И псевдотворческий путь бездарности чертит осторожную кривую…
Осторожность – самый типичный признак бездарности.
Ее лакейское клеймо. А критики смотрят – не нарадуются: «Вот, говорят, – культурный художник!»
Творчество – величайший акт презрения ко всему, что извне и изнутри нас, к очевидности, и величайший акт внимания к тому, что наметается, грядет.
Творит только тот, кто предчувствует себя новым, не похожим ни на что.
Чтобы дать гениальное, нужны наличность величайшей остроты сознания реального и исключительная сила воли для того, чтобы, отрекаясь от прошлого, не смешать его ложного, одряхлевшего образа с возникающим новым.
Гениальное – удельный вес того, что есть подлинная жизненность.
Критика больше всего боится того, что «ни на что не похоже».
Она оперирует старым материалом, сидя в покойном кресле с высокой спинкой.
Самое большое удовлетворение в творчестве – быть ни на что не похожим.
Самое острое состояние – возмущение изжитым.
Меняется не только техника, меняется эстетическая психология в целом, но критики этого сразу никогда не замечают.
Они путаются в деталях различий и аналогий, прилаживая новое к старому, никак не могут получить ничего целого.
«Если бы такой-то да поучился немного у другого, да заимствовал кое-что у третьего, из него бы толк вышел!» Вышел бы «культурный» художник!
Но бывает безвыходное положение у критиков, когда им приходится, делая умное лицо, говорить или писать о том, в чем ни черта не понимают.
О футуризме болтать можно.
Последняя точка над i, разлом старого мира, но еще не выход из его рамок.
Правда, целого человека в картине не найдешь, но можно обрести какую-нибудь из конечностей и на ней отвести душу.
Попробуйте-ка с супрематизмом! Ни руки, ни ноги! Квадриг в пространстве!
Без указания на его отношение к законам тяготения!
И для чего это понадобилось писать такие вещи?! Таких вещей ни за границей, ни у Сергея Ивановича Щукина.
Такие вещи ни на что не похожи!
И критики важно и авторитетно заявляют, что это-де не совсем искусство. Это – «лабораторные опыты».
Но полной уверенности в своих словах у них уже нет – чувствуют победу за новым искусством, да и публика стала как будто не та: начинает больше верить художникам.
Обругаешь, да, не ровен час, придется взять свои слова обратно.
Критика только этим, собственно говоря, и занималась.
Прокуратура, а не критика.
Были ли такие случаи, чтобы наши критики сразу оценили и поддержали выдающееся и самобытное дарование или направление в нашем искусстве?
Заморское им импонирует.
И стыдно смотреть на это отсутствие такта и самоуважения, с которым они забегают перед Западом и оплевывают или умалчивают обо всем том самобытном, чем ценно наше родное искусство.
Товарищи критики, хорошо бы вам быть самим на себя непохожими!!!
Искусство – только в независимости и безграничной свободе![5]
Искусство – только в независимости и безграничной свободе!
К лучшему ли, к худшему ли, человек меняется, мир меняется.
И каждая эпоха, являя новое лицо, являет новое искусство.
Критики всплескивают руками, плюются, усиленно бранятся, но рано или поздно «признают».
Публика «признает» несколько раньше.
А критики-то воображают, что это они способствуют.
Но долго боятся. Не доверяют. Оплакивают ускользающее обаяние прежних веков, как старые бабушки прежние годы.
Страшно, когда душа старая.
Когда веры в будущее нет.
Когда из всех углов, из всех пыльных шкафов и фолиантов строго смотрят лики мертвецов и пугают.
Прошлое вымышлено, населено мертвыми душами. Затор. Завод.
Как творить, повернув голову к старым векам?
Не абсурд ли это? Ребенку понятно. А нам твердят: «традиции», «опыт», «примеры прошлого», старые сапоги…
Человек слишком несложен, чтобы еще утрировать, чтобы отказываться от нового опыта, от возможности из душной клетки, из плена прошлого вырваться в новый мир. Достаточно экскурсий в ушедшие в вечность дни! Искусство должно быть выражением своей эпохи и ее ценностей.
Наше время характерно жаждой свободы, тоской по свободе, жаждой увидеть мир преображенным.
Наше искусство ломает старые рамки, дерзает.
И наша дореформенная критика все по-прежнему, все по-старому жаждет убить все живое в искусстве, парализовать его развитие, убить в нем душу и разум эпохи.
Консерватизм возвел в закон эту периодическую травлю всего нового.
До каких пор голос критика, альфонсирующего на счет художника, будет доминировать в общественном мнении?!
Разве не художник обновляет жизнь?
Казалось бы, удивление и радость должно было вызвать то, что искусство многогранно, что оно меняет свой лик и несет новые веры.
Казалось бы, художник-новатор должен быть встречен как храбрый мореплаватель, как дорогой гость.
Но что же мы видим? Хлестаковское похлопывание по плечу или гнусное недоверие, издевательство.
Шамкают: «Призна́ешь молодых, а вдруг зазнаются? Нечего баловать их, пусть гниют в сырых углах…»
Все страшно вам всего – вам, у кого души старые, да недобрые!
Но не страшно тем, кто настоящее ценит выше самого распрекраснейшего прошлого!
Каково бы ни было прошлое, оно мертво.
Каково бы ни было настоящее, оно живо, динамично, оно – исток надежд и упований.
Искусство не только в технике, оно – само всепроникающее дыхание жизни. И как бы ни казалось вам, трусливым, страшна эпоха, искусство тем выше, чем аналогичнее ей по характеру.
Его утверждение, его основа – в сфере непрерывно возникающих отражений.
Стихи[6]
Испания
Вульгарк ах бульваров
варвары гусары
Вулье ара-бит
А рабы бар арапы
Тарк губят тара
Алжир сугубят.
Ан и енно
Гиенно
Гитана
Жиг и гит тела
Визжит тарантелла
Вира жирн рантье
Антиквар
Штара
Квартомас
Фантом
Илька негра метресса
Гримасы
Гремит
Гимн
Смерти
<1916>
Искусство. 1919. № 4. С. 1.
«В розовом бреду качаюсь…»
В розовом бреду качаюсь
в уличном
Каплями глаз
Втыкаюсь в молочный фонарь
Хрусталь неба в воздетом пространстве
Купорит янтарная ярь
Убор из бархата
И бубенцы вкруг пояса
Острые смеются резцы
В взгляде полет ласточки
Опрокидывает в пропасти
Тонкие крылья во сны
и сны
Хрустящий в волосах колышется бант
И бьется тревожный набат
Пока не поздно
Львице семнадцатилетняго возраста
Спешите воздать поклонение
Аирафанта.
<1916>
Фонд Юдит Ротшильд, Нью-Йорк. Публикуется впервые по оригиналу.
«Пешеходы в окне…»
Пешеходы в окне
Паутины
Скук
Прядут
Чуют
Уют
В завершении дня
Высматривают мираж
В дне
Настежь влекущих глаз.
Фонд Юдит Ротшильд, Нью-Йорк. Публикуется впервые по оригиналу.
«Мы плохие архитекторы…»
Мы плохие архитекторы
Быть привыкли
шахтерами
Глубоко
закапываться
Подземелье нам
нравится
21 ноября 1916
Запись на пригласительном билете на выставку «Бубновый валет».
Фонд Юдит Ротшильд, Нью-Йорк. Публикуется впервые по оригиналу.
Изборасень
Гла́мень
Имень
стравает
ясень
<1916>
Фонд Юдит Ротшильд, Нью-Йорк. Публикуется впервые по оригиналу.
Кавказская миниатюра
Уч-ал-бы
дамал-быз-бу
ал-он-ы
<Май 1916>
Архив А. М. Родченко и В. Ф. Степановой, Москва. Публикуется впервые по оригиналу.
Кромкая
УЧ-АЛ-БЫ
ДАМАЛ-БЫТ-У
АЛ-ОНЫ
<Май 1916>
Архив А. М. Родченко и В. Ф. Степановой, Москва.
«Евсткамая…»
Евстка́мая
купжу́я
амелам
гар
грака
ак атолач
чак
тека
акабадач
<1916>
Оригинал в письме А. Кручёных А. Шемшурину. 1916 г. (ОР РГБ. Ф. 339. Оп. 4. Ед. хр. 2. Л. 50). Публикуется впервые.
Согласные и гласные рифмы – кубок созвучий
збржест дзебан
жо́змец дексагатан
жмагауц этта
жмуц дехха
умерец
иттера
8 июня 1916
Архив А. М. Родченко и В. Ф. Степановой, Москва. Публикуется впервые по оригиналу.
Гаста [– алюминиевая чаша]
тха парое к’астам
ис та мам
пие таю
из та нае
та фам
брагавастуем
дак хольт (м)
караби нерта зван
в дож лягост
тием бакхо
да здрават аттанаст ваем
ист
гаста
гаста
17 сентября 1916
Архив А. М. Родченко и В. Ф. Степановой, Москва. Публикуется впервые по оригиналу.
«лефанта чиол…»
лефанта чиол
миал анта
иммиол
неуломае
сама смиетт
ае
чиггил оф унт
аваренест
иггиол ат та реет
1916
Стихотворение О. Розановой в записи А. Кручёных в письме А. Кручёных А. Шемшурину от 19 августа 1916 г. (ОР РГБ. Ф. 339. Оп. 4. Ед. хр. 2. Л. 32).
<Наброски>
1
…сжало горло
как живая
змея. Бледное
лицо –
веселая улыбка
бриллиантом украдкой выпала…
<1916>
2
…черные тумбы оцепенения
И удивлению раскосых глаз повара
бланманже мертвого тела
3
…Прусский офицер с пуделем из папье-маше
поблескивая
шпагой отрезает нос
тупое удовольствие разворачивает мозги
прохожему.
Уже вагон загорается от прикосновения атласной
стали.
<1916>
Архив А. М. Родченко и В. Ф. Степановой, Москва. Публикуется впервые по оригиналу.
«А Клементина!..»
А Клементина!
Уважь ат места!
Твой черный кварум
Горит Якмисто!
диванье море
Увает марем
Играэ звает
О
К
Марэм!
Чарэм!
<1917>
Стихотворение опубликовано: Кручёных А., Петников Г., Хлебников В. Заумники. М.: 1922, С. 16 (С пояснением А. Кручёных: «Вот заумь О. Розановой из ее (неопубликованной. – Н. Г.) книги „Превыше всего“».)
Беспредметное («аф-аррест…»)
аф-аррест
ард-аг-гест
дар-хим
Ламанес
Шал-ом-езд
Мим
<1917>
Частный архив, Москва. Публикуется впервые.
Беспредметное («Фiир…»)
Фiир
фу
фай
аф
та
н
киф
тан
фон
тан
iир
фуф
<1917>
А. Кручёных (при участии О. Розановой) «Балос» (Тифлис; Сарыкамыш, 1917). На правах рукописи. Гектограф
«Сон ли то…»
Сон ли то…
Люлька ли
В окне красном
Захлопнутом
В пламени захлебнувшемся
Кумача
Огня
Медленно качается
Приветливо баюкает
Пристально укутывает
От взглядов дня.
В огне красном
С фонарем хрустальным
Рубиновый свет заливает, как ядом.
И каждым атом
Хрустально малый
Пронзает светом
Больным и алым.
И каждый малый
Певуч, как жало,
Как жало тонок.
Как жало ранит
И раним
Жалом
Опечалит
Начало
Жизни
Цветочно-алой.
<1917>
Искусство. 1919. № 4. С. 1.
«Из убравно скатерно…»
Из убравно скатерно
Дымно четких плит
Звук копыт
Лязгает
Под подковами ломко
Свод
Гнет
Стелет
Накренясь камнем шамкает
Ломит вызкую мглу
Сумерек гнилистых
Низ
Верх
Стонет заревом
Стынет багряно
Рвя занавес
В небе обрызганных звезд
Рвет гам криков.
<1917>
Архив А. М. Родченко и В. Ф. Степановой, Москва. Публикуется впервые по оригиналу.
«Трупом застылым…»
Трупом застылым
Глядит незримо
Мертвое око окон
Черной гривой
Покрыл землю аспидный конь
<1917>
Искусство. 1919. № 4. С. 1.
Удручение
Дошло до горла
До муки
Скрипучее
Одна надежда
На милость несчастного случая
Чтобы руки
Раскинуты
И умереть вольно
<1917>
Архив А. М. Родченко и В. Ф. Степановой, Москва. Публикуется впервые по оригиналу.
Альбом
Бабушки, тетки, племянницы
Глаза точками в желтеющей дымке
Из столетий смотрят
Шуршат робронами
Столетия умерли,
Когда были дети…
В складках времен укутаны
Украдкой высматривают
Делают вид, что живут
Улыбаются не доверяют взглядом
Советуются с дедушками
И втихомолку целуются
В темноте альбома
Сложенные к листу листом.
<1917>
Архив А. М. Родченко и В. Ф. Степановой, Москва.
Наездница
Цветком намазав губы
Голубоалая
Глубь падения в колесе жадных глаз изламывая,
Вниз головой
Целуя землю
Напролом опасности
Червонец успеха приемлю.
Триоли ударов копыт
С триолетами стуков сердца спрягая
Лечу вы́шу
Падаю
Вишу
От милости конской завишу
<1917>
Архив А. М. Родченко и В. Ф. Степановой, Москва. Публикуется впервые.
Вариант стихотворения в кн.: Кручёных А. Нестрочье. Тифлис; Сарыкамыш, 1917. На правах рукописи. Гектограф.
Любовная
Богемная песенка
в устах струится
Барон стал
задумчив
удумал
влюбиться
<1917>
Фонд Юдит Ротшильд. Нью-Йорк. Публикуется впервые по оригиналу.