Но такой ли уж хозяин? Я стал иногда тренироваться с Айком и Джил в «Кристал–паласе». И когда Гиземан прибыл на матч Великобритания — США в Уайт — Сити, я постарался туда попасть. Я понял, почему Айк перешёл к нему от Сэма. По контрасту с Сэмом он был спокойным, сдержанным, почти отстранённым, причём с очень точным научным подходом, не выпускал из руки секундомера. Но почему–то он напоминал мне дрессировщика, который всего добивается мягкостью. Я предпочитаю Сэма. При всём его чудовищном эгоизме, показухе и криках, погоне за рекламой и непримиримости он человечен, даже сверх меры человечен. Он командовал Айком и подавлял его, но поступал как отец с сыном, а не как дрессировщик с тигром или изобретатель с машиной.
Именно так Гиземан говорит об Айке — с большим восхищением, глубочайшей серьёзностью, но так, будто речь идёт о машине или великолепном животном. «Объём его легких исключителен. Необычен также ритм его сердца — он намного медленнее нормального. Способность к восстановлению сил у него выдающаяся, и эти показатели улучшаются». Курт всё воспринимает по–деловому. Улыбки на лице почти никогда нет. На шутки не реагирует, как не реагирует машина, случайно задавившая собаку.
Круг по дорожке и лежать, круг по дорожке и лежать, истощённым, тяжело дыша, как человек, вытащенный из моря. Тогда Гиземан наклоняется, кладёт руку на сердце Айка, в другой — неизменный секундомер, хмурится и беспокоится — выдержит ли машина? Не умрёт ли тигр? Наконец кивает головой. Айк встаёт и бежит новый круг, иногда вместе с Джил. Вот это преданность.
Когда Джил тренировалась вместе с Айком, она пробегала несколько кругов, иногда через круг, очень серьёзная, с лицом девственницы–весталки, участвующей в религиозном ритуале, которым вершит уже новый жрец.
Как–то я спросил её: «Тебе он нравится?» Она ответила: «Кто, Курт?» — и посмотрела на меня обезоруживающим детским взглядом, который покоряет своей невинностью или рассчитан на то, чтобы покорить. Может, мой вопрос показался ей недобрым, может, она законно защищалась от провокационных вопросов? «Да. Он мне нравится», — коротко сказала она, и разговор был окончен.
Если он ей не нравится, Курту не позавидуешь; то, что она сделала однажды, она может сделать снова, но на сей раз с позиции силы. Думаю, она не будет вмешиваться, пока будет считать, что занятия с Куртом Айку не пользу, что ему нужен именно такой тренер.
Айк же снова обрёл желание бегать, это бросается в глаза. На дорожке «Кристал–паласа» он походил на гончую, ожидающую команды идти по следу, охотится, доказать свою силу. А на соревнованиях он выглядит непобедимым, излучает уверенность в себе настолько, что даже если кто–нибудь его обходит — так было в матче с американцами, когда Драйвер ненадолго его обогнал, — чувствуется, что он не против, поскольку забег становится более интересным и создаётся впечатление, что ему бросают вызов. Под конец он запросто оторвался от Драйвера, как и от Кёртиса, другого американца, не говоря уже о Джордже Коллинсе — втором британце.
Если бы Олимпийские игры проводились в этом году, а не через два года, он наверняка победил бы. Сейчас у него единственный достойный соперник — Купер, но по тому, как Айк теперь бегает, при всей эйфории, последовавшей за переменной тренера, он одолел бы и Купера. Но до Олимпиады ещё два года, и бог знает, что может произойти за это время.
«Один из наиболее известных вегетарианцев Британии возвращался к стандартным бифштексам. После пятилетнего воздержания сообладатель мирового рекорда на милю Айк Лоу стал счастливым мясоедом.
«Сперва я себя чувствовал вроде виноватым, — сказал Айк, — особенно когда набросился на мясо с таким удовольствием. Но потом привык и, по правде говоря, понял, как мне его не хватало».
Перемена диеты у Айка совпала с переменой тренера. Сэм Ди, который открыл Айка и тренировал его до этого лета, — убеждённый вегетарианец, и он настоял, чтобы Айк питался именно так. А новый тренер, профессор Курт Гиземан из Германии, считает, что бегуну нужны протеины, которые содержатся в мясе.
Но кто пришёл в восторг — это жена Айка Джил: «Жить стало намного легче. Теперь мне не нужно изобретать два разных меню».
Пока это не случилось, всё шло чудесно. Конечно, я должен был знать — уж слишком хорошо всё складывалось, так не бывает. Единственное, что мешало, — мысли о Купере, они преследовали меня, будто тень. Иногда казалось, что он сознательно избегает меня, не хочет встречаться со мной до Перта, чтобы я не мог победить его.
Когда я поделился этими мыслями с Куртом, он сказал, что так не думает, что мы с Джил придаём слишком много значения этой встрече. Может, он прав, не знаю, но хотелось бы победить Купера до Перта, иначе там слишком многое будет поставлено на карту.
Частично всё объяснялось тем, что он канадец. Матчи между нами и Канадой не проводились, но мы посылали туда приглашения на соревнования в беге на милю. Когда приглашали Купера, всегда было интересно. В этом сезоне он показывал хорошее время: только дважды не вышел из четырёх минут. В Сан — Франциско его время было 3.55,4, в Торонто‑3.55,8, но ни разу он не приблизился к моему времени в Лос — Анджелесе. Курт анализировал его выступления, уточнял все данные о забегах Купера по каждому кругу в каждом соревновании за последние два года. По мнению Курта, чтобы его обогнать, нужно спуртовать раньше, до середины третьего круга: если отпустить его вперёд, он продержится до колокола, а там его уже не догнать. «Ты должен оказаться сильнее, чем он. Пожалуй, есть смысл взять лидерство прямо со старта». Едва ли найдётся милевик, которому такая тактика по душе, особенно когда есть кого бояться; всё время думаешь: что он там замышляет сзади?
В остальном всё шло как нельзя лучше. Я наведывался в Германию примерно раз в месяц, оставался там несколько дней, иногда дольше; в остальное время пользовался планами и графиками тренировок, которые мне присылал Курт. Их было очень много, каждое занятие разбивалось на бег по кругу и полукругу, для каждого отрезка указывалось время, причём если соревнований не было, нагрузки возрастали. Он советовал, как питаться сейчас, когда я снова стал мясоедом, сколько часов спать, особенно в поездках. Он придавал этому большое значение; влияние перелёта на физическое состояние организма — это была одна из его тем. Он ничего не упускал из виду, ничего.
Я выступал хорошо, выиграл забег в Уайт — Сити у американцев, снова победил Драйвера, что всегда доставляет мне удовольствие. Победил и Семичастного в Москве; после Лос — Анджелеса я знал, что он сделает всё, чтобы меня опередить, тем более на своём стадионе.
Мне всегда нравилось ездить в Москву — вот где действительно любят лёгкую атлетику. На стадионе там всегда собирается восемьдесят с лишним тысяч зрителей, которые кричат что есть мочи, а мне это здорово помогает — не важно, подбадривают меня или других.
Семичастный — крепкого телосложения, с короткой стрижкой. Внешние данные — спринтера, а не милевика. Думаю, ему бы лучше бегать 800 метров. Впрочем, в Лос — Анджелесе он после колокола рванул будь здоров, да и в Москве повторил этом номер, но тут я уже был начеку и удержался рядом. На последнем круге я ушёл вперёд, к финишу обогнал его на двадцать пять ярдов. Моё время на 1500 метров — 3.38,6.
Потом я вернулся домой на седьмом небе, и тут на меня, как снег на голову, свалилось это.
Я знаю, что многие с тех пор осуждают меня, и не говорю, что вёл себя лучшим образом, но хочу вот что сказать: у нас с Джил была договорённость — подождать с ребёнком по крайне мере до Токио, а уж потом посмотреть, как быть дальше. Не говорю, что она в чём–то виновата, хотя она часто повторяла: «Ты ведёшь себя, будто я виновата». Но ведь она даже не посчиталась с моей точкой зрения — раз так случилось, надо было попробовать всё уладить. Приятного, конечно, мало, но так она сделала хуже нам обоим.
Так или иначе, едва я приехал, сразу почувствовал — что–то неладно. Она открыла дверь, у меня было полно новостей, обычно она бывала возбуждена не меньше меня. На этот раз её не включили в команду, в Москву поехала одна шотландка. Как только я увидел Джил, поцеловал её и сказал: «Всё в порядке — 3.38,6! Я выиграл!» Она ответила: «Чудесно, я рада» — и улыбнулась, но какой–то усталой улыбкой, будто говорила заученные слова.
Было около десяти вечера. Она приготовила сэндвичи, вскипятила чайник. На кухне я сказал: «Ну, в Перт ты поедешь обязательно, уж Англия без тебя не обойдётся» — на Игры Содружества посылали отдельные команды Англия, Шотландия, Северная Ирландия и Уэльс.
«В Перт я не поеду». Я поначалу не врубился. «Не будь дурочкой. Конечно поедешь. В сборную тебя включат, тут и думать нечего. К тому времени тебя, скорее всего, вернут и в команду Великобритании. Та шотландка бежала хуже некуда».
Она сказала: «Дело не в том, включат меня или нет. Я сама не смогу. Я беременна».
Меня словно молотком ударили. Голова закружилась. Потом я с трудом выдавил из себя: «Что значит — ты беременна?» Она ответила: «Я сомневалась. Пошла к врачу. Результаты узнала в пятницу».
Первой моей реакцией было: «Что будем делать?» Она холодно ответила: «Что ты имеешь в виду?» Я воскликнул: «Но мы не можем сейчас его заводить!» Она промолчала, и я понял, что решение принято. Она со мной не согласна. Она хочет ребёнка.
Я спросил: «Ты его хочешь?» Она ответила, не поднимая глаз от стола: «Да, хочу». Я возразил: «Но мы же договорились. Всё наметили». Она сказала: «Что поделаешь, я не виновата». А я в ответ: «Конечно, но раз это случилось, можно что–то сделать».
«Я ничего не хочу делать». Тут, я сорвался и закричал: «Господи! Именно сейчас! Как будто у меня не полон рот забот перед Токио!» Она сказала: «Тебе незачем беспокоиться. У тебя лишних забот не появится. Я могу запросто уехать домой». Я продолжал: «Очень хорошо! Прекрасно! Ты уедешь домой, а что будет со мной? И откуда возьмутся деньги, тем более если ты уйдёшь с работы? Тогда мне тоже здесь делать нечего».