Мы еще не знали, что бедная Ольга, так же, как и мы с Добиным, попала в эту кампанию (позже она, как и Добин, была исключена из партии). Нас раздражал ее уклончивый тон. Она явно не желала что бы то ни было рассказывать. А мы не понимали, что самой Ольге худо. Кроме того, она не сомневалась, что ее телефон прослушивается.
Вскоре я был вызван на допрос к секретарю Ленинградского отделения Союза писателей Н. Свирину. Он долго добивался, чтобы я раскрыл вредительские действия Авербаха в литературе. Н. Свирин допытывался, не Авербах ли подсказал мне тему статьи, в которой я критиковал новую повесть одного из видных ленинградских писателей. Я ответил, что Авербаху эта повесть как раз понравилась, и имел неосторожность добавить, что, по его словам, М. Горькому она не слишком пришлась по душе.
15-го и 16 мая в одной из самых уютных гостиных Дома писателя имени В. Маяковского заседало правление Ленинградского отделения Союза писателей. На повестке дня был один вопрос – "Авербаховщина в Ленинграде". Героями – если не дня, то, во всяком случае, повестки дня – были люди, которых называли агентами, пособниками, сообщниками, подручными и т. д. "врагов народа". Таких людей на этом заседании было трое: Ольга Берггольц, Ефим Добин и я. С тех пор прошло очень много лет, но я, кажется, никогда не находился в такой прекрасной компании…
15 мая ответственное литературное лицо, специально прибывшее из Москвы на это заседание (В. Ставский), заявило, что не видит никакого смысла оставлять у Берггольц, Добина и Левина членские билеты Союза писателей. Заявив это, ответственное лицо отбыло в Москву, куда чрезвычайно спешило в связи с необходимостью срочно рассмотреть персональное дело еще одного друга "врага народа" Авербаха – драматурга А. Афиногенова.
Заседание, на котором нас исключали, помнится мне до мельчайших подробностей. Добин (самый старший из нас троих, хотя и ему было всего-навсего тридцать шесть лет) во время заседания почувствовал себя плохо и лежал на диване в соседней гостиной. Обеспокоенный Е. Шварц спросил, чем ему можно помочь, но Добин только покачал головой и продолжал лежать с закрытыми глазами.
В перерыве ко мне подошел Ю. Герман. Это уже само по себе было актом немалого гражданского мужества – на виду у всех подойти к человеку, который состоял в подручных у "врага народа" и был уже почти исключен из Союза писателей.
– Это какой-то бред, – сказал Герман. – Наваждение. Этого просто не может быть. Надо что-то делать.
Мне было ясно, что возражать, сопротивляться и в особенности вмешиваться со стороны бессмысленно. Тем более что Герман и сам был под ударом. Его роман "Наши знакомые" появился в журнале "Литературный современник" с посвящением одному из бывших руководителей бывшей РАПП – Ивану Макарьеву. Макарьев был арестован, и это посвящение могло самым пагубным образом отразиться на судьбах романа и его автора. При таких обстоятельствах только и не хватало, чтобы Герман начал вступаться за меня.
Но он кипел и рвался в бой. С большим трудом я убедил его отказаться от каких-либо активных действий.
– Ладно, – в конце концов согласился он. – Но для очистки совести я поговорю с… – он назвал фамилию одного из самых известных ленинградских писателей. – Что он скажет?
Заседание уже возобновилось, когда Герман показался в дверях. Я понимал, что надеяться решительно не на что, но посмотрел на него все-таки с надеждой. А вдруг произошло чудо? Но, поймав мой взгляд, Герман только развел руками.
Прежде чем исключить из Союза, меня забросали злыми и опасными вопросами. Н. Свирин вдруг спросил: не могу ли я припомнить, какой разговор был у меня с Авербахом насчет повести, которая критиковалась в одной из моих статей?
Я ответил, что Авербах отозвался об этой повести с похвалой.
– Может быть, вы заодно припомните, – продолжал свой допрос Н. Свирин, – что вам сказал Авербах о том, как отнесся к этой повести Горький?
Вот она, моя неосторожность! Я вынужден был ответить, что М. Горький отнесся к повести критически.
Тотчас вскочил со своего места присутствовавший на заседании автор и воскликнул:
– Этот разговор с Авербахом вы отлично запомнили! Зато все другие, видимо, забыли!
Оспаривать оценку его повести М. Горьким писатель не мог – впоследствии я узнал, что он давно получил горьковское письмо, в котором повесть оценивалась отрицательно.
Так или иначе, Н. Свирин мог быть удовлетворен: он окончательно восстановил против меня автора повести и его многочисленных и весьма влиятельных друзей.
16 мая правление Ленинградского отделения Союза писателей исключило О. Берггольц, Е. Добина и Л. Левина из Союза писателей за связь с "врагом народа" Леопольдом Авербахом"[58].
В "Литературной газете" появился репортаж "Авербаховские приспешники в Ленинграде". Героями его стали Ольга Берггольц, Ефим Добин и Лев Левин.
Незадолго до собрания, где ее исключили из Союза писателей, 9 мая 1937 года, Ольга записала в дневнике: "Если я доношу Степу (так она называла будущего ребенка. – Н. Г.) – это будет чистой случайностью".
Но самое унизительное для нее произошло 29 мая, когда состоялся разбор персонального дела с подробностями ее близких отношений с Авербахом. Разбирали бывшие товарищи с "Электросилы", о которых она написала столько очерков. Но они, не дрогнув, исключили ее из партии.
Она пытается как-то разжалобить судей, но они беспощадны.
Берггольц. Они правильно сказали обо мне, что во мне много обывательщины. За связь мою с Авербахом критиковали правильно, о связи с Беспамятновым тоже в основном правильно. К Добину у меня было неправильное политическое отношение. О бытовом разложении моем неверно сказано. Если есть у меня ошибки, то нельзя считать, что я конченый человек. Мне 27 лет, я могу быть полезным человеком и исправиться. Прошу оставить меня в партии, в любых условиях постараюсь доказать свою полезность.
Тов. Смирнягин. Товарищи из Союза писателей выступали, что у Берггольц была тяга к высоким людям, Авербаху и др. Ответа на это она не дала нам. Очевидно, она не договорила до конца того, что есть на самом деле. Нельзя снимать долю вины нашей парторганизации, т. к. у нас Берггольц с 1931 г. Мы не сумели вовремя приостановить ее стремления, не сумели воздействовать на нее и не допустить до этого… Она не может быть в партии…
Тов. Суетов. Берггольц своей полуторачасовой речью много говорила, но конкретного ничего не сказала. Я сомневаюсь, чтобы она, имея такую дружбу с Авербахом и авербаховцами, не знала их целей и идей. <…> Предлагаю ее исключить из партии.
Тов. Евсеев. Бросается в глаза ее неискренность. Мне припоминается, еще после 1929 г., примерно до 1931 г., было в РАППе какое-то грязное дело, не помню точно какое, но там тоже участвовал Авербах. И в то время об Ольге Берггольц шли нехорошие разговоры… Предлагаю исключить ее из партии.
Тов. Федин. …В Берггольц много карьеризма и стремления кверху. Что, если не карьеризм, заставило ее изменять хорошему человеку, своему мужу Н. Молчанову, доводить его до 60-ти припадков в течение 2-х суток, а связаться с Авербахом, плешивым, некрасивым, как она говорит. Муж ее пишет в Союз писателей заявление, что Авербах политический авантюрист и литературный проходимец, муж, видно, поплевывал на авторитет Авербаха, а она, Берггольц, испугалась, заволновалась, затрещала ее шкура карьериста. Результат получился такой, что Авербах ее обманул, муж стал больной, а ее жизнь, как видно, не научила… Решение может быть одно: исключить из рядов партии.
Тов. Леонович. Мне кажется, что политические разговоры у Берггольц с Авербахом были. Она говорила, что он внешностью не отличался, но в нем что-то было, что ее привлекало к нему. Мне кажется, что литературные труды Берггольц переоцениваются. Она давно взялась работать по истории нашего завода, давала сроки, но до сих пор эта книга не готова… Я на 10-м съезде ВЛКСМ был на галерке гостем, оказывается, что и Берггольц там была. Это определенно протекционизм, тяга к новым высоким знакомствам. Нужно ее освободить от звания кандидата ВКП(б)[59].
Тов. Круль. …Не может быть, чтобы с Авербахом были у ней чисто интимные отношения. Она знала, что Авербах сколачивал группу, а молчала. Считаю, что Берггольц нужно исключить из ВКП(б).
Постановили:
За связь с чуждыми людьми на литературном фронте, врагами народа Авербахом, Макарьевым, Майзелем и др., за противодействие в разоблачении вредительского руководства Союза Писателей Горелова, Майзеля, Беспамятнова и др., за потерю политического лица как в партийном, так и в бытовом отношении, за неискренность при разборе дела на партийном комитете – ИСКЛЮЧИТЬ БЕРГГОЛЬЦ ИЗ КАНДИДАТОВ в ЧЛЕНЫ ВКП(б)[60].
В письме к дочери Мусе от 30 мая Мария Тимофеевна скорбно сообщала: "Вчера разбиралось дело на Электросиле в парткоме. Лялю исключили из партии. Хотя дело еще будет разбираться в обкоме. Приехала она домой поздно, такая измученная, растерзанная, и только сказала мне: "– Меня исключили. Не говорите. Не могу больше"… Сама как тень, слезы безудержные, обильные слезы, льются по лицу без конца".
В июне 1937 года на последних месяцах беременности ее вызвали в НКВД для дачи показаний по делу Авербаха. В материалах ее будущего дела откроются обстоятельства того лета. "Что же касается показаний Берггольц, данных ею во время допроса в качестве свидетеля в июле м-це 1937 г., где она показала, что является участником троцкистско-зиновьевской контрреволюционной организации, являются, как установлено следствием, показаниями вынужденными, даны в состоянии очень тяжелого морального и физического состояния, о чем свидетельствует тот факт, что сразу же после допроса Берггольц попала в больницу с преждевременными родами"[61]