Мглистый полог на мгновение стал тоньше, удалось рассмотреть длинную узкую ладонь с тонкими пальцами, баюкающими малую чашу с зеленым вином. Даже удивительно, что такие меч держат — не выбить. В сравнении с богатырями русскими, частенько широкими и в плечах, и в поясе, был Кощей изрядно худ и казался хрупок. Вот только попробуй, сразись с таким — костей не соберешь, если раньше головы не лишишься. А лишившись, можешь не надеяться на отдых, лежа в сырой земле, поскольку дуб вековечный, Мокрецкий, именно у Кощея на дворе корни пустил, а из-под них множество ручьев вытекало, в том числе мертвой и живой воды. Вот как захотел бы Кощей убитого к жизни возвернуть, так и послал бы помощника. Ворон ведал и живую воду, и мертвую. И, пожалуй, лишь он один. Должно быть, за то всякие сказители и величали Кощея Бессмертным, а его птицу — вестником, и чем дальше распространялась по Руси инородная вера, тем чаще злокозненным. Впрочем, сказителей этих хлебом не корми, дай навесить на кого-нибудь кличку запоминающуюся.
В полумраке мелькнуло даже не лицо, а намек на него. Только и отразилась в памяти уверенность в безупречной красоте гостя.
— И тебе, страж, ночи темной, — раздался приглушенный бархатный голос — обволакивал, щекотал пушистым мехом, искрился смешинками, как полуночный небесный свод звездами, а за всем этим острая сталь таилась. — Только как же мне не скрываться, коли видеть меня не хочешь? Сам то пред мои очи не явился, в Навь воротившись. Пришлось мне лететь повидаться с тобой.
Горан едва не вздрогнул. Острое в грудь кольнуло, словно невидимым клинком.
— С каких пор, царь Кощей, потакаешь ты чьим-либо желаниям? — пробормотал он, не желая оправдываться. — Издеваешься, видно? Что ж. Я заслужил, не спорю. Прости за небрежение.
Сначала руки видимы стали. Хлопнул Кощей в ладоши, тьма с него мигом слетела.
— Ты еще ниц передо мной пади! — разозлился он. — У людей лебезить научился?
Горан хмыкнул.
— То-то, — оценивая его с полмгновения пристальным режущим взглядом, заключил Кощей. — Скажи лучше, выгорело ли? Али зря я сук у дуба ломал?
— Если ты о моем пленении речь ведешь, то еще как, — огрызнулся Горан в ответ. — Не пойму только, зачем тебе оно понадобилось. Тебе ж за вратами моими и присматривать пришлось.
— Дурак, вот и не разумеешь, — бросил Кощей, но уже спокойно, словно и не случалось с ним вспышки гнева. — Впрочем, глупость твою за версту видно было, когда в Явь рванул порядок наводить. Не посоветовался даже.
— Неправда твоя, — возразил Горан. — Я о намерениях своих тебе докладывал.
— Неужто? — Кощей вновь хмыкнул, при этом лицом стал хитер, в глазах смешинки заиграли. — И что я?
— Рукой на меня махнул и бросил: «Как знаешь».
— Да ладно? — коротко рассмеялся Кощей. — Видать, занят был… чем-то интересным. Заодно и тебя-дурака проучил, а то больно спеси много, а разумения мало.
Горан задержал дыхание, но из ноздрей все равно повалил пар.
— Что для меня шесть лет? — продолжил Кощей, того якобы не заметив. — Да и птице моей скука смертная сиднем во дворце сидеть или летать без дела. То, что ты мосток в Явь проложил — гораздо ценнее. Ты выдыхай-выдыхай.
— А я проложил?.. — спросил Горан, немало удивившись.
Кощей тяжело вздохнул и прикрыл глаза. Вот вечно так: нет бы объяснить, что к чему.
«…разложить по полочкам, — продолжил Горан мысленно, — разжевать и в клювик положить. Тьфу! Чур меня, чур».
Кощей интриги плел, как заправский паук паутину. Большинство нитей в Явь вели. Но и в Правь — тоже. Только и спасало Навь, Явь и Правь от объединения то, что на пригляд за аж тремя мирами Кощея не хватало, а сам он при всем своем хитроумии являлся натурой увлекавшейся и слегка рассеянной. Загорится идеей раскрыть очередную тайну мироздания и забудет за нить потянуть. Случится в Яви совершенно не то, о чем замышлял, Кощей рукой махнет и новые силки сплетет и не обязательно уделит им должного внимания и снова успеет. Хотя много на что мог повлиять. Ольге вон как помог.
— Конечно, проложил. Связь эта по дворцу твоему теперь прогуливается. Повезет, хозяйкой здесь станет, но и край свой не забудет.
Горан вздохнул.
— Неужто, не сговорились? — удивился Кощей.
— На отобранные у меня шесть лет, не дольше!
— А… — Кощей махнул рукой. — Это понятно. Чай не дуреха у оконца тебе досталась, только и ждущая, чтобы какой молодец до нее доскакал да умыкнул. Сама себе на уме девица. Тем и ценна. Она еще себя покажет, помянешь не раз мои слова.
— Не сомневаюсь, — проворчал Горан, но отнюдь не по этому поводу.
Подумал он о другом: сложно было не заслушаться, когда говорил сам Кощей, нужно обладать поистине железной волей (или головой чугунной с детства выдолбленной в ней блажью относительно добра и зла), чтобы не влюбиться в звучание голоса и не пойти за ним, отдавая всего себя. По эту сторону врат, царь часто развлекался, с завидным постоянством ловя человеческих чаровников. Он вообще питал к людям слабость, кажется, искренне восхищаясь ими. Да и чего далеко ходить: Ворон его — ученик, помощник, оборотень, сам чародей не из последних — человеческого рода княжеского. А если и Ольгу переманит?
Горан не уловил момент, когда меняться начал: чешуя сквозь кожу заблестела, побелели зрачки, а пар приобрел опасный синеватый оттенок. Горан в который раз порадовался тому, что Ольга им не помешает. Впрочем, если Кощей имел на нее планы, это продолжится недолго.
— Сложно говорить о времени, когда привык все мерить Вечностью, — заметил Кощей, говоря словно сам с собой.
Горан промолчал.
— Не стоит опасаться, — словно отвечая на его мысли, произнес Кощей. — Ты, конечно же, все еще устраиваешь меня в роли хранителя, однако и не столь интересен, как существа по ту сторону. Я вовсе не заинтересован в их гибели и поголовном переселении в мое царство. Это неинтересно, по меньшей мере. Ко мне попадали и попадают лучшие, но для того, чтобы человек стал этим лучшим, он должен прожить долгую жизнь, а не быть сожранным кровожадной тварью, с которой, увы, не сможет справиться. Больше никаких войн с людьми. Ты понял?
Горан почтительно склонил голову. Собственно, ответить ему было совершенно нечего. Да и Ольге он обещал схожее.
«Ольга…» — Горан с досадой скрипнул зубами: чаровница не шла из головы ни на мгновение.
— Я пришел, во-первых, предупредить, поскольку ждет тебя сражение; во-вторых, узнать обо всем из первых уст, — красноречиво не замечая его взъерошенного вида, произнес Кощей. — Вы, змии, сплетники почище человеческих кумушек. Признаться, каких только слухов не ходит о тебе… — он не договорил, но Горан так вцепился в подлокотники кресла, что оставил на них глубокие борозды от отросших когтей.
Кощей рассмеялся: задорно, весело, заставляя, если не расхохотаться тоже, то хотя бы улыбнуться.
Горан скрипнул зубами.
— Иные утверждают, что ты сам поддался и позволил скрутить себя заклятием.
Горан не сумел сдержаться: глаза вспыхнули опасным золотистым огнем. Чары на миг рассеялись, и мужчина, сидящий напротив — на удивление человечный, слегка усталый, с черными, будто мгла меж звездами, волосами, припорошенными серебром, и ясным пронзительным взглядом — стал виден целиком, как есть, без морока красоты и обаяния. Горан тотчас зажмурился, но собеседник и не подумал гневаться, лишь расхохотался еще громче.
— Помнится, совсем недавно ты не был столь забавен! Напыщенный сухарь, глыба, время от времени плюющаяся пламенем! Надо бы навещать тебя почаще, — произнес Кощей с такой неподражаемой ядовитостью в голосе и обещанием скорой встречи, что по позвоночнику пополз холодок.
— Не надо! — вырвалось помимо желания.
Раньше Горан никогда не произнес бы так. И не одной лишь почтительности ради, поскольку царь Кощей всегда гость интересный. Он ведь в образе мирового змея яйцо охранял, из которого триединый мир вылупился. А яйцо Род в образе утицы снес, и отбыл восвояси, чтобы вернуться уже после. И кому ж как не Кощею тайны мироздания знать и постигать. Кому как не ему ведом и сам океан, которому ни конца нет ни края. Да и если охранял, то имелось от кого. А потому порассказать Кощей мог многое, а слушать его всегда было приятно и поучительно.
Но Ольга! Как с нею быть?
— Ревнивец! — покачал головой Кощей.
Горан опустил взгляд. Только потому когти на руках и заметил.
— Ох, жди гостей. Для неразумных чудищ ты теперь кусок лакомый, как и врата, и люди за ними.
— Жду и встречу, — буркнул Горан, нахмурившись.
— Чуда-юда неразумные, беззаконные оттого и лезут к людям, как мары да моры, известные слуги Моревны: не столько горячей крови желая, сколько чувств обжигающих. До тебя всяко добраться проще.
— Им же хуже, — прорычал Горан.
— В чувствах силы таятся, способные землю с небом местами перевернуть, через себя перешагнуть, — продолжил Кощей, чуть печально, — но и многие слабости.
Горан кивнул и уж точно не ожидал того, что Кощей молвит:
— Поберегись сам. И ее от себя побереги тоже.
Горан встал слишком резко — кресло отъехало к стене, ножки прочертили борозды по полу, издав отвратительный скрип.
«А пол каменный», — походя подумал Горан.
— Сядь, — приказал Кощей, даже голоса не возвысив, но Горан не посмел ослушаться: прошелся к креслу, поднял и уселся в него, скрестив на груди руки.
Кощей пальцем повел — подплыло кресло к столу и встало на прежнем месте.
— Позови, — велел он, и на миг стало темно, словно в подземной пещере, куда испокон века не проникало ни лучика света.
— Моя гостья, — слова Горан выделил особо, — отдыхает в столь поздний час, и я не смею будить ее.
— Не пленница … — отметил Кощей. — Неужели ты в коем-то веке проявил мудрость?
Горан вопросительно приподнял брови.
— Люди, — ответил Кощей так, словно это все объясняло, — а чаровники — особенно, недаром верят в сказку о свободе воли. Она у них действительно есть. Вернее, они выдумали ее, потом искренне поверили, а затем и действительно обрели.