Иван Васильевич тоже пытался заснуть, но, как и мне, у него ничего не получалось. После очередной неудачной попытки он поднялся и предложил мне чаю.
Духовитый напиток был необыкновенно хорош, и я с удовольствием его выпил.
— Я, Иван Васильевич, постоянно думаю о дорожниках, ушедших вперед. Успели ли они поставить юрту, или ненастье застало их внезапно?
— Василий Алексеевич, насколько я знаю, строго-настрого запретил становиться на ночлег под открытым небом. Прошлой зимой у него уже было нечто подобное. И после этого он приказал обязательно перед каждой ночевкой оборудовать лагерь из расчета возможного пребывания в нем несколько дней.
Эту историю я знал и надеялся, что дорожники выполнили его требования.
Василий был любителем римской истории и всегда восторгался порядками римских легионов на марше.
Однажды в нашем детстве случилась трагедия. Соседский помещик спьяну проигнорировал предупреждение своего кучера о приближающемся ненастье и на авось зимой поехал в Коломну, предварительно приказав выпороть кучера, «дурака и лентяя».
На орехи досталось и жене помещика, которая не отпускала пьяного мужа, и он с другим кучером укатил из имения.
В начавшейся метели они сбились с дороги, затем лошади угодили в какую-то яму и намертво встали. Под вечер кучер пешком сумел добраться до Коломны. Метель к тому времени стихла, и полная луна позволила еще ночью найти бедолагу-помещика.
Но он успел сильно обморозиться и следующим вечером отошел в мир иной.
Какие там аналогии с древней историей провел Василий, я не знаю, но он неожиданно выдал, что древние римляне были большие молодцы, когда, останавливаясь даже на одну ночь, строили как положено укрепленный лагерь.
Выполнять любой ценой можно только задачи, от которых зависят чьи-то жизни. Во всех остальных случаях риск совершенно не оправдан.
Это было мое требование ко всем нашим людям, и пока оно позволяло обходиться без неоправданных человеческих потерь. Конечно, не всегда это получалось, тем более что здесь легко перейти тонкую грань между осторожностью и предусмотрительностью и трусостью.
Меня лично, думаю, никто не может обвинить в трусости, хотя что такое страх, я знаю. Испытал его и на дуэлях, и в океане во время страшных бурь.
Когда, например, я стрелялся с майором Шалевичем и графом Толстым, мне было реально страшно. Пуля — дура. А пистолеты нынешнего века — оружие еще то. Элемент случайности таков, что реально пятьдесят на пятьдесят.
Мне на самом деле оба раза реально крупно повезло. Особенно когда я попал в руку майора. Это, конечно, со стороны красиво выглядело, но шансов на точный снайперский выстрел из пистолета на самом деле достаточно мало. И это на самом деле маленькое чудо, что я сумел выстрелить именно так, как пообещал этому бедолаге.
Его выстрел вообще-то вполне мог оказаться удачным, и у светлейшего князя могли бы быть большие проблемы.
Я кивнул головой, подтверждая, что знаю это, и заговорил о другом.
— Будем надеяться на их дисциплинированность. У ушедшей вперед партии два комплекта юрт. Рисковать мы не будем, — ветер, как бы в подтверждение моих слов, резко усилился, и заряд пурги ударил в стену юрты. — Поэтому надо будет остановиться и подождать, когда нам доставят следующие комплекты.
Лев Иванович постоянно при каждой свободной минуте делал какие-то записи и сверялся с ранее написанным. Вот и сейчас он занимался именно этим.
Закончив свое дело, Лев Иванович обратился ко мне.
— Алексей Андреевич, вы позволите?
Лев Иванович расстелил перед нами свою карту, на которой за время нашего похода уже появилось множество новых отметок, большинство из которых мне совершенно непонятны.
— Просветите нас, Лев Иванович, — с легкой улыбкой попросил Иван Васильевич.
— Я каждый день уточняю всю информацию, полученную ранее от наших первопроходцев, Тыманчи и строителей дороги. К моему удивлению, пока вопиющих неточностей и уж тем более фантазий нет совершенно, — сказанное господином рудознатцем меня почему-то не удивило.
Иначе на самом деле и быть не может. Тыманча действительно поразительно правдив и точен во всем, что говорит. А все, кто работают со мной, быстро понимают, что светлейший князь любит честность и порядочность во всем, и любая брехня выходит таким боком, что не приведи Господь. И все знают, что отрицательный результат тоже таковым является, и не всегда это плохо.
— И какой же практический вывод на перспективу?
Иногда Лев Иванович бывает чрезмерно словоохотлив, а сейчас у меня нет желания слушать чьи-либо чрезмерные рассуждения на любые темы.
— Думаю, что до Урюма нам действительно осталось пройти двадцать верст, и если ушедшая вперед партия справилась со своей задачей, то до водораздела остается всего пять верст, — говоря «всего» пять верст, господин рудознатец немного лукавит, они легко могут превратиться в «целых» пять верст.
На карте господина рудознатца действительно хорошо видно, что, расставшись с Горбичанкой, мы почти десять верст шли вдоль ее правого притока, какого-то безымянного, но достаточно большого ручья. С ним мы тоже расстались, взяв влево, и прошли так примерно версту.
Перед нами довольно противный хребет со странным названием — Собачкин. Он невысокий и пройти нам надо правее его самой высокой вершины, высота которой составляет примерно шестьсот десять саженей.
Ее высоту измерили горные инженеры и нанесли на карту. Хребет покрыт тайгой, местами редколесьем и марями.
Марями в этих краях называют редкий угнетенный лиственничный лес с большими участками безлесных болот. Их лучше обойти стороной даже зимой, если, конечно, ты не собираешься что-нибудь доставать из них. Русские частные золотодобытчики уже придумали способ зимней добычи золота в болотах.
Он очень простой. Дожидаешься, когда болото промерзнет на достаточную глубину, и роешь шурфы в болотной мерзлоте.
Работа, конечно, не сахар, но позволяет разрабатывать богатые болотистые россыпи. Поэтому желающих угробить свое здоровье в таких условиях достаточно.
Богатую болотную Карийскую россыпь мы тоже будем разрабатывать зимой. Но как — я еще не решил, а разумных предложений нет.
Если ушедшая вперед дорожная партия прошла свои пять верст и сумела начать оборудование временной станции, то следующий бросок на пять верст, и мы начинаем спуск с хребта к Урюму.
Но это при одном условии: если нам не придется обходить какой-нибудь крутой склон этого невысокого хребта.
— Надеюсь, по нашим молитвам, метель в ближайшие часы стихнет, и мы сможем послать вперед разведчиков, — я решил подвести черту под нашим разговором и просто помолчать.
Метель через несколько часов начала стихать, и еще до захода солнца установилась безветренная холодная погода.
— Ваша светлость, — обратился ко мне Ефрем, самый опытный и матерый казак-пластун. — Дозвольте, мы с Тыманчей пойдем вперед. Мы с ним до темноты пройдем пять верст, а ежели что, то можем и переночевать.
На несколько дней, по их мнению, устанавливается тихая и безветренная погода. Они только что на разведку выходили из юрты и, походив вокруг, вынесли такой многообещающий вердикт.
Я тут же без раздумий разрешил, и через пятнадцать минут они ушли вперед.
Сомнений в правильности своих действий у меня не было. До наступления сумерек больше часа, а до наступления настоящей темноты вообще больше двух часов.
Ефрем с Тыманчей — лыжники отменные, и за пару часов они должны пройти пять верст.
Заблудиться им нереально. Метки, сделанные разведчиками, видны очень хорошо. А кроме них есть еще и контрольные. Это тоже категорическое требование Василия.
— Думаю, они пять верст по этой снежной целине еще засветло пройдут, — вынес свой вердикт Иван Васильевич, глядя вслед паре лыжников, быстро поднимающихся по пока еще некрутому склону отрога Собачкина хребта. — Если, конечно, карта Льва Ивановича не врет, и впереди не окажется какого-нибудь неприятного сюрприза.
— Пока его карта очень точная. Как и прогнозы Тыманчи. Надо быть готовыми завтра всем вместе идти вперед. У меня этот утренний паникер все равно доверия не вызывает. Давайте к нему сегодня присмотримся, и если что, оставим его здесь. Пусть лучше будет сторожем.
Внезапно налетевшая ночью метель и ударившие почти тридцатиградусные морозы на одного из рабочих Льва Ивановича произвели ужасное впечатление. Прошедшим утром он от страха дрожал как осиновый лист, и казалось, что еще немного, и он бездыханным упадет на землю.
Его товарищи неожиданно для меня еще и посмеивались над ним. Увидев, что мне это не нравится, один из них добродушно сказал:
— Сидор, ваша светлость, от первых сильных морозов всегда почти помирает. Но быстро оживает и потом как ломовая лошадь везет.
Эти слова меня не убедили, но мужик как в воду глядел. Следующим утром Сидор действительно был бодр и свеж. От вчерашней паники осталось только два виноватых взгляда, которыми он ответил на мой невольный немой вопрос.
Я немного опасался, что пять дней похода уже утомили моих спутников. Но шестое утро показало, что пока об этом говорить рано.
После завтрака мы устроили совещание, чтобы решить, что делать дальше. Его инициатором был Лев Иванович. Он считал, что надо дождаться возвращения наших разведчиков.
Если быть до конца честным, то надо признать, что мы немного поспешили. Вернее даже сказать, ошиблись с расчетами потребности в юртах. Я считал, что будет достаточно на временных станциях ставить максимум две.
Но их неожиданно на каждой станции стали устанавливать по три штуки, и уже получается, что когда мы перейдем хребет, юрт у нас уже не будет.
Иван Васильевич тоже считал, что надо дождаться возвращения Ефрема и Тыманчи, но не сидеть сложа руки, а идти основной частью нашего отряда назад до Верхней Горбицы, чтобы быстрее доставить необходимые комплекты юрт. Их там больше десяти комплектов, специально завезенных заранее.
Выслушав оба предложения, я решил немного иначе.