Корабль хорошо лечил тело, но не голову. То ли не умел, то ли не хотел. У меня с медициной пути вообще параллельные, каждый шел своей дорогой, а пересекался лишь в неотложных случаях. Как лечить Челесту, я не знал.
Может, она все вспомнит, если попадет в места, где случалось хорошее?
Мы полетели к пингвинам. Мимо проносились облака, это вызывало у спутницы не просто детский, а какой-то животный восторг. Я, наблюдавший с капитанского места, казался ей грозным посторонним дядей вроде тех, кем мамаши пугают отпрысков: «Будет плохо себя вести — отдам этому дяде!»
Антарктика встретила суровостью и мраком. Плотной стеной валил снег, завывала вьюга, в отношении которой моя подопечная проявила искреннее любопытство.
— Коза?*
*(Что это там?)
Со словом «коза» обычно связан вопрос, скорее всего, меня спрашивают про снег. Если девушка забыла столько всего, то про снег подавно.
— Кусачие белые мухи, — объяснил я с грустью.
Как грудничку на руках у матери. Ее бы на ручки, да сисю в рот. Количество оставшихся включенными извилин показывало, что моя юнга (в отношении девушки, думаю, в этом роде говорить позволительно) недалеко ушла от указанного состояния, но находившееся передо мной недоразумение обладало собственными сисями. Это рвало мозг. На расстоянии протянутой руки — живая женщина в самом соку, а толку?!
Челеста прыгала от одной части панорамы к другой, пытаясь заглянуть за край. Ликованию и вопросам не было конца.
Пингвинов пришлось искать. До побережья, где они обитали, бушевавшая неподалеку вьюга не дошла. Сквозь мутную пелену светило солнце, это радовало, иначе как объяснить большой глупышке, что на электросварку смотреть нельзя? А ярко-яростное ядерное солнце на искряшем снегу будет хлеще сварки, поскольку сразу везде. Возможно, корабль вылечит слепоту, но лучше не доводить.
— Делициа дель анима миа! — Челеста увидела неповоротливых (на суше) птиц почти перед носом, поскольку я подвел корабль впритык. Пингвины на невидимого соседа внимания не обращали, а если видели, то хорошо скрывали. — Андьямо?*
*(Какая прелесть! Пойдем?)
Она собралась тут же выскочить к ним голышом.
Мой запрещающий взмах замер по дороге. Может, шок от холода вправит мозги? Если простудится, корабль вылечит. Рискнуть?
Хуже не будет, а шансами разбрасываться нельзя.
— Давай, раз уж приспичило.
На всякий случай корабль сдвинулся от засеянного черным белого поля — метров на сто от крайнего живого столбика. Это возмутило девушку, она вырвалась в открывшийся проем наверстывать…
Словно кулак в нос прилетел. Ее ноги по колено провалились в хрустнувший наст, тельце скорчилось, глаза превратились в нечто не от мира сего. Рот открылся, оттуда вылетело облачко, кожа пошла пупырышками и обрела паровую ауру. Будто душа улетала в рай.
Первыми словами были:
— Ке белецца!*
*(Какая красота)
Интонация сразу сменилась. Вытягиваемые из белой массы ноги по инерции сделали пару шагов вперед, выполняя начальное желание хозяйки. Каждый шаг давался с трудом, ступню пришлось задирать выше пояса, и только безмерное любопытство не дало сдаться сразу же.
Злой мороз добил рецепторы, власть в недоумевающе замершем организме перехватил инстинкт самосохранения.
— Фа фреддо!* — завопила Челеста, начисто забыв о пингвинах.
*(Холодно!)
Очнулась? Если нет, то можно подсобить и усугубить. Я тоже выскочил в чем был, и вместо объятий помощи, в которых бедолага мечтала оказаться, для усиления эффекта она получила снежком в лоб. Челеста скуксилась, собираясь реветь, но слезы выморозились, это ужаснуло еще больше. Тянувшиеся ко мне руки опустились. Взгляд заставил бы любого взрослого застрелиться на месте. К счастью, у меня имелся мотив жить дальше. Сквозь сыпучую колючесть я пробурился как можно ближе, повалил девушку и принялся натирать ледяным крошевом — до воплей, до стонов и хриплого кашля от заполонившего легкие мороза. Объект испытаний брыкался, осваиваемые мной места извивались, а зубы старались укусить — но не могли сделать это одновременно с криками.
Один из ударов коленом достиг цели. Под животом у меня будто что-то взорвалось, я скрючился. Девушка бросилась бежать. Ну, как бежать. Насколько позволял снежный покров.
— Аютами!*
*(Помогите)
Видимо, зовет на помощь. Кого, пингвинов? Они наблюдали с некоторой долей интереса, но только крайние. События, что разворачивались в такой дали от любимых себя, основную массу не волновали. В общем, все как у людей. Мельтешащее вертикальными фигурками поле полностью игнорировало нас.
Очухавшись, я впрыгнул в корабль, тот догнал несчастную. Пойманную под мышки, ее выдернуло из сияющего плена. Посиневшие ноги взбивали воздух, пока не уперлись в закрывшийся люк.
— Мольто фреддо,* — донеслась очередная жалоба на жизнь. Сказано было театрально в никуда, не столько мне, сколько любому, кто откликнется и поможет. Так ведь больше нет никого, уважаемая барышня. Снова она поступает как ребенок, который хочет пожаловаться маме на маму, чтоб она помогла, но при этом чтоб знала, что на нее обижены.
*(Очень холодно)
Я метнул корабль в сторону экватора, на первые же теплые острова. По дороге хотелось согреть окоченевшую девчонку растиранием, но она вновь принялась отбиваться, руки-ноги молотили как мельница в ураган. Мне снова едва не досталось. Тогда корабль обездвижил угрозу хозяину. Дальше я обращался с обезволенным глупым созданием как с куклой, переворачивая, как заблагорассудится, и делая, что требуется.
Кровообращение восстановилось еще до того, как под нами скрипнул раздавленный раскаленный песок.
Необитаемый атолл состоял из единственной песчаной отмели. Большего не требовалось. Вне корабля Челеста пришла в себя, я опрокинул ее на рассыпчатую сковороду и стал валять по песку, перекатывая с боку на бок. Теперь она не сопротивлялась. Происходящее воспринялось веселой игрой. Лицо расцвело, как герань на теплом подоконнике, руки вытянулись над головой, помогая моим усилиям. Ей стало хорошо. Недавнее стерлось из памяти, мы снова дружили.
— Перо нон ми фай иль соллетико! Аббастанца!*
*(Ну не щекоти меня! Хватит!)
Я остановился. Челеста приняла протянутую руку. Бурно дыша, мы поднялись и стали отряхиваться от песка, который куда только не влез. Мои глаза косились: ну как?! Что-то изменилось?
Девичьи пальцы беспардонно шуровали там, куда в чужом присутствии не лазят. В смешном приседе Челеста сгибалась в три погибели, в растянутой коже старательно выискивались колючие точечки. Периодически девушка выпрямлялась и заглядывала на себя через плечо. Устав трудиться самостоятельно, она опустилась на четвереньки.
— Ми пули ди саббья.*
*(Почисть меня от песка)
Просит помощи? Я осторожно погладил ее растрепанную шевелюру:
— Челеста, я…
— Нон! — Взбрыкнувшие плечи переместили ладонь на лопатки. — Ла тэста э мольто спорка, э допо. Пулирми ла скьена э иль седэрэ.*
*(Нет. Голова очень грязная, это потом. Почисть мне спинку и сзади)
— Может, лучше помыться?
Челеста вдруг вскочила на ноги — в неуемной черепушке бродила новая мысль. Девичьи губы растянулись в беспокойной улыбке, она присела…
Я успел отвернуть лицо в сторону. Когда обернулся, напарница, как заправская собачка, закапывала ножкой мокрую выемку. Ноль смущения. Зато удовольствия полные штаны, которых нет.
Пингвины и мороз не сработали, злые чары не рассеялись и продолжали рвать душу.
А что, если попробовать вариант «Спящая красавица»?
Я приблизился. На внезапный поцелуй Челеста отреагировала по-детски: хихикнула и отмахнулась.
Тоже не то. Или я не так подступился? Чтобы разбудить, нужно постараться, а губы, едва ткнувшись, сразу разбежались в стороны. Разве ж это поцелуй, от которого приходят в чувство?!
Сформулирую точнее: нужен поцелуй, от которого не просто приходят в чувство, а приходят чувства. И я подошел к делу со всей основательностью. Совесть понимала, что поставлено на карту, и со вздохом прикрыла глаза.
Челеста убегала от меня, считая это игрой. Песок взметался из-под ступней, которые задирались высоко и озорно — добыче хотелось, чтобы песчаная стена помешала охотнику. Не тут-то было. Руки сграбастали улепетывавшую дичь, горизонт опрокинулся, борьба перешла в партер. Девушка не понимала, чего я хочу, но отбивалась серьезно. Ей не нравился мой настрой, он выглядел совсем не дурашливым, как у нее, и не заботливо-умилительным, каким должен быть у опекающего родителя. На коже скрипел песок, мягкое давилось, острое впивалось. Наконец, распятое тело замерло подо мной, мышцы тут же сдались и расслабились, а изучающий взгляд залез в подкорку: дескать, если это игра, то плохая игра, не нравится.
Теперь, когда препятствия в лице раскинуто-прижатых рук и ног устранены, мой рот впился в оказавшийся под ним. От вдавившего сверху усилия девичий затылок сделал вмятину в песке, лицо попыталось вывернуться. Я не дал.
Едва ворочавшаяся голова закопалась по уши, взгляд стал испуганным.
— Коза фай?!* — вырвалось в виде мычания, которое сразу подавил мой язык.
*(Что ты делаешь?)
У нее во рту было полно песка. Смешанный со слюной, он хрустел на моих зубах, втягивался губами. Я продолжал целовать. Грудная клетка расплющила бедняжку, даже мягкое сделав острым.
— Баста!*
*(Хватит!)
Это не было кокетством, в голосе слышалось неподдельное отчаянье. Все всколыхнувшееся во мне тотчас возвратилось в норму. Подо мной не женщина, не девушка, которая нравится. Спящая красавица осталась в своем сне.
Что же попробовать еще? Что проймет, как вернуть взрослость во взрослое тело?
Купание с отмыванием заняли некоторое время, и корабль полетел в Кхаджурахо.
Трущобы, где гонялись за маленьким воришкой, остались неузнанными. Тогда я сделал главное, ради чего прибыли: высадился с девушкой прямо у нескромных скульпту