— Коза э?*
*(Что это?)
Тоже не помнит. Я проделал ножом две дырки в крышке и передал банку:
— Пей.
В ответ — удивленное непонимание.
— Вот так надо. — Я показал.
Она попробовала: губы, как до того мои, приложились к краю и осторожно втянули капельку неизвестности.
Так люди подсаживаются на наркотики, достаточно один раз попробовать. Глазищи обратились в очищенные крутые яйца, голова запрокинулась под поднятой в позе горниста банкой, горло задергалось в безотрывном глотании. Вязкая струйка текла по подбородку, затем эстафету приняла пульсирующая шейка. Глотание не прекращалось. Сердце кровью обливалось, когда белые капли начали бомбардировать область чужого сердца. То, что в женщине должно восхищать и манить, сейчас нервировало, поскольку принадлежало не совсем женщине. Даже совсем не женщине. Женщины так себя не ведут.
Банку удалось отобрать, только когда в ней осталось не больше половины. Бабушка с дедушкой, не ограничивавшие меня в сладостях, уверяли, что не слипнется. Сейчас я не был уверен. Такое количество сахара до добра не доведет, но как это объяснить бестолковому созданию?
— Осторожней надо быть, — укорил я, глядя, как смуглые пальчики с ликованием размазывают густую жидкость по груди и животу, где на ходу придумывалась новая игра: то ли дороги прокладываются по виртуальной карте через поля и горы, то ли картина рисуется в соответствующем умственному возрасту стиле. То ли обладательнице испачканной кожи просто нравятся ощущения. Крестик тоже использовался в качестве игрушки, им водили как карандашом.
Совсем недавно первой мыслью было бы слизать, организм посчитал бы такое за высшее счастье. Сладкое на сладком…
Все изменилось. Передо мной сидел большой ребенок, и все, что пришло в голову при взгляде на липкие потеки — что забот прибавилось, придется снова мыть. И «придется мыть» в отношении красивой половозрелой особы впервые не несло положительного оттенка.
Отныне сгущенка и все подобное — табу.
Нож и банка отправились в кладовку, которую я на всякий случай сразу запер. На вещи Челеста успела бросить посерьезневший и вроде бы понимающий взгляд. Наверное, она хочет одеться. Одна ее рука даже поднялась и потянулась, но по дороге передумала. Мысленной командой я вновь вызвал душ, не желавшую мыться особу пришлось ловить, а затем удерживать.
Челеста, Челеста. И раньше была почти ребенок, но теперь… Пальцы с ностальгией терли нежную кожу, что так недавно любила меня каждой клеточкой. Тугие наплывы мякоти вновь поднимали бурю эмоций, уютные закутки напоминали о спрятанных внутри кладах. Вместо помощи, раз уж с самостоятельностью проблемы, Челеста изо всех сил мешала омовению, происходящее было принято за игру. И игра ей нравилась. Раздавались смешки, девушка пихалась, вырвавшееся тельце вновь и вновь уносилось с ликующим визгом, чтоб в очередной раз быть водворенным под равнодушные струи. За один из побегов последовало наказание: пока одна моя рука перехватила хохочущую плутовку поперек тела, вторая жестко приложилась по ягодице. Шлепок вверг в шок.
— Сэй каттиво рагаццо.* — Округлившиеся глазки глянули на меня с обидой, губки задрожали… зато беготня временно прекратилась.
*(Ты плохой мальчик)
Приведя разыгравшуюся барышню в приличное состояние, я обтер ее своим халатом и протянул второй:
— Оденься.
На лице — недоумение. Пришлось вдеть руки во влажный халат и показать требуемый от нее результат на себе.
— Вот так. — Я запахнулся и завязал узел пояса. — Теперь ты. Вставляй сюда.
Раскрытый, словно хочет поймать шалунью, халат манил отверстиями рукавов. Челеста отшатнулась, отчего спина врезалась в мягко принявшую стенку.
— Одевай. — Я сделал шаг вперед.
— Нон токками! Кози ми пьяче!*
*(Не трогай меня! Мне нравится так!)
Она сумела проскользнуть снизу и выскочила у меня за спиной. Я обернулся. Девушка с восторженными воплями снова увернулась и привычно удирала, сверкая пятками и не пятками.
Опять двадцать пять. Как с непослушным ребенком, вновь пришлось применять силу. Ложный выпад, совершенный корпусом, обманул озорницу, она стала со смехом вырываться — больше веселясь, чем возмущаясь. А мне было не до смеха. От слова совсем. Если так пойдет дальше…
Захотелось еще раз всыпать для воспитания, раз уж этот метод действует. И не просто захотелось, а почти воплотилось — упершаяся в «кресло пилота» нога уже приняла на себя тяжесть прижатого животика… а перегнутое через колено тельце посчитало происходящее новой игрой: ладони начали переступать по полу, корпус раскачивался — кажется, Челеста изображала лошадку. Сущий сорванец-малолетка со всеми полагающимися прибабахами. Битье — явно не решение проблемы.
— Оденешься? — Я вернул несостоявшуюся жертву в вертикальное положение.
Указание на халат вызвало отрицательную реакцию, вновь завязалась борьба, но едва я допустил промашку, девушка меня укусила.
— Черт с тобой, ходи как хочешь. Если думаешь, что чем-то мне досадишь, то глубоко ошибаешься.
И все же… В новом состоянии девушка стала полностью похожа на ребенка. Уединение с девушкой, особенно с нагой и прекрасной, обычно приятно до колик в животе, но с непредсказуемым малолетним шалопаем, у которого лишь баловство на уме…
Увы, баловство было не то, которое хотелось.
За панорамным окном стеной упала южная ночь. Чужие созвездия ярко блистали.
— Если не оденешься, будешь спать на полу.
Мой палец ткнул вниз под будуар, затем обе ладони соединились и сложились под щекой, а голова склонилась набок. Кажется, объяснение удалось. Девушка догадливо повторила жест:
— Дормирэ?*
*(Спать?)
— Спать. Спокойной ночи. Гуд найт.
— Буона ноттэ.
Несколько попыток прорваться на кровать были пресечены жестко и последовательно. В ответ на недоумение я вновь указал вниз, на мягкий теплый пол. Поняв, что на постель ее не пустят, Челеста разочарованно покрутилась, устраиваясь, подстелила халат и, наконец, успокоилась.
А ведь подстелила зачем-то. Бессознательно, но сделала что-то из прежней жизни, ведь корабль окружал комфортом, в котором не требовалось белье. Это хорошо, что она что-то помнит. Впрочем, она разговаривает, значит, повреждена только часть памяти.
Обидно, но это именно та часть, что связана со мной. И с нами. Точнее, с «нами» — теперь в кавычках. Мертвое море, Эйфелева башня, Бранденбургские ворота, все прочее — теперь это существует лишь для меня. И то в прошлом. А события, которые помнит только один, ничем не отличаются от фантазий.
Я скинул халат и растянулся под зеленым потолком будуара. Ну, денек.
Завтра проснусь, и никто не докажет, что эти приключения были в реальности. Приснилось. А взоруг вся моя жизнь мне приснилась? Открою глаза в своей квартире, и выяснится, что корабль и Челеста — игры больного ума, предутренний кошмар. «Сон разума рождает чудовищ».
Красиво сказано, но неправильно. Челеста не чудовище, если забыть про характер. Таких чудовищ еще поискать. Нисколько не возражаю, чтобы постановка «Красавец и чудовище» продолжалась как можно дольше. Только пусть чудовище вспомнит меня и все, что между нами было.
Снизу головкой страуса вытянулась тонкая рука с согнутой буквой Г кистью.
— И финестри. Кьюди.*
*(Окна. Закрой)
Вытянутый пальчик указывал на ночной ландшафт.
— Убрать или поменять? — осведомился я.
Над уровнем кровати взвилась растрепанная головка.
— Кьюди!* — Бровки сошлись на сморщившейся девичьей переносице, а вспыхнувшие недовольством коричневые прожекторы — на недалекой моей.
*(Закрой)
Поднятые ладошки схлопнулись ребрами, как закрывающиеся двери метро.
— Клоуз?* — догадался я.
*(Закрыть)
Курчавый кустик с укором склонился набок, выражая в отношении меня столь сильное удивление, словно я малолетний недотепа, взявшийся за дела, в которых ничего не смыслю.
Вздохнув, я затемнил помещение до полной кромешности.
Все повторялось. Вначале ей свет тоже мешал, пока…
А действительно, пока — что?
Пока Челеста не обрела во мне друга. Возможно, кого-то больше, чем друга. Тогда она приняла мои правила, и ее привычки отошли на второй план.
Блаженные времена кончились, мы снова были слагаемыми, но не суммой. Вместо x+y=z вернулась ненаучная конструкция x+y=x+y. Вот такая странная, но вполне жизненная математика, где конечная z в уравнении появляется, только если оба неизвестных идут навстречу друг другу.
Глава 4
Проснулся от счастливой неги. Тело пело и плясало. В сочном потягивании я раскинул руки… и они что-то задели. Окнам полетел нервный приказ открыться, и тут вспомнилось все. И увиделось, если так можно сказать.
Приткнувшись ко мне спиной, Челеста умиротворенно посапывала. Когда только перебраться успела. Корабль меня не будил — угрозы не было.
А тело мое, напомню, не только пело, но и плясало. Потворствовать инстинктам я не собирался, потому дотянулся до халата и прикрыл девушку. Пусть спит. Сон — лучшее лекарство. Надеюсь, с ней все в порядке, и она снова девушка, а не капризный малыш. Когда это подтвердится, мы вместе порадуемся. И — вновь здравствуй, мир, прощай, угрюмое трезвомыслие! Раскрасим унылость во все цвета радуги, пусть, даже если не хочет, выглядит радостно! А там и до глубинных перемен недалеко, главное — начать. В общем, всем счастья и чашечку кофе, а желающим — шампанского! Аминь! Аллилуйя! А также полундра, отдать швартовы и свистать всех наверх!
Челеста сонно скинула халат:
— Нон вольо!*
*(Не хочу!)
Вторая и третья попытки прошли с тем же успехом. Попутно меня обозвали кем-то. И… не узнали.
Надежды рухнули. Я вылез из будуара.
Челеста выползла из постели только к завтраку, когда я уже громко чавкал, нарочно стремясь разбудить. Изумленно уставившись на пищевые щупальца, она долго играла с ними, прежде чем съесть. Халат, шорты, юбка и платье вновь были с негодованием отвергнуты. Она даже белья надеть на себя не позволила.