В банке Ходорковский создавал новый “денежный станок”, превосходивший по своей мощности первые скромные сделки с безналичными деньгами. Он понял, что в России по-настоящему большие суммы нельзя было найти в только зарождавшемся частном секторе. На этот раз Ходорковский и Невзлин решили охотиться за по-настоящему большими деньгами — доить само государство, крупнейшей источник капитала. Начались хождения по все более неспокойным коридорам власти. Уже начался распад Советского Союза, и появился новый центр власти с Ельциным во главе правительства России. Ходорковский стал советником премьер-министра Ельцина, Ивана Силаева. Чем он занимался на этой должности, точно неизвестно, но вероятно, это было идеальное место для поиска новых источников наличных денег.
Тем временем советское правительство выделяло огромные кредиты предприятиям в тщетной попытке предотвратить их крах. МЕНАТЕП стал уполномоченным банком — одним из тех коммерческих банков, которые государство выбрало для того, чтобы они служили посредниками при переводе государственных денег предприятиям. Уровень доходности при работе с государственными деньгами был на первый взгляд не очень велик, рассказывал мне Ходорковский. Но Ходорковский мог использовать государственные кредиты, которые текли как вода из крана, для получения хороших доходов. Он использовал государственные кредиты в собственных целях и не торопился возвращать их государству. Это был свободный капитал. Ходорковский рассказывал мне, что в 1990 и 1991 годах доходы от сделок с компьютерами и твердой валютой стали играть второстепенную роль. “Главным делом стали государственные кредиты, — вспоминал он. — Мы брали деньги у государства, передавали их государственным предприятиям, а потом брали деньги у государственных предприятий и возвращали их государству”. Оборот приносил огромную прибыль отчасти потому, что ни государственные предприятия, ни низкооплачиваемые бюрократы не понимали в полной мере, как меняется стоимость денег со временем. Ходорковский мог получить прибыль, используя их деньги. Латынина писала, что Ходорковский умело манипулировал бюрократами. “Трудно сказать, была ли у Ходорковского компетентная “крыша”... а только выгоды инвестиций в чиновников он понимает одним из первых, — писала она. — Приемы высокопоставленных гостей на банковских дачах на Рублевском шоссе... приносят тысячекратный доход”{105}. Другими словами, Ходорковский и Невзлин понимали ценность полезных связей — государственный чиновник, поразвлекавшись за их счет, открывал в их банке крупный счет, и они могли зарабатывать миллионы долларов, играя государственными деньгами.
“Денежный станок” Ходорковского продолжал набирать обороты. Сеть его связей протянулась далеко за границу, в такие заповедные зоны офшорного банковского обслуживания, как Швейцария и Гибралтар, а также в Соединенные Штаты. Советское правительство сохраняло строгие ограничения на твердую валюту, но новые коммерческие банки, включая МЕНАТЕП, начали систематически игнорировать их{106}. Постепенно разваливавшееся советское государство было не в состоянии уследить за шустрыми ребятами, порхающими в поисках легких денег. Офшорная сеть Ходорковского достигла Женевы и частного инвестиционного банка “Риггс Валмет”. Фирма имела офисы в Гибралтаре, на Кипре, на острове Мэн и в других финансовых центрах, обслуживающих богатых индивидуальных клиентов и компании, которые стремятся уйти от налогов и перевести деньги в офшорные зоны. После того как в 1989 году рухнула Берлинская стена, “Риггс Нэшнл Бэнк оф Вашингтон” приобрел 51 процент акций банка “Валмет” в соответствии с планом, предусматривавшим приобретение позиций в Восточной Европе и России{107}. Ходорковскому, который всего несколько лет назад безуспешно пытался открыть в Москве молодежное кафе, не было и тридцати, когда он стал клиентом эксклюзивного женевского инвестиционного банка. На шикарном приеме, устроенном Ходорковским в 1991 году в Московском коммерческом клубе, где негромко играл джаз, а вся автостоянка была заставлена “мерседесами” и “БМВ”, представитель банка “Риггс Валмет” сказал журналисту, что Ходорковский уже два года является их клиентом. “Они лучше всех в Москве разбираются в вопросах бизнеса”, — отозвался он о команде Ходорковского. А Платон Лебедев, который был тогда финансовым директором банка МЕНАТЕП, назвал банк “Риггс” “нашим учителем” и добавил: “Их швейцарское отделение — для нас второй дом”{108}.
Через пять дней после попытки антигорбачевского переворота, предпринятой в августе 1991 года, Николай Кручина, казначей коммунистической партии, выбросился из окна. Спустя шесть недель то же самое произошло с его предшественником, Георгием Павловым. Они унесли с собой одну из величайших загадок распада Советского Союза: что случилось с миллиардами долларов партии? Судьба исчезнувших денег и золота коммунистической партии надолго стала неразрешенной загадкой, которая и спустя десятилетие порождает острые споры и предположения среди московских банкиров и политиков. Никто не знает наверняка, о какой сумме идет речь и куда она исчезла, но во многих версиях фигурируют “ребята” из комсомола, а самым преуспевающим из них был Михаил Ходорковский. Возможно ли, что этот способный молодой человек, разбогатевший в то время, когда система предпринимала отчаянные попытки спастись, стал спасательной шлюпкой для коммунистической партии и помог партийным боссам или КГБ перевести богатства на счета в иностранных банках? Ходорковский имел необходимые для этого навыки, сеть и контакты за границей.
Ходорковский отрицал, что сыграл какую-то роль в спасении денег партии. Но в начале 1990-х он сделал по этому поводу одно двусмысленное заявление. “Банк похож на официанта, — сказал он. — Его дело — обслуживать клиентов независимо от их политических убеждений или принадлежности к тому или иному лагерю. Он должен получить деньги или выдать их кому-то и зарегистрировать сделку. Я не понимаю, в чем вина тех банков, на счетах которых хранились деньги коммунистической партии. Если бы мне предложили хранить их в моем банке, я счел бы это за честь. Однако когда коммунистическая партия была объявлена преступной организацией, то и все банки, обслуживавшие ее, стали если не преступниками, то соучастниками. Так не должно быть”{109}.
Егор Гайдар, первый премьер-министр Ельцина, говорил мне, что единственными людьми в России, кто действительно мог помочь найти деньги коммунистической партии, были сотрудники КГБ, которые, возможно, и вывезли их. Гайдар вместо этого обратился в международное частное сыскное агентство “Кролл Ассошиэйтс”, чтобы те помогли найти деньги[14]. Гайдар выделил им в качестве гонорара за три месяца работы 900 тысяч долларов. К маю 1992 года были собраны многочисленные материалы расследования, но российская служба безопасности не шла на сотрудничество, и Гайдар сделал вывод, что участники расследования не нашли ничего полезного. Он остановил расследование.
Гайдар писал в своих мемуарах, что этот вопрос возник из-за того, что два бывших высокопоставленных сотрудника советской разведки написали об этом Ельцину и тот попросил Гайдара разобраться.
Одновременно с этим Фриц Эрмарт, высокопоставленный сотрудник ЦРУ, узнал о расследовании от своего коллеги по ЦРУ, ушедшего в отставку. Бывший коллега рассказал Эрмарту, что новое российское правительство хотело найти “огромные суммы, похищенные КГБ по поручению КПСС и помещенные в банки и подставные компании за границей”. Он спрашивал Эрмарта, сможет ли американское разведывательное сообщество помочь российским реформаторам вернуть деньги{110}.
Эрмарт полагает, что американская разведка могла бы помочь найти деньги. Но следовало ли ей делать это? Группа высокопоставленных сотрудников Белого дома собралась, чтобы принять решение. Ответ был отрицательным. Эрмарт говорит, что обосновывался он так: “Бегство капитала есть бегство капитала. Мы не можем помочь России вернуть эти деньги, как не можем помочь Бразилии или Аргентине”.
Глава 6. Борис Березовский
Втихие летние дни Леонид Богуславский садился в свою маленькую лодку со старым подвесным мотором и мчался по гладкой сверкающей воде подмосковного озера. Если мотор выходил из строя, что случалось довольно часто, Богуславскому приходилось тратить недели на поиски запасных частей. Потом он часами разбирал и вновь собирал мотор, заботливо возвращая его к жизни. Специалиста по компьютерам Богуславского всегда интересовало, как что устроено. Он чувствовал мотор, знал, когда он будет работать, а когда не будет.
В один из летних выходных дней 1974 года Богуславский собирался отправиться на пикник с дюжиной своих знакомых, среди которых был один из его ближайших друзей, Борис Березовский. Они с Березовским были молодыми учеными и работали в Институте проблем управления, престижном научном центре, занимавшемся вопросами прикладной математики, автоматики и зарождавшейся теории вычислительных систем. Двадцатитрехлетний Богуславский отличался сдержанностью, а его друг Березовский, который был на пять лет старше, удивлял своей неугомонностью. Голову Березовского украшала шапка черных жестких волос и удлиненные баки. Он говорил быстро, потому что быстро думал. В воскресенье? Конечно. Они договорились о пикнике на берегу озера.
В субботу мотор заглох. Богуславский знал, что не сможет найти запасные части до воскресенья, а возможно, на это уйдут дни или недели.
Когда в воскресенье приехали Березовский и все остальные, пришлось сообщить им плохую новость. Он предложил сыграть в футбол и забыть о лодке. Все согласились, но Березовский отказался верить в то, что мотор вышел из строя.