– Прочь, – повторил быстроногий невыразительным – и оттого более жутким – тоном. По запыленному лицу героя продолжали бежать слезы.
При виде «бабьей слабости» грозного мужеубийцы Терсит обнаглел и, пропустив повеление мимо ушей, рванул бесценный ремень на себя; бедра Пентесилеи слегка приподнялись, и мародер бесстыже задергал своими ляжками, как если бы совокуплялся с красавицей.
Пелид сделал шаг вперед и выбросил тяжелый кулак. Удар пришелся по скуле и челюсти. Желтые зубы мерзавца все до единого брызнули вон, и Терсит, перелетев через тела коня и Пентесилеи, рухнул в пыль. Кровь хлынула у него и носом, и ртом.
– Ни могилы тебе, наглец, ни погребения, – произнес Ахиллес. – Как-то раз ты скалил зубы над Одиссеем, и сын Лаэрта простил обиду. Теперь надумал издеваться надо мной, и я тебя прикончил. Сын Пелея не потерпит насмешек и никогда не оставит насмешника безнаказанным. Давай же катись в Аид и дразни там бесплотные тени своими жалкими остротами.
Терсит закашлялся кровью, захлебнулся блевотиной и без промедления испустил дух.
Герой осторожно, чуть ли не с нежностью, потянул на себя копье – вначале из праха, потом из конского трупа, затем уже из тихо содрогающейся груди красавицы. Ахейцы отступили еще дальше, недоумевая, почему это вдруг мужеубийца стенает и плачет.
– «Aurea cui postquam nudavit cassida frontem, vicit victorem candida forma virum», – снова пробормотал Хокенберри. – «Но когда шлем золотой с чела ее пал, победитель был без сраженья сражен светлой ее красотой»[22]… – Он посмотрел на Манмута. – Проперций, книга третья, одиннадцатая поэма «Элегий».
Моравек потянул схолиаста за руку.
– Слушай, кое-кому придется сложить элегию про нас двоих, если не унесем отсюда ноги. Причем сейчас же.
– Почему? – Хокенберри огляделся и заморгал.
Оказалось, вокруг началось великое отступление. Под вой сирен потоки людей на колесницах и пешим ходом текли в сторону Браны; солдаты-роквеки сновали между ними, подгоняя отступающих громкими голосами. Однако вовсе не тревожные выкрики выходцев из иного мира заставляли кратковечных ускорять шаг. Олимп извергался.
Земля… ну, то есть марсианская земля… тряслась и содрогалась. Воздух наполняло серное зловоние. Далеко за спинами удаляющихся троянцев и аргивян грозный пик мрачно багровел под эгидой, выбрасывая к небу столпы огня высотою во многие мили. На верхних склонах величайшего в Солнечной системе вулкана уже показались алые реки раскаленной лавы. Атмосфера сгустилась и потемнела от красной пыли, а также от гадкого запаха страха.
– Что здесь творится? – спросил Хокенберри.
– Боги вызвали нечто вроде извержения. Да, и еще Брано-Дыра закроется с минуты на минуту, – пояснил моравек, отводя схолиаста прочь от коленопреклоненного Ахиллеса, проливающего слезы над павшей царицей.
Обобрав остальных амазонок, участники недавнего сражения, кроме самых главных героев, стремились догнать товарищей.
– Вам надо немедленно выбираться оттуда, – передал Орфу по личному лучу.
– Да, мы уже заметили извержение … – откликнулся маленький европеец.
– Это мелочи, – перебил товарищ. – По нашим данным, пространство Калаби-Яу сворачивается обратно в состояние черной дыры и червоточины. Струнные реакции неустойчивы. Олимп может и не успеть разнести на куски эту часть планеты. У вас не больше нескольких минут, и Дырка исчезнет. Так что скорее тащи Хокенберри и Одиссея на корабль.
– Одиссей? – спохватился Манмут. Хитроумный ахеец беседовал с Диомедом примерно в тридцати шагах от них. – Хокенберри не успел поговорить с ним, не то что убедить героя лететь с нами. Скажи, Лаэртид нам действительно нужен?
– Анализ первичных интеграторов подсказывает, что да, – подтвердил иониец. – Кстати, мы наблюдали за битвой через твои видеоканалы. Чертовски занятное зрелище.
– А для чего нам Одиссей? – не сдавался европеец.
Земля гудела и колебалась. Безмятежное северное море утратило свое обычное спокойствие. У прибрежных скал бушевали исполинские буруны.
– Откуда мне знать? – хмыкнул Орфу. – Я тебе что, первичный интегратор?
– Может, есть предложения, как нам сейчас поступить? – передал Манмут. – Судя по всему, еще минута – и сын Лаэрта вместе с прочими военачальниками, исключая Ахилла, вскочит на колесницы и уберется восвояси подобру-поздорову. Весь этот шум и вонь от вулкана сводят коней с ума… Да и людей тоже. Никто не подскажет, как привлечь внимание Одиссея в подобных обстоятельствах?
– Придумай что-нибудь, – посоветовал иониец. – Разве капитаны европейских подлодок не славятся умением взять на себя инициативу?
Манмут покачал головой и направился к центурион-лидеру Мепу Эхуу. Роквек при помощи громкоговорителя убеждал отступающих отступать еще быстрее. Впрочем, даже его усиленный голос тонул в рокоте Олимпа, топоте подков и обутых в сандалии ног.
– Центурион-лидер? – обратился маленький моравек напрямую по одному из тактических каналов связи.
Двухметровый воин развернулся и замер по стойке «смирно».
– Да, сэр.
С формальной точки зрения, Манмут не имел командирского звания, однако на деле роквеки видели в нем и Орфу как бы преемников легендарного Астига-Че.
– Отправляйтесь к моему летательному аппарату и ждите дальнейших указаний.
– Есть, сэр.
Передав громкоговоритель и свои полномочия одному из коллег, Меп Эхуу трусцой побежал на место.
– Надо заманить Одиссея к шершню, – прокричал моравек товарищу. – Поможешь?
Хокенберри, переводивший испуганный взор с недоступной, содрогающейся вершины Олимпа на мерцающую Дыру и обратно, рассеянно взглянул на европейца, потом кивнул и пошагал вместе с ним к ахейским полководцам.
Бодро миновав Аяксов, Идоменея, Тевкра и Диомеда, друзья подошли к Лаэртиду, который молча, нахмурив брови, смотрел на Ахилла. Хитроумный тактик казался погруженным в раздумья.
– Просто отзови его к шершню, – тихо повторил Манмут.
– Сын Лаэрта, – позвал схолиаст.
Мужчина вскинул голову, повернулся.
– В чем дело, сын Дуэйна?
– Сэр, мы получили весточку от твоей жены.
– Как? – Одиссей помрачнел и потянулся к рукояти меча. – О чем ты толкуешь?
– Я толкую о твоей супруге Пенелопе, матери Телемаха. Она поручила нам передать тебе сообщение, доставленное при помощи магии моравеков.
– Плевать я хотел на магию моравеков! – рявкнул герой, взирая на маленького европейца сверху вниз. – Убирайся, Хокенберри, и забери с собой это мелкое железное отродье, пока я не раскроил вас обоих от мошонки до подбородка. Почему-то… Не знаю почему, но я нутром чую… Это вы навлекли на нас последние бедствия. Ты и проклятые моравеки.
– Пенелопа просила вспомнить вашу супружескую кровать, сэр, – принялся импровизировать сын Дуэйна, уповая на то, что правильно помнит перевод Фицджеральда.
Обычно Хокенберри предпочитал работать по «Илиаде», оставляя профессору Смиту преподавать студентам «Одиссею».
– Кровать? – насупился многоумный, выступая из толпы военачальников. – Что ты несешь?
– Она сказала, будто бы описание вашего ложа поможет тебе поверить, что весточка действительно от нее.
Ахеец вытащил клинок и опустил отточенное лезвие на плечо схолиасту.
– Если это шутка, то не смешная. Давай рассказывай. За каждую ошибку буду отрубать по одному члену.
Хокенберри с трудом подавил желание убежать или обмочиться на месте.
– По ее собственным словам, рама обложена золотом, серебром и слоновой костью, обтянута бычьими ремнями, окрашенными в яркий пурпур, на которых лежат мягкие руна и пышные покрывала.
– Пфе! – скривился Лаэртид. – У каждого знатного человека такая постель. Проваливай, пока цел.
Между тем Диомед и Большой Аякс осмелились приблизиться к Ахиллесу, по-прежнему не встающему с колен рядом с павшей царицей амазонок, дабы поторопить его с уходом. Вулкан ревел так сильно, что людям приходилось орать друг другу в уши.
– Одиссей! – воскликнул Хокенберри. – Это важно! Пойдем со мной, и ты услышишь весть от прекрасной Пенелопы.
Коренастый бородач оглянулся, не опуская меча, и зловеще сверкнул очами.
– Скажи, куда я переставил кровать, когда привел жену в супружескую спальню, и я, так и быть, оставлю тебе обе руки.
– Ее нельзя переставить. – Ученый возвысил голос, превозмогая сумасшедшее биение сердца. – Пенелопа сказала, у ложа есть особый признак. Дескать, когда ты строил дворец, то не стал корчевать огромную, прямую, словно колонна, оливу, которая пышно росла в ограде, а окружил дерево каменной стеною и принялся возводить вашу спальню. Потом ты срубил вершину, вытесал брус на оставшемся пне, остругал его медью точно, по шнуру проверяя все, и сделал подножье кровати. Вот что велела передать твоя жена, дабы ты поверил нашим словам.
Целую минуту Одиссей молча смотрел на чужака. Потом вложил меч в ножны и произнес:
– Выкладывай, сын Дуэйна. Да побыстрее. – Он покосился на провисшее небо и грохочущий Олимп.
Внезапно три десятка шершней и военно-транспортных кораблей рассерженным роем пролетели через Дыру, спасая моравеков и их боевую технику. На марсианскую почву посыпались звуковые удары, вынудив бегущих людей пригнуться в страхе и закрыть руками головы.
– Отойдем-ка к небесной машине, сын Лаэрта. Эта новость не для чужих ушей.
Мужчины пошагали сквозь суетливый, кричащий поток отступающих – туда, где черный шершень пристроился в ожидании, выбросив насекомоподобные шасси.
– Ну же, не тяни! – Крепкая длань героя до боли сжала плечо собеседника.
Тем временем европеец связался с Мепом Эхуу по личному лучу.
– У вас есть тазер?
– Да, сэр.
– Отключите Одиссея и погрузите его в машину. Поручаю вам управление. Мы сейчас же улетаем на Фобос.