– М-м-м… Она сказала: «Запомни, что в Ничьей гробнице Никого больше нет». Но как это…
– Правильно! – воскликнула вдруг супруга Хармана. – Только во второй раз «Никто» – это не имя. Вот как правильно, с маленькой буквы: «В Ничьей гробнице никого больше нет». Ханна, ты ждала, пока Одиссей исцелится в том саркофаге у Золотых Ворот Мачу-Пикчу. Ты бывала на Мосту намного чаще всех нас. Отправишься туда со мной? Попробуем?
Ее подруга соображала ровно секунду, о чем идет речь.
– Да.
– Даэман, – сказала Ада, спеша опередить не только Время, но и саму Смерть, чьи темные костлявые пальцы уже крепко вцепились в любимого, – ты займешься обменом. Поделишься тем, что получил, со всеми нашими. Начинай.
– Хорошо, – бросил тот и заторопился прочь, созывая к себе остальных.
Боевые роквеки – бывшая хозяйка особняка уже различала их по внешнему виду, если не по именам, – по-прежнему стояли по периметру, достреливая последних войниксов. Ни одна из тварей так и не прорвалась.
– Ханна, – вновь обратилась будущая мать, – нам потребуются носилки, но вдруг их нельзя перенести по факсу? На всякий случай накинь-ка на плечо одеяло. Если что, пригодится.
– Эй! – закричал маленький моравек, когда брюнетка грубо стащила покров с умирающего пациента. – Ему без этого нельзя! У него озноб…
Ада дотронулась до руки европейца – и ощутила нечто человеческое даже сквозь металл и пластик.
– Ничего, – наконец произнесла она после того, как извлекла его имя из его же кибернетической памяти. – Все в порядке, друг Манмут. Мы знаем… да, впервые за долгое время мы знаем, что делаем. – И жестом велела всем отойти.
Ханна опустилась на колени у носилок, положив одну руку на холодный металл, а другую – на плечо умирающего. Ее подруга сделала то же самое со своей стороны.
– Похоже, нам нужно только вообразить главную комнату, где мы встретили Одиссея, и координаты всплывут сами, – промолвила Ада. – Важно, что мы обе там были.
Брюнетка кивнула.
– На счет три? – сказала будущая мать.
– Да.
– Раз, два… три.
Женщины, носилки и Харман исчезли из виду.
Со стороны казалось, что умирающий ничего не весит, однако подруги выбились из последних сил, пока несли его из главного музея Золотых Ворот Мачу-Пикчу. Несколькими пролетами ниже располагался зеленый пузырь с временным саркофагом Сейви. Еще одна витая лестница, и вот он – гроб Одиссея-Никого. Ада приложила руку к изможденной груди любимого, ощутила след минувшего тепла, как от тлеющих углей, однако время было дорого.
– Давай опять… по счету три, – выдохнула она.
Спутница кивнула.
– Раз, два… три.
Женщины осторожно подняли обнаженного больного с носилок и опустили тело в Ничью гробницу. Ханна подтянула и захлопнула крышку.
– А как ты… – в ужасе начала подруга.
С помощью новых функций она могла бы расспросить эти умные машины, хотя и это стоило бы ей драгоценных минут.
– Сейчас, – отозвалась брюнетка, перебирая пальцами по светящимся виртуальным кнопкам. – Никто показывал мне, когда оправился.
Послышался тихий вздох, затем гудение. Сквозь невидимые отверстия внутрь потекли струйки тумана, и вскоре тело Хармана скрылось от глаз. На стеклянной крышке образовались кристаллики льда. Вспыхнуло несколько новых лампочек. Одна из них горела красным.
– О! – жалобно вырвалось у Ханны.
– Нет, – спокойным, но твердым голосом отрезала ее подруга. – Нет. Нет. Нет.
И положила руку на пластиковую панель управления гробницы, точно желала уговорить машину.
Огонек мигнул, пожелтел и вновь затеплился красным.
– Нет, – жестко повторила Ада.
Лампочка вновь замерцала, потухла, вспыхнула янтарем… и замерла.
Подруги на мгновение сцепили пальцы над крышкой. Будущая мать поспешила вернуть ладонь на пластиковый блок ИскИна.
Желтый огонек не менял цвета.
Несколько часов спустя, когда предвечерние облака, набежав, заволокли вначале руины Мачу-Пикчу, а затем и полотно подвесного моста шестьюстами футами ниже, Ада произнесла:
– Возвращайся в Ардис, Ханна. Поешь, отдохни.
Та покачала головой.
Супруга Хармана улыбнулась.
– Ну, тогда сходи хотя бы в столовую, добудь нам фруктов или еще чего-нибудь. И попить.
Янтарная лампочка светилась весь вечер. Сразу после захода солнца, когда зеленые долины Анд утопали в алых, особым образом преломленных лучах заката, как бывает только в горах, на Мачу-Пикчу заглянули Даэман, Том и Сирис, но ненадолго.
– Мы уже охватили тридцать общин, – сообщил сын Марины.
Бывшая хозяйка особняка кивнула, не отрывая взгляда от заветного огонька. Друзья свободно факсовали обратно в Ардис, пообещав вернуться на рассвете. Ханна завернулась в одеяло и заснула прямо на полу возле гроба.
Ада оставалась на месте всю ночь. Иногда она садилась, иногда становилась на колени, но продолжала держать ладонь на панели управления, посылала по микросхемам, что разделяли ее с любимым, горячие молитвы, твердила ему о своем присутствии, впившись глазами в желтую лампочку на мониторе.
Около трех утра по местному времени лампочка поменяла свой цвет на зеленый.
Часть 4
88
Неделя после Падения Илиона
хиллес и Пентесилея показались на пустынной гряде, разделявшей долины Скамандра и Симоиса. Как и обещал Гефест, на хребте ждали два скакуна: могучий вороной для ахейца и белая, низкорослая, но еще более мускулистая кобыла белой масти для амазонки. Всадники решили проехаться и посмотреть, что же осталось.
Смотреть было особенно не на что.
– Как это мог исчезнуть целый город? – спросила Пентесилея своим обычным капризным тоном.
– Все города исчезают, – обронил Ахиллес. – Такова их судьба.
Спутница фыркнула. Герой мысленно подметил сходство между нравами этой блондинки – и ее белой кобылы.
– Но ведь не за один день … или час.
Последние слова прозвучали как жалоба, как обвинение. После чудесного воскрешения амазонки в баках Целителя миновало всего два дня, а быстроногий уже начинал свыкаться с ее беспрестанным нытьем.
Примерно с полчаса кони сами носили всадников, избирая путь среди каменных россыпей, протянувшихся на две мили вдоль горного хребта, где некогда высилась могущественная Троя. Божественная магия, забравшая город, захватила его вместе с почвой глубиною на целый фут ниже самых ранних фундаментов. Не уцелело ни единого отесанного камня, ни брошенной пики, ни смердящего трупа.
– Воистину Зевсу подвластно все, – изрекла женщина.
Мужеубийца вздохнул и покачал головой.
День выдался теплый, погожий – должно быть, в преддверии весны.
– Я уже объяснял тебе, амазонка: Громовержец тут ни при чем. Его я прикончил своей рукой. Все, что ты видишь, свершил Гефест.
Пентесилея прыснула.
– Никогда не поверю, что сей увечный дрочила с вонючим дыханием на такое способен. По-моему, он даже не настоящий бог.
– Но Гефест это сделал, – возразил Ахиллес. А про себя прибавил: «С помощью Ночи, конечно».
– Сказать можно все что угодно, Пелид.
– Я уже говорил, не называй меня так. Я больше не сын Пелея, а отпрыск Зевса. Что, впрочем, не служит ни к моей, ни к его чести.
– Сказать можно все, – повторила спутница. – Так ты стал еще и отцеубийцей, если не врешь?
– Ну да, – подтвердил ахеец. – И я никогда не вру.
Блондинка с белой кобылой фыркнули в унисон.
Быстроногий пнул пятками своего вороного и первым спустился по склону на изрытую колеями южную дорогу, ведущую от великих Скейских ворот (они тоже пропали, хотя исполинский дуб, росший там со дня основания города, остался на том же месте) прямо в долину Скамандра, что пролегла между Троей и берегом.
– А если твой жалкий Гефест отныне правит бессмертными, – визгливый голос Пентесилеи действовал на нервы, будто скрип ногтей по гладкой сланцевой плите, – то почему же он боялся высунуть нос из своей пещеры все время, пока мы пробыли на Олимпе?
– Я уже говорил. Кузнец ожидает развязки битвы между титанами и богами.
– Будь он преемником Зевса – какого Аида не вызовет громы с молниями и сам не положит конец войне?
Ахилл ничего не ответил. Он обнаружил: иногда, если долго молчать, амазонка сама затыкается. Земля в долине Скамандра, одиннадцать лет служившая полем сечи, казалась нетронутой волшебством: на ней до сих пор темнели бесчисленные следы копыт, отпечатки сандалий, следы колес, а на камнях застыла кровь, но люди, кони, колесницы, оружие, мертвецы и прочие артефакты начисто испарились, как и предсказывал Гефест. Пропали даже шатры ахейцев и черные остовы сожженных кораблей.
Несколько минут скакуны отдыхали на берегу, а всадники молча смотрели, как теплые волны Эгейского моря лениво накатывают на пустой песок. Ахеец никогда не признался бы своей «волчице»-спутнице, но у него щемило сердце при мысли о вечной разлуке с товарищами по оружию – с хитроумным Одиссеем, горластым Большим Аяксом, улыбчивым лучником Тевкром, верными мирмидонцами, даже с глупым рыжеволосым Менелаем и его злокозненным братом Агамемноном, немезисом Ахиллеса. Странно, подумал герой: даже заклятого врага начинает недоставать, когда вы насовсем расстаетесь.
Тут он припомнил Гектора и рассказы Гефеста об «Илиаде», то есть о собственном будущем, – и досада подняла в нем волну желчи. Мужчина повернул коня на юг и отхлебнул из меха, притороченного к седлу.
– И еще вряд ли я когда-нибудь поверю, что ущербный бородач вообще имел право заключить наш брак, – проворчала за спиной Пентесилея. – Все это хрень собачья.
– Он царь над всеми богами, – устало промолвил Ахилл. – Кто же более достоин освятить наши узы?
– Пусть освятит мою задницу, – буркнула амазонка. – Мы что, уезжаем? Зачем это нам на юго-восток? С какой стати? Чего там хорошего? К чему покидать поле битвы?
Ахеец молча правил конем четверть часа, потом остановился и произнес: