Наконец решившись, пошла все быстрее и быстрее в сторону Палиц, по в лесу глухо рыкнуло раз и другой, и вскоре рокот выровнялся, приближаясь. Шел трактор.
Снова взяв напрямую, она перебежала на дорогу к лесу, и оттуда навстречу ей, лязгая гусеницами, выкатилась сильно залепленная грязью тяжелая махина. Ольга взмахнула рукой, и трактор остановился.
— Ты куда, Ольга Алексеевна? — выглянувший из кабины Семен Журавлев сунулся обратно, заглушил мешающий слышать грохочущий мотор и спросил: — Куда бежишь, говорю, случилось что?
— Ох, и не знаю куда, Сеня, — призналась она, оправляя сбившуюся на коленях юбку. — Ты Костю не видел? Мне бухгалтерша с конторы сказала — он утром расчет взял, да чистый пиджак его дома, а самого нигде не сыскать… И машины в гараже нету.
— Да-а, вопрос… — Журавлев вроде сочувствовал, а глядел как бы мимо женщины. — Я так понимаю, что на машине он не должен в свои края укатить: она имущество чужое, дело неприятностью обернется. Хотя мужик горячий, не отымешь!
— Так и я про то! — Лицо у Ольги было отчаянное. — И выходит, я кругом виновата, раз обидела зря человека… Родичам его в глаза глядеть стыдно, все обещаю: вот приедет, вот уж вернуться должен, а его нет и нет!
— Погоди, это каким же родичам? — Журавлев пригляделся внимательней.
— Да его, Константина! Ведь они ко мне знакомиться приехали, своего полон дом навезли, соседей велели позвать, гулять собралися… А Кости нету!
— Гуля-ать? — Журавлев радостно осклабился. — Ну, тогда виноват, Ольга Алексеевна, покривил душой, придержал язык… Я ж думал, у вас все, отрезано намертво! А Костя, как последний рейс отъездил, так в Тимонине шоферов из бригады собрал и прощальную гастроль с ними дает. Не надо, говорит, мне ничего, что здесь заработал, все с вами прогуляю… Стой, ты куда? Может, подвезти тебя?
— Что же ты молчал? — обернулась уже отбежавшая Ольга, и лицо у нее было и гневное и радостное. — Столько времени с тобой потеряла, чухламон!
И скрылась в темном проеме меж тесно стоящих стволов.
— Ла-адно, — взялся за рычаги повеселевший тракторист. — Этаким лётом ты быстрей меня будешь… Ну-ну, скотинка железная, трогай!
Вечер насел на Тимонино густыми сумерками, в домах засветились окна.
В одном из домов расположившийся у телевизора хозяин с насмешливым интересом следил за действиями балетной пары, комментировал благосклонно:
— Он-то здоров, гляди, а у ней в чем душа держится, до того испереживалася вся от такой музыки… А одета! Да-а-а, просто интересно даже!
Хозяйка, доубирая со стола, искоса и неодобрительно поглядывала на голубой экран и заинтересовавшегося мужа.
— Да не ломай, не ломай ты ее, оставь к ночи! Ты глянь, глянь, как он ее!
— И чего разный срам смотреть, будто путного кино показать не могут! — в сердцах рассудила женщина и пошла из дому.
Спустившись с крыльца и выйдя за ограду, села на лавчонку у калитки, и как раз Ольга Морозова шла краем разъезженной деревенской улицы. Лесная дорога отняла немало сил, так что шла она медленно.
— Никак, Ольга? — пригляделась сидевшая на лавочке. — Вечер добрый… Ты к нам зачем? Небось, своего ищешь?
— И тебе вечер добрый, Надежда, — кивнула Морозова, подходя. — За своим, верно. Только чего его искать… Слышишь, как он мне голос подает?
От противоположного края деревни, и правда, доносилась невнятная песня.
— Тама они, та-ам, — подтвердила Надежда, отчасти дивясь ее благодушию. — Уж давненько гуляют. Широкий у тебя мужик, я так скажу, а ты хочешь — радуйся, хочешь — слезы лей. Ну всех угощает!
— А он всегда так.
Ответ опять-таки поразил беспечностью и, не выдержав, Надежда спросила с завистливым любопытством:
— Не боязно в пашу пору снова жизнь начинать, Олюша?
— Да я словно и не жила еще, — улыбнулась Морозова. — Будто только готовилась начать, да все недосуг был, то одно, то другое исполнять приходилось, чтобы как у всех складывалось. А теперь самое мое началось… Ты прости, пойду я.
— Иди, иди, — вздохнула Надежда. — Поспешай, раз так все у тебя.
Загулявшая компания расположилась на краю березовой рощи и была в том состоянии, когда жизнь кажется лишенной забот, исполненной высокого смысла и приятной во всех отношениях. И что самое главное — компанией верховодил любезный всем человек, а стало быть, не было в помине никакого размежевания и сопутствующих ему неурядиц.
Все пели.
Пели, может быть, не одну и ту же песню — во всяком случае, слова не- всегда совпадали, — но одушевление и старания были дружными.
— Стойте, дорогие, — прервал сложные рулады Константин. — Давайте сначала. И здесь ты и ты тяните низко: э-э-э-эй! Поняли?
— Ага, поняли, — готовно кивнул Долгушин. — Э-э-э-эй!
Андрей Соколов, попытавшись серьезно нахмуриться, тоже протянул:
— Э-э-э-эй!
При этом голова его не поднималась, а отчего-то все больше свешивалась.
— А мне — как? — с некоторой обидой на невнимание к его данным спросил Сергей Абросимов. — Уж я постараюсь.
— Ты хорошо стараешься, только громко очень, других совсем не слышно… У тебя бас красивый, его осторожно надо в дело пускать, понемногу. Понял?
— Ну да, я тогда воздуху поменьше набирать стану, — согласился Абросимов. — И отсяду еще.
— Вот-вот, это очень правильно будет, — одобрил Константин. — Ну, начали. — Он поднял руку и тут увидел подходившую Ольгу. — Нет, видно — кончили…
Он вздохнул и как стоял па коленях, так и приблизился к ней и поднял лицо.
— Сердишься, да? Понимаешь… Э, чтобы поняла, как вышло, рассказать надо. А ты разве дашь рассказать? Ты меня слушать не можешь, совсем не веришь, даже видеть не хочешь. Я уехать решил, а уезжать никак не могу!
— Как не хочу, раз пришла? Ну, расскажи, расскажи, — присела она, и их лица теперь были вровень. — А я послушаю… Только ты недолго, мне через четыре часа к телятам идти. И еще домой сколько добираться.
— Зачем — сколько? — воспрял он. — Через десять минут домой привезу!
— Это выпимши поедешь?
— А-а, да… Нет, не поеду сейчас. Так пойдем, я тебя нести буду.
— Ага, там и опустишь, где возьмешь. — Она убрала ему волосы со лба и встала. — Пошли, Костя, пошли, поздно уже. И товарищи твои притомились.
— Еще плохо умеют гулять, понимаешь. — Он тоже встал и оглядел сразу стихших без руководства воителей. — Нельзя подряд пить, хорошие слова говорить надо, петь надо, тогда долго можно сидеть… Научатся, увидишь!
— Ну, пошли, пошли, — Ольга прислонилась к нему, и Константин обнял ее за плечи. — Вот сюда, я здесь стежку знаю… С молодых не ходила, а помню. Как раз мимо озера к дому выйдем.
— Ва, разве мы старые? — удивился он. — Мы старые никогда не будем, тоже увидишь! Куда хочешь пойдем, так мне хорошо…
Солнце пока не поднялось, но его ореол уже ярко высветил восточную часть неба, и все живое проснулось к новому дню.
Тихую гладь озера тревожила охотившаяся на летучую мелюзгу рыба и, хотя было полное безветрие, неумолчно шелестели пожелтевшие за лето листья тростника. И еще где-то со стороны леса или деревни раздавалось то усиливающееся, то стихающее совсем непонятное звучание.
Почтальон Егор Сажин и лесник Федор Крюков были зависимы сейчас только от движения поплавков, но корма рыбе хватало, и надежды рыбаков сбывались редко.
— Нет, надо было овса напарить, — шепотом сказал Егор Степанович. — Оно бы верней вышло. Василий-конюх говорил, что на овес шесть лещей по килограмму вытянул.
— Ты его слушай больше! — негромко ответствовал Федор Крюков, старательно налаживая наживку. — Он тебе нарасскажет полную неделю четвергов… Язык у его килограмм весит, это да. Я сам вчера на овес пробовал. Кошке пяток рыбин принес. Смехота!
— Теперь до стужи. В холода пода посветлеет, много лучше брать станет, — пообещал Егор Степанович. — Только до осени еще дожить надо.
— Брось печалиться, — усмехнулся лесник. — Какие твои годы? Смерть покуда далека, а без смерти не помрешь. Еще побалуешься рыбалкой и всяким разным.
— Думаешь? — прикинул Сажин. — Нет, как хочешь изнатужься, а псе одно уши выше лба не поставишь: видно, отловил я свое. А на добром слове спасибо… — Он обернулся. — Стой-ка. Никак, бредет кто.
Давно протоптанной стежкой двое вышли из лесу в поле…
Константин наклонился к шагавшей рядом Ольге и сказал очень тихо, хотя кругом никого не было:
— Зачем сейчас домой, а? Я председателю скажу, такой день нам подарят, наверно. Дома люди, я хочу с тобой наконец один быть.
— День подарят с радостью, о том речи нет. Так там же твои, Костенька…
— Э-э, мои поймут, даже рады будут. Они — слышишь? — они там совсем хорошо сидят.
От деревни, и верно, затухая и снова усиливаясь, несся непривычный для этого пейзажа мотив.
Привставший на берегу почтальон аккуратно оправил раздвинувшиеся было стебли, сел па место, поплевал на червя и закинул удочку.
— Не, видать, не уедет Костя, — сказал он удовлетворенно. — А чего ему отъезжать? Тут у нас просторно, красиво, никакого шуму, кроме покою… Самое место жить, я так считаю, особенно когда сильно милую нашел.
За озером солнце еще только показало красную верхушку окружья.
По росистому лугу все дальше от рыболовов отдалялись Ольга и Константин, пока их не скрыли стелющиеся клочья тумана.