р.
Сначала Челеста не поняла, зачем мы оказались на древних камнях.
— Смотри! — приказал я, тыча пальцем в то, что недавно постеснялся бы иметь в поле зрения в присутствии особы, которая нравится. После связавших нас событий это из провокационно-подзуживающего и просто любопытного перешло в разряд отвратительного. Из небытия выплыло необходимое английское слово: — Лук!*
*(Смотри)
Челеста присмотрелась к изображениям… и ничего не поняла. Разглядывая, она просто веселилась.
— Гварда, че ун азино! — Ее лицо обратилось в другую сторону. — Э ун элефантэ пикколо!*
*(Смотри, ослик! И маленький слоник!)
И это не сработало. Только вогнало в краску.
Попытки продолжились. Я вновь поднимал Челесту на Эйфелеву башню, заглядывал в бассейн к французскому политику и давил неисчислимостью пирамид. Высаживал на небоскребы. Спускал в пещеры Айсризенвельт на плато Тенненгебирге. Показал с минимальной высоты злополучное стрельбище в моем городе. Может, случившееся плохое что-то всколыхнет?
Ничего.
Еще попытка:
— Смотри!
Я вынул из кладовки предмет, за которым она так гонялась.
— А что сейчас покажу! Помнишь?
Перед глазами-угольками вспыхнул экран видеокамеры.
Ничего не загорелось. Угли потухли. Только смешок раздался при взгляде, как по огромному каури пробирается гладкокожая фигурка.
— Челеста э ун шиммиа!*
*(Челеста обезьянка)
Я отчаялся. Девушка на все взирала безучастно и отстраненно, видела как в первый раз. Если восторгалась, то как малое дитя. В перелетах сидела или лежала рядом, прижимаясь, не смущаясь меня, не стыдясь за себя. От бесстыдной детскости было не по себе. От исчезнувшей взрослости стало невмоготу. Однажды ночью я решился на крайнюю меру. Челеста лежала рядом на животе — безмятежная, полностью довольная жизнью. Она глядела десятый, если не сотый, сон, а ко мне никак не мог прийти первый. Нежная щечка расплющилась о тыльную сторону ладони, кудряшки разметались, вдоль кровати струилась до боли знакомая каждой выпуклостью ладная фигурка. О том, что было между нами, девушка не помнит, как обо всем, что связано со взрослой жизнью. Вдруг инстинкты сработают, и сонные желания тела пробудят уснувший разум?
Я приподнялся.
— Челеста, ты спишь?
Мертвым сном. Ни отклика, ни вздоха. Губки неслышно шептали что-то, словно разговаривая с собой, под закрытыми веками разворачивалась какая-то своя, неизвестная мне жизнь. И внутренний полководец взметнул флагом: «Вперед!» Передвижные башни окружили объект готовящегося прорыва, десятка чутких разведчиков исследовала входы-выходы в бастионах противника. Нападения никто не ждал. Таран примерился к удару в ворота.
Челеста! Милая, родная, любимая. Ну пожалуйста, ведь мужчины не плачут, даже если со стороны это не так, проснись, Челеста, что тебе стоит?!
Она дремотно повозилась подо мной, не понимая происходящего.
— Ке ту фай?*
*(Что ты делаешь?)
Девушка недовольно взбрыкнула.
Я попытался продолжать наступление, но руки уже не справлялись с очнувшимся противником. Свернутое набок личико окрысилось:
— Ста, э змэттила, рагаццо каттиво!*
*(Перестань, прекрати же, скверный мальчишка!)
Меня едва не снесло мощным вывертом тела… которое вдруг ослабло и безвольно грохнулось обратно. Корабль среагировал на угрозу.
— Бэ, коза че?*
*(Ой, что это?)
Я как можно резче отвернулся.
Полное фиаско. А на следующий день — новая напасть:
— Челеста муорэ!*
*(Челеста умирает!)
— Что случилось? Кровь? Э-э… как бы объяснить. Это нормально для девочек твоего возраста.
Боже, что за наказание. Или это именно наказание?
Я ухаживал за девушкой еще несколько суток. Показывал новые места. Вновь и вновь возил по старым.
Прогресс отсутствовал. Стало окончательно ясно — необходимо профессиональное вмешательство.
Город Рим не произвел на коренную обитательницу никакого впечатления. Равнодушный взгляд скользнул по громадам Колизея, Ватикана и древней круглой штуки рядом с Ватиканом, не знаю названия того замка. Гигантский кальмар вокзала, Испанская лестница и знаменитый фонтан не пробудили ни грана узнавания. Вместо этого ее глаза скосились на более интересное, пальцы с интересом занялись завитками внизу живота.
На этот раз я был непреклонен — скрутил, впихнул в нижнее белье, затем столь же насильно одел брыкавшееся создание в заштопанное красное платье и туфли. От получившегося наивного образа гламурные фотографы сошли бы с ума. Небесное создание, девушка с глазами ребенка. Мечта обложек.
Мечта останется мечтой. Чмокнув на прощание, от чего она недовольно увернулась, я высадил Челесту на закрытой территории больницы с красным крестом и надписью «Оспедале».
В голове стоял туман. И в глазах.
Глава 5
Нет такого понятия, как «неплохой человек». Ни рыба, ни мясо — это соя или другой заменитель, нечто похожее на настоящее, но не настоящее. Неплохой — ни плохой, ни хороший. Никакой. Не способный ни на плохие поступки, ни — к сожалению — на хорошие. Вообще неспособный на поступки. Я прекрасно знал это и еще помнил, что лучше сделать и каяться, чем не сделать и каяться, и относить данное правило исключительно к вещам, за которые не стыдно. Потому я, наверное, хороший человек. В принципе, конечно.
Но хорошему человеку требовались условия для проявления своих качеств. Документы, например, заглянув в которые не отправят в кутузку. Еще — чувство собственного достоинства, подкрепленное незапятнанной репутацией. За это требовалось побороться.
Оставался последний бой. С Задольским. За правду.
За правду, за справедливость, за мир во всем мире — это лучшая война на свете, поскольку оправдывает любую подлость. Как сказал один мальчик, мир — это когда все хорошие поубивают всех плохих.
Я за мир. Но не таким способом. «Не убий». «Не лги». «Не возжелай». Попробую воевать по этим правилам. Я вытащил переданную в ресторане визитку, включенный телефон начал грузиться, сонно помигивали сменявшиеся картинки экрана. Корабль плавно курсировал над троллейбусными проводами центрального проспекта.
— Алло.
— Кто это? — ответил женский голос.
— Оль… Олег. Через Нину. Ты просила позвонить, говорила, что в курсе проблемы и знаешь решение.
Мне показалось, что Анжела уронила трубку. Поочередно донеслись грохот, чертыхание, возня. После небольшой паузы — восклицание:
— Я же просила позвонить сразу! Ладно, что-нибудь придумаем. Ты где сейчас?
— А ты?
— В машине. Скажи куда, я подъеду.
— Скажи, где ты, я подойду.
Собеседница на пару секунд умолкла. Видимо, оглядывалась.
— Еду в сторону центра. Давай встретимся на остановке напротив почтамта и поедем…
— Никуда не поедем. Поговорим в машине.
— Тогда сзади строящейся элитной высотки. Знаешь? Между ней и той, которая уже построена.
— Ты там? — Я направил корабль в нужную точку.
— Почти.
— По какой улице едешь?
— По Ленина.
Я чуточку свернул и увидел в потоке знакомый приземистый автомобиль. Уже недалеко.
Опередив плюющееся бензиновыми парами недоразумение, которое некоторые считают за высшее достижение человеческого разума, корабль сделал круг над местом встречи.
Поле грядущей битвы за светлое будущее (мое) ничем не обеспокоило. Подозрительных машин не маячит, редкие прохожие пробегают быстро. Камеры наблюдения имеются, но далеко, одна на перекрестке и три на огороженной территории недавно сданной элитки, которую потихоньку начали обживать жильцы. Сектор действия камер перекрывал только подъездные пути. Если не лезть, куда не надо, то меня все устраивает.
Корабль завис у столба между двумя деревьями, где появление из ниоткуда совершенно не заметно. Я спрыгнул на землю и затаился в тени.
Машина Анжелы остановилась между заборами стройки и готовой многоэтажки. Дверца приоткрылась, девушка красиво вышла, словно все еще работала на камеру. Сегодня на ней между туфлями-лодочками и шедевром парикмахерского искусства имелись короткая юбка, подчеркивавшая идеальный низ, и нечто вроде майки с накинутым на плечи пиджачком, который не дотягивал до талии. Вместе они преображали и вычурно подавали зубодробительный верх.
Я не торопился. Думал, чем могу заинтересовать, чтобы добиться сотрудничества или хотя бы информации, которой, как хвалилась, она владеет. Просьбу Нины Анжела в грош не ставила, значит, нужно найти точку соприкосновения, что была бы выгодна обоим. О «пропавших» документах она знает, тогда вопрос: что теперь сделает? Сдаст меня Задольскому? А смысл? Чтобы купить свободу, о которой говорила с Василием Платоновичем? (Кстати, неплохо бы узнать, о чем договорилась. И в какой сфере усердно заработанную свободу она потом употребит).
Задольскому известно, что документов у меня нет. А Анжеле — известно?
Еще вопрос: права ли Сусанна насчет особых отношений босса с неусидчивой на одном месте секретаршей? Имеется в виду не помощь в снятии гормонального напряжения и, конечно, не любовь — какая любовь у таких людей? Некая ментальная связь, секретные деловые узы, которые связывают людей, которые вместе занимаются чем-то втайне — ставит ли Анжела такой нематериальный актив выше возможных дивидендов, если их пообещают другие?
Я покрутил ситуацию с разных сторон. Все же, сдаст она меня надоевшему шефу-любовнику или не сдаст?
Если знает, что я не при чем — зачем меня ловить? Объявившись, могу лишь навредить показаниями. А если тоже думает, что документы взял я… Вот мой козырь. Пообещать поделиться возможностью давления на босса с помощью будто бы имеющихся у меня…
Стоп. «Не лги». Или, для любителей витиеватых формулировок, «не лжесвидетельствуй». По мне, так это однофигственно, любой, кто открыл рот, и оттуда что-то вылетело, уже свидетель с приставкой «лже».
Вернемся к нашим овцам. Допустим, я добьюсь помощи этим способом. Выбью признание в оговоре, восстановлю доброе имя. А Анжела? Я же изначально подставлю ее, как Задольский меня.