— Насколько я знаю, поединки между чаровниками должны происходить один на один, — голос Ольги звучал недовольно. — Не говоря о том, что даже двое на одного нечестно. Вас же четверо.
— Победа покроет все! — велеречиво (и от этого особенно противно) произнес один их них.
— Победителей не судят, — вторил ему другой.
Горан мог поклясться: ни одна из фигур не шелохнулась. Голоса раздались откуда-то сверху.
— Как интересно, — обронила Ольга. — То есть в единоборстве я слишком сильна, потому вы решили сбиться в стаю? Ковена Серых на вас нет.
Чаровники промолчали. Это была их легенда — чужестранная: будто когда-то действительно существовал ковен сильнейших чародеев, следивший дабы никто слишком много силы себе не взял и несправедливостей не чинил. Ольга ее читала в одной из хранящихся в тереме книг, лиходеи же, наверняка, удивлялись, откуда бы лесная ведьма знала о ковене серых.
— О нем ничего неизвестно вот уже пять веков!
— Значит, подличать не возбраняется. — Ольга усмехнулась. — Что ж вам постоянно-то пастырь с дубиной требуется, чтобы скотами не становились?
Никто не ответил, да и имело ли смысл взывать к тем, кто не имеет совести? По слухам, серые ушли в лучший из миров или даже были уничтожены отступниками, не желавшими ограничивать свою власть. Горану было наплевать на их судьбу, потому знал он еще меньше Ольги.
— И кто же объявил меня вне закона и не поставил о том в известность? — поинтересовалась та.
— После того, как на нашей стороне окажется вызволенный из твоего плена демон, не станет ни кодекса, ни ордена, ни кого бы то ни было еще, решившегося противостоять нам!
«Демон?!» — Горан едва не расхохотался. Надо же, как его «приголубили». Видать, совсем плохо у лиходеев на родине, раз на две стороны всех прочих существ разделяют: непротивных их культу — к добру; тех, кто сопротивляется — к демонам, дьяволам и прочим сатанам.
— Мы даем тебе шанс: подчинись, и стань одной из нас, — прогремело откуда-то с потолка.
Ольга нахмурилась, наверняка размышляя о том, противостоит ли ей весь орден или горстка заговорщиков, рвущихся к власти.
— Так подчиниться или стать? — поинтересовалась она. — Как-то одно плохо сочетается с другим.
Горан тихо утробно зарычал. Нападение на его чаровницу (именно его, несмотря ни на что!) вызывало глухое раздражение. Предположение же, будто он будет испытывать благодарность или, тем более, посчитает себя обязанным этим бесчестным отбросам человеческого рода, вызывало самую настоящую ярость.
— Со временем ты докажешь свою лояльность, — пообещал голос.
— А пока побуду у вас на побегушках? — Ольга качнула головой. — Старовата я для учениц и подмастерьев, не собираюсь поступать в услужение, а к тому же на дух не переношу сборищ уродов, только о себе и думающих. Вы бы у пленника моего поинтересовались прежде, чем выручать, желает ли он освободиться таким образом. Ну? Спрашивайте, коли не боитесь.
Они именно что боялись. Просто верили, будто «демон» непременно встанет на их сторону. Уж кто завьюжил голову этим чаровникам, лишив способности мыслить здраво, Горан не знал. Впрочем, большинство последователей чужестранных богов такие: им сказано идти, они идут, им приказывают стоять — стоят, требуют молиться в определенные часы — молятся: бездумно, бесчувственно, не испытывая ни малейшей потребности, а лишь ритуал исполняя. Не исполнят — вдруг придет наказание? Да что ж это за вера такая из одного лишь страха наказания? Вот же действительно: пастырь с дубиной нужен, иначе в конец оскотинятся.
«И в это отвратительное, безмозглое стадо пришлые хотят превратить народ русский, а князья им в том помогают?» — подумал Горан. В груди заклокотала ярость, захотелось вырваться и убивать, жечь княжества, на восток или запад войной пойти. Чтобы не стало более гнили, по Яви расползающейся. Только нельзя. Неправильно это. Коли жива в груди всякого человека искра, что Род в душу им вложил, справятся они с кривдой, правду рано или поздно выберут и мудрее станут. Нескоро то будет, ну да и торопиться некуда. Пока вертится колесо, пока круговорот душ происходит, Светлый бог в Прави сидит, а Кощей в Нави царствует, не потеряно ничего.
— В ловушку хочешь заманить, ведьма. За пленника ты говорить станешь!
Ольга пожала плечами: разубеждать не было ни малейшего смысла.
Да, противники были глупы и недальновидны, однако это не умаляло их умений, а главное — числа. И их трусость вряд ли могла помешать, только заставить атаковать одновременно.
Лиходей хотел сказать еще что-то, но Ольга не дала ему такой возможности. Она не шелохнулась, не сделала ни одного взмаха рукой, даже мизинцем не повела, не произнесла вслух ни звука, ни слова, ни заклинания, но воздух вокруг помутнел. Свет преобразился, стал синеватым, словно терем со всем его содержимым вмиг опустился на морское дно.
Один из лиходеев поднял руку. В центре ладони зажглась яркая звезда, из нее во все стороны брызнули ветвистые молнии. Две фигуры, стоявшие по бокам, шарахнулись от него, избегая чаровнического удара. Ольга осталась невозмутимой, только на посох оперлась сильнее.
Взметались руки, летели в ее сторону световые стрелы, огонь, сгустки тьмы и одному повелителю Нави, в разных науках и чудодействе сильному, ведомая смертоносная гадость. Повисшая меж убийцами и «жертвой» пелена отражала все. Сиреневый туман пополз по полу, клубился в углах, свиваясь в щупальца. Одно, оформившись не до конца, выстрелило в чаровника, с ног сбив, второго оплела за ногу, подкинула, да о стену треснула.
Горан бился о стены узилища. Он восхищался своей пленительницей, ненавидел ее всем сердцем за самоуверенность и отчаянно боялся опоздать. Он единственный чувствовал, скольких сил стоит это противостояние. Ему требовалось-то всего мгновение. Если вырвется, за миг до смерти чаровницы, сумеет спасти. Змии — существа чаровнические, способные многократно усиливать и чары, и силы. Вычерпавший себя полностью чаровник не умрет, если окажется рядом с таким помощником за миг до смерти, но и не воскреснет, если успеет уйти по звездной дороге раньше. В том же, что Ольга именно ее выберет, а не навье посмертие с непременным новым рождением, Горан не сомневался.
Ольга стояла. Лицо ее оставалось безучастным. Позу она не меняла, лишь чуть шире расставила ноги для лучшей устойчивости. Только пальцы сильнее стискивали посох да все большей тяжестью наливались веки. Убийцы не могли видеть ни бледности, ни налившихся кровью глаз, зато Горан замечал все и старательно расширял трещину.
«А ведь она победила того, кто отвлекал внимание извне, ослабляя и обеспечивая возможность прохода в терем своих подельников, — думал он между ударами. — Тринадцать поединков подряд не выигрывал никто и никогда. Раньше».
Тем важнее казалось пробиться, спасти, завладеть ею снова и никогда уже не выпускать из собственных когтей. Змий, застигнутый врасплох заклинанием, со временем, если выживал, становился ему неподвластным. Ольга больше не пленит его или попытается сделать это каким-нибудь иным образом, хотя, скорее всего, не противопоставит уже ничего.
Преграда все же поддалась: вогнулась внутрь и тотчас выгнулась наружу, раздался грохот, во все стороны плеснуло осколками. Горан зажмурился — от обычного солнечного света он успел отвыкнуть. Триумф захлестнул его полностью, и, устремившись вперед и вверх, расправляя крылья, он почти не видел никого вокруг, даже Ольгу, устало опустившуюся на ступени лестницы и выронившую бесполезный теперь, лишившийся навершия посох. Посох истаивал, паром исходя, осыпался пылевой горсткой, каплями воды проливался, становясь снова суком дуба вековечного.
С каждым мгновением воздух становился прозрачнее: туман развеивался. Но и атакующие изрядно выдохлись. Почти всех чаровников смело порывом ветра от гигантских крыльев: в личине крылатого змия Горан был и крупнее, и сильнее, и зубастее. И все же одна из фигур осталась стоять, неловко раскинув руки для равновесия, а затем низко поклонилась. Капюшон съехал назад, когда чаровник выпрямился, взору Горана предстало изборожденное морщинами злое лицо с заискивающей улыбкой на нитевидных губах и с торжествующим блеском в глазах, выцветших до белизны. Чаровник был лыс и стар. Глаза выпучились, как у глубоководной рыбины, вены выперли сквозь желтоватую кожу. И производил он отталкивающее впечатление даже на Горана, видевшего за свою жизнь немало отвратительных тварей. С некоторыми из них Горан свел дружбу, невзирая на вид.
— Мы вызволили тебя, господин, и теперь… — начал чаровник.
— Я освободился сам, — громогласно возразил Горан.
Чаровник запнулся на мгновение, но быстро нашелся с ответом:
— Однако именно наши действия предоставили тебе эту замечательную возможность. Мы пришли сюда, дабы узреть твой светлый лик.
Горан никогда не обозвал бы свой… «лик» словом «светлый». Особенно в такой личине. Осклабившись и показав заискивающему «спасителю» зубы (белые и очень острые), он склонил голову набок и прошипел:
— Вы пришли сюда убить ту, которая принадлежит мне.
— И это тоже, господин, — не стал спорить чаровник, хотя еще несколько минут назад кто-то из его дружков, если не он сам, предлагал Ольге присоединиться к ним для завоевания мира.
— Значит, я отблагодарю вас, забрав ее, это будет справедливо, — решил Горан, еще раз «лучезарно улыбнувшись».
Чаровник раскрыл рот, но ничего не произнес, кажется, пребывая в полнейшей растерянности.
«И поделом, — подумал Горан и хмыкнул, — добиваться благодарности, да еще столь нелепо — это уже не лезет ни в какие ворота. Если бы меня нижайше умоляли я, возможно, мог снизойти. Хотя бы в улаживании дел с этим их орденом, но теперь пусть разбираются сами. И еще возносят хвалы за то, что не убил, потому как Ольга… Ольга…»
Он обернулся, изрядно обеспокоенный тем, что практически забыл о своей чаровнице. Она полулежала на ступенях, устремив бессмысленный пустой взгляд куда-то в стену. Один из осколков яхонта оцарапал ей щеку. Алая струйка стекала по бледной коже — значит, сердце билось, Горан не опоздал, а с остальным он как-нибудь разберется.