маша подбодрила меня словами с похожим смыслом:
– Реакций организма не стыдись, я понимаю, что я женщина, а ты мужчина. Опустись на колени, сядь на пятки.
Я сел, как она сказала, ноги погрузились в горячую воду, плавки намокли. Глаза глядели под воду, на место предстоящей работы. На взгляд непрофессионала бритье не требовалось. Будь это так, у Маши не случился бы приступ паники. Я понимал, что чего-то не понимаю, но чего не понимаю, лучше и не понимать. Мы сидели в ванной лицом друг к другу, я на коленях, чуть возвышаясь, Маша – полулежа, с разведенными к бортикам ногами, ягодицами под водой почти упираясь в мои колени. Сейчас пригодилась бы устанавливаемая сверху скамья. Сделать ее просто – взять доску длиной в ширину ванны включая бортики, ближе к одному краю прибить поперечное ребрышко-ограничитель, чтобы упирался изнутри в верхнюю часть ванной и не давал доске соскользнуть. С другой стороны ограничитель не требовался, там самодельная скамья упрется в стену. Подходящие доски продаются в магазине стройматериалов и даже в хозяйственных. Предложение по улучшению процесса «помощи» я оставил при себе, поход в магазин – это время, а у нас его нет. Маша – капитан корабля, действий и команд я жду от нее.
– Готов?
– Да. – Я взял с бортика приготовленный Машей флакон с пеной.
Безгрешной Евой, вкусившей запретного плода, но не понимающей обретенной порочности, Маша, глядя мне в глаза, съехала спиной на дно ванны, ее ягодицы взобрались на мои сдвинутые над уровнем воды колени, а ноги разошлись к бортикам ванной.
– Так должно быть удобнее. Приступай.
Глава 2
«Любовь как алиби
Или
В голове моей опилки… но — красивые»
«Спасибо поэтам, что они есть. Или были. Главное, что они умели облечь в красивые формы не совсем красивые слова и поступки, иногда совсем некрасивые, прямо скажем — гадкие и похотливо-пошлые, мерзкие, не приличествующие нормальному человеку, который считает себя культурным и нравственным. Иначе мы утонули бы в море прямых и режущих по живому чудовищных фраз, льющихся из уст ничего не стесняющихся соплеменников — если бы не они, Пииты, властители дум и душ, проводники высоких идей, вечно живые включенные лампочки Ильича. Но обидно, когда кто-то из самозваных творцов (до хоть я, например) присваивает себе звание единственного кто разбирается в жизни. Вот Милновский Винни-Пух, первый рэпер-фристайлер в истории, на ходу сочинявший свои шумелки, пыхтелки, кричалки, сопелки и вопилки, не настаивал, что несет в своем творчестве всю мудрость мира. Наоборот, при первом же удобном случае сей гений словотворчества отмечал, что в голове у него не мозги, а опилки. Современным авторам шумелок и пыхтелок, расползающихся по сети, такие чуткость и скромность совершенно не свойственны, каждый мнит себя гением. Вот, повторюсь, опять же, я. Что ни текст, то размашисто-длинное неудобоваримое откровение, грешащее однобокостью и дилетантизмом. Философ, блин. Гегель недоделанный. Как будто легко понять, что я хочу сказать. Как того же Гегеля. И… Смутная и кошмарно-смелая мысль: а сам-то — понимаю?! О чем вещаю? Что хочу и имею сказать?
Проору во все горло, чтобы потом не повторяться: я ничего не хочу сказать и, тем более, ничему не учу. Я фантазирую, а уж как получается — Бог мне судья. Если выходит неплохо — я рад. Если отвратительно — рад буду переделать и извиниться за неудачность или неуместность того, что вырвалось. Но — прошу отметить — вырвалось от души, от всего сердца, от того, как она и оно все воспринимают, думая, что понимают правильно. Что, как мне кажется, в какой-то мере должно меня прощать. В общем… К чему я все это?
Прошу прощения. За все».
И опять я не отправил Любе написанное. Из-за общего духа и, особенно, из-за концовки. Если человек просит прощения – значит, в чем-то виновен. Возникнет вопрос «в чем?»
Есть знаменитое изречение: «Если твой глаз соблазняет тебя – вырви его». Поступай я так, остался бы слепым. Из-за недоступности Любы глаза и прочие части тела искали удовольствий на стороне. Вчера судьба подкинула мне их вдоволь. Когда мои работы на основной площадке и окружающих территориях были закончены, Маша, как и Люба-номер-два в той же ситуации, развернулась ко мне тылом и встала на четвереньки.
С Любой-номер-два я на этом этапе сломался. С Машей сломаться было нельзя. От помощника требовалась помощь, меня попросили решить казавшуюся нерешаемой проблему – я помогал. Ничего личного.