Русские генералы Степан Александрович Хрулёв и Карл Егорович Врангель не могли конечно перечить воле Государя, который требовал наступать и разыграли небольшой спектакль, в результате чисто внешне это выглядело как очередное поражение русских. Но в реальности русские войска не понесли никаких потерь и выявили наличие мощной артиллерии у турок. Союзники совершенно неправильно расценили итоги этого боя и начали переброску части сил под Севастополь. А русские генералы начали готовиться к следующей, уже настоящей, битве за Евпаторию.
Ничего этого Государь уже не узнал. В истории моей первой жизни курьер с юга России прибыл 14-ого февраля, а сейчас это случилось 17-ого, когда состояние здоровья Николая Павловича неожиданно и резко ухудшилось. А «в двенадцать минут первого часа пополудни» 18 февраля 1855-ого года Николай Первый, Император и Самодержец Всероссийский, отошел в мир иной.
Конечно он догадывался, кто стоит за всеми этими масштабными военными приготовлениями и действиями развернувшимися неожиданно по всей России осенью 1854-ого года, но угроза страшного разгрома не оставляла императору никакого поля для маневра. Николай Павлович молчал и делал вид, что не замечает тихого и малозаметного контроля моих людей и того как они медленно, но верно, перехватывают рычаги управления.
Мои собеседники конечно не были в курсе всего происходящего в России, но отголоски конечно доходили, а уж о состоянии союзных армии и флота в Крыму и тяготах и лишениях уже выпавших на их долю, осведомлены были прекрасно. Но я решил в этот момент переключиться немного на другое.
— Господин Палмерстон сейчас почивает на лаврах и полагает, что еще одно усилие и Россия будет сломлена, тем более что новый Государь настроен вроде бы не так воинственно, как покойный Николай Павлович. Но я хочу вам напомнить историю моей страны, времена войны восемьсот двенадцатого года, а особенно Смутного Времени и событий царствования Петра Алексеевича. У меня есть веские основания полагать, что события в моей стране примут такой же оборот, на кон будет поставлено всё и через несколько месяцев из берлоги вылезет очередной разъяренный русский медведь, — теперь я уже «по-учительски» оглядел своих собеседников.
Выдержав нужную паузу, я продолжил.
— А скажите мне, уважаемые господа, так ли война и вообще состояние перманентной вражды и противостояния с Россией отвечает интересам Соединенного Королевства? Кое кто здесь опасается, что Россия будет стремиться оспаривать ваше владычество в Индии, завладев Средней Азией и Персией. Но согласитесь, господа, что сотни лет из этих краев исходила и продолжает исходить опасность для моей Родины. Сотни тысяч, а может быть и миллионы русских людей были захвачены и проданы там на невольничьих рынках. Разве ваша страна, окажись в такой же ситуации, не стремилась бы пресечь это?
Молчание знак согласия, а мои собеседники промолчали.
— Россия не стремилась и не будет стремиться проникнуть в Индию. Теперь, то что касается Османской империи. Точно такая же ситуация была еще недавно с постоянными набегами и мало того, доколе будут продолжаться зверства и издевательства над христианами? Уверяю вас, господа, если османы будут поставлены в стойло, а над больным человеком Европы — Османской империей, будет установлен протекторат всех великих держав и мир больше не услышит об ужасах турецкого владычества на Балканах и Кавказе, то Россия не будет стремиться вмешиваться в балканские дела и добиваться военного и политического господства на Балканах. Эти войны обходятся нам слишком дорого.
По большому счету то, что я говорил была хорошая езда по ушам и политические фантазии. При любом раскладе Россия так или иначе просто будет вынуждена вмешиваться в дела и делишки этого полуострова. Но когда я заговорил о зверствах турок, господин Гладсон очень оживился и соглашаясь со мной, закивал головой. Он в отличие от Дизраэли османов очень, мягко говоря, не любил.
Мне оставалось в своем рассказе о так называемом восточном вопросе поставить последнюю точку, сказав о судьбе Константинополя, черноморских проливов и возможного вмешательства в судьбы Египта и будущего Суэцкого канала.
— Теперь что касается Константинополя и черноморских проливов. Опять же, если не будет турецких ужасов, то Россию устроит запрещение прохода военных кораблей других держав в любое время и запрет на прохождение наших в военное. Проход торговых кораблей свободный в любое время. Каких-либо жизненных интересов России в Средиземном море я не вижу и считаю, что проливать там русскую кровь больше не нужно. И последнее одним штрихом. Так же России нет резонов глубоко вмешиваться в дела Центральной Азии и Китая: только Джунгария, Монголия и Манчжурия, так как откуда исходила и продолжает исходить опасность для нашей державы.
Про дела с Японией и положение в Америке и на Тихом океане я решил опустить. Всё, что я говорил, предназначалось для Гладсона и Дизраэли. С Ротшильдом и его дядей мы это всё обсуждали не раз и им было по большому счету по барабану: главное дела еврейские и конечно бизнес, то есть денежки. А финансировать всё мероприятия должен буду я, а они будут в основном иметь с этого гешефт. Посвящать членов британского парламента в наши планы решения еврейских проблем мы не собирались, так сказать одним делом они для этого не вышли, особенно Дизраэли. Это была моя принципиальная позиция.
Я замолчал, ожидая реакции своих собеседников, вернее Гладсона и Дизраэли. У меня были еще кой-какие аргументы, но я решил попридержать их. Гладсон выслушал меня молча и судя по всему пока не собирался что-либо говорить. А вот Дизраэли с трудом сдерживался чтобы не начать со мной дебаты.
— Вы хотите, сэр, сказать, что мы заключаем мир и Россия в результате остается при своих? —спасибо хотя бы за сэра, господин Дизраэли, хотя это уже второй его прокол, до этого он обратился ко мне слишком фамильярно — просто князь. Я все-таки не просто русский князь, в отличие от вас уважаемый, безродного и безпоместного. А по древности рода могу поспорить с кем угодно и в России и в Европе. Как никак я реально был Рюриковичем, потомком Карла Великого и каких-то там римских императоров, возможно даже самого Августа или Юлия Цезаря и византийских в придачу. И мало того, я еще был и Светлостью, этот титул был пожалован моему прапрадеду австрийским императором и был признан Екатериной Великой. Так что, такие как Дизраэли должны меня титуловать Ваша Светлость, а тут просто сэр, да еще от безродного выскочки.
В эту, на мой взгляд, ахинею я совершенно не вникал, знал только, что у нашего геральдиста, архивариуса и семейного историка реально были документы, всё это подтверждающие. Если бы в такой телесной оболочке был бы не человек двадцать первого века, которому это всё было, мягко говоря, почти по барабану, а реально тот русский князь, который уступил мне своё бренное тело, да еще и с такими финансами, то у господина Дизраэли могли бы внезапно возникнуть проблемы. Гладсон это сразу понял, он все таки был сыном только недавно почившего сэра Джона Гладстона и баронетом с 1846-ого года и с тревогой посмотрел на меня.
Я с трудом сдержал улыбку и начал отвечать по существу.
— Во-первых, господин Дизраэли, хочу заострить ваше внимание, что война не закончена, а военное счастье изменчиво. Во-вторых, почему же при своих, мы больше не будем так встревать в балканские дела, наш протекторат над Балканами будет заменен на протекторат всех великих держав, то есть Соединенного Королевства, Французской Империи, наш и австрияков, — я специально не стал говорить Австрийская империя, показывая этим мое отношение к этому государству. — В третьих, мы проводим с вами разграничение зон интересов и не будем лазить в чужой огород морковку дергать.
Я прищурился и сделал вид, что пытаюсь, что-то вспомнить.
— Помните речь вашего свежеиспеченного премьера в Палате общин, если не ошибаюсь, 1-ого марта 1848-ого года?
Мои собеседники с откровенным недоумением посмотрели на меня, похоже то, что я сейчас скажу для них будет неожиданностью.
— «Недальновидно считать ту или иную страну неизменным союзником или вечным врагом Англии. У нас нет неизменных союзников, у нас нет вечных врагов. Лишь наши интересы неизменны и вечны, и наш долг — следовать им». Скажите, что с тех пор изменилось? — на этот раз по-учительски я посмотрел только на Дизраэли. — При любом другом исходе, кроме предлагаемого мною, Россия будет вашим врагом, какие-то небольшие территориальные потери или предполагаемое уничтожение флота на Черном море на самом деле это для нас укус комара. Но гарантировано вы собственными руками создаете союзника вашему врагу в Америке — Соединенным Штатам, а они будут этому только рукоплескать и свои неудачи в Техасе и Калифорнии с лихвой компенсируют в той же Канаде и на Карибах.
Вот уж в этом вопросе я разбирался наверное лучше всех на свете и держал руку на пульсе. Тут мое слово было решающим. А потеря Канады и владений на Карибах будет означать для англичан изгнание из Западного полушария. А там глядишь и до Восточной Азии дойдет. Но это было не всё, что я еще собирался сказать.
— Поражение и ослабление России будет на руку в первую очередь Наполеону, пруссакам и австрийцам. Пруссаки, прут вперед, — я чуть не сказал «как танки», вот был бы номер, — через несколько лет они разберутся со своими вечными соперниками австрийцами, а я думаю в исходе этого противостояния сомнений нет ни у кого, а затем прусские орлы полетят над всей Германией. А они будут претендовать на часть вашего пирога совершенно реально и сомневаюсь, что в этом противостоянии у Великобритании будут шансы. И только Россия может оказаться тормозом для этого будущего монстра.
На этом я решил действительно остановиться, налил себе немного коньяка, медленно, смакуя что бы насладиться его ароматами, выпил и закусил ломтиком лимона.
— Но как склонить к такому решению сэра Генри? — после некоторого раздумья спросил Дизраэли, похоже мои аргументы произвели на него огромное впечатление. Палмерстона сэром Генри он раньше не называл. Неожиданно на этот вопрос ответил Мозес Монтефиоре.