Естественно, пожилой немец не мог тогда предположить, что уже в первый год работы столкнется с откровенным и вполне объяснимым саботажем со стороны своих российских коллег. Сильнее всех тогда негодовал четырехкратный олимпийский чемпион Александр Тихонов, декларируя на каждом углу, что никакой Пихлер не тренер, мол, и образования специального у него нет, и работает неправильно, и вообще, нечего такому человеку делать в российской сборной. Но парадокс: чем сильнее была критика со стороны прославленного спортсмена, тем сложнее было отделаться от чувства, что Пихлер здесь абсолютно ни при чем. За всем, что говорил в его адрес Тихонов, без труда угадывалась дикая обида и, соответственно, раздражение от самого факта, что сборную России стал тренировать иностранец. Ведь приглашение немецкого специалиста на один из ключевых постов в сборной стало в каком-то смысле публичным признанием слабости российской тренерской школы. Окажись на месте немца любой другой иностранный специалист, отношения со стороны «старой гвардии» это не изменило бы.
Парадокс заключался в том, что наедине с собой каждый из российских специалистов прекрасно понимал, что происходит. Когда травля наставника после двух не слишком удачных сезонов активизировалась в очередной раз, я получила письмо от одного из экс-российских биатлонных тренеров, уехавших работать в Германию.
«Пихлер ненавистен всем обитателям „тухлого болота“ по одной простой причине, – писал он. – Если тренер – один из своих, с ним можно, что называется, „решать вопросы“. С Пихлером это не проходит: он берет в команду объективно лучших. У обитателей „болота“ свои мнения насчет „объективно лучших“, только пропихнуть их в сборную уже не получается. Отсюда – постоянный гон на тренера, и неудовлетворительная оценка его работы, и идеи об „альтернативной“ команде. Самое смешное, что все понимают: те, кто в эту альтернативную команду попадут, будут точно не сильнее сборной Пихлера. Просто это даст возможность кого-то пропихнуть, поиметь с этого совершенно конкретную выгоду…»
Альтернативная команда все-таки была создана. За полгода до Игр в Сочи. А в самом конце января две российские спортсменки из альтернативной группы были дисквалифицированы за допинг.
Парадокс заключался в том, что по своей натуре Пихлер был гораздо более «русским», чем многие его российские коллеги. Своей тренерской строгостью, требовательностью и жесткостью лично мне он сильнее всего напоминал Федота Васкова из знаменитой повести «А зори здесь тихие». Того самого старшину, который ежеминутно стремился сделать все возможное для того, чтобы его девчонки вернулись из боя живыми, отлично понимая при этом, что вернутся далеко не все.
Именно отсюда брали начало запредельные пихлеровские нагрузки. Сам он прекрасно осознавал: в той мясорубке, которой давно уже стал большой спорт, иначе гарантированно не выжить.
Пройдет четыре года, прежде чем я услышу от одного из очень авторитетных в российском биатлоне людей: «Выиграв в Сочи серебро с женской эстафетой, Вольфганг совершил чудо. Девочки должны были в лучшем случае стать четвертыми…»
Прощались мы с тренером в том же Рупольдинге, где когда-то познакомились. Я поехала туда по собственной инициативе, не имея ни малейшего понятия, согласится Вольфганг со мной встретиться или нет: на последнем из этапов Кубка мира он категорически отказался общаться с журналистами. Не отвечал и на письма, словно решил разом обрубить все нити, связывающие его с Россией. Но, узнав, что я в городе, Вольфганг сам назначил встречу, сказав: «Ждите меня в кафе на перекрестке. Через двадцать минут».
Было самое начало апреля, не сезон, поэтому большинство отелей городка не принимало постояльцев, а знаменитое в городе «кафе на перекрестке» – Kur-Cafe, забитое зимой так, что посетители гроздьями свешиваются из окон и висят на заборе, было абсолютно пустым, если не считать нас с Пихлером, хозяйку, суетящуюся где-то в недрах кухни, и деревянного пасхального зайца на подоконнике.
– Мне нужно было хотя бы немного отдохнуть от всего пережитого, прийти в себя, – объяснил тренер свое молчание. – Не хотелось оценивать то, что происходило за время моей работы в России, под влиянием эмоций. В то же время во мне зрело желание высказаться – слишком много вранья было вокруг команды в последний год. Скажу вам честно: мне никогда не хотелось бы читать о себе в Интернете все то, что пришлось прочесть. Очень часто это смахивало на откровенную травлю, причем касалось не только меня – это я пережил бы легко, – но и тех, кто был в моей команде. Положа руку на сердце, я и не рассчитывал, что российский союз биатлонистов станет меня защищать. Как только человек становится публичной персоной, он должен быть готов к тому, что вся его жизнь может стать предметом широкого обсуждения. Да и от кого должен был меня защищать СБР? Многое ведь шло от спортивного министерства. Столь сильного противодействия с этой стороны я в общем-то не ожидал. Как и того, что ваши спортивные руководители окажутся до такой степени зависимы от общественного, порой ничем не аргументированного мнения…
Тренер неожиданно замолчал и улыбнулся каким-то своим мыслям.
– Знаете, в самом начале семидесятых мой отец задался целью превратить Рупольдинг в центр мирового биатлона. В свое время именно он и основал здесь стадион – я рассказывал вам об этом. На первые соревнования – это был как раз этап Кубка мира – отец поставил на стадионе VIP-палатку. Тогда народ о таком вообще не слыхивал. Пройти в эту палатку могли только журналисты. Как только человек перешагивал порог, он попадал в рай. Вкуснейшая еда, любые напитки, кофе, выпечка, десерты – все, что угодно. Нас с братом отец отправил тогда заботиться о спортсменах – помогать им решать любые проблемы, если они вдруг появятся. Кормить, развлекать, обеспечивать транспорт. Я отвечал за русскую команду – оттуда, собственно, и берет начало мое особое отношение к вашей стране.
В разговоре снова повисла пауза. «Журналист – это человек, который в доме повешенного должен говорить о веревке», – всплыла в памяти давнишняя фраза коллеги.
– В первый сезон я мог работать так, как считал нужным, – продолжал Пихлер. – А потом вдруг вокруг моей команды образовалось огромное число советчиков из Минспорта, и все они стали требовать медалей. Могу признаться честно: мне потребовалось немало времени, чтобы понять, что именно люди имеют в виду, утверждая после первого года моей работы, будто бы «все плохо». Вроде бы в системе подготовки каждого спортсмена задействовано достаточно много специалистов: личный тренер, тренер клуба или области, главный тренер. Но иногда возникало ощущение, что все они наотрез отказываются понимать очевидные вещи. Например то, что, если в команде, сколь бы сильной она ни была, тренируются десять человек, они не могут вдесятером стать первыми. Я, если честно, сильно рассчитывал на конструктивный диалог с российскими тренерами. Но диалога не было в принципе. Никто не знал и, более того, не стремился понять, что и как мы делаем, но при этом каждый считал себя вправе нас критиковать. К тому же было понятно, что ни один из так называемых «экспертов» не собирается нести ответственность за результат. А тут еще вся эта допинговая история…
Пихлер снова замолчал, словно решая, стоит ли продолжать.
– …Ноябрьский отбор на этапы Кубка мира проходил у нас безо всякого допинг-контроля. И я, извините, не верю, что Екатерина Юрьева и Ирина Старых, которые были дисквалифицированы в январе, бежали там чистыми. Судя по действиям международных антидопинговых служб, у IBU имелись достаточно веские основания подозревать этих спортсменок. Иначе мне очень сложно объяснить причину столь «прицельной» охоты: ведь пробы у Юрьевой и Старых во время их пребывания на декабрьском тренировочном сборе брали по два раза в день. Утром – вечером, утром – вечером. Когда две спортсменки попадаются на одном и том же препарате, для меня это достаточно весомый аргумент полагать, что употребление запрещенных средств является в команде системным. Кто именно за всем этим стоял – СБР или Минспорта, – это уже второй вопрос. Когда случилась дисквалификация, я был настолько вне себя, что не хотел вообще слышать каких-то аргументов в пользу того, чтобы остаться в сборной. Но из пяти оставшихся в олимпийской команде спортсменок четыре были моими. И я не имел никакого права ставить свои эмоции выше их интересов. Хотя для меня это был последний шанс, последняя команда. Мне ведь уже пятьдесят девять…
Четыре года спустя на Играх в Пхенчхане Пихлер выводил на старт сборную Швеции. Его сборная, наполовину составленная из вчерашних юниоров, стала главной сенсацией тех Игр, выиграв две золотые и две серебряные награды. Принимая поздравления на стадионе, тренер вдруг задержал мою руку в своей и как-то очень горько сказал: «Я ведь не изменил в своей работе ровным счетом ничего. Эта команда просто верила мне. Верила и работала…»
2016 год. Рио-де-Жанейро
Глава 1. Проигранная война
В июне 2016-го я прилетела в Вену на Совет Международной федерации легкой атлетики, который должен был решить вопрос о допуске российских легкоатлетов на Олимпийские игры в Рио-де-Жанейро. Уже на подступах к Гранд-отелю, в котором должно было пройти заседание, теснились многочисленные телекамеры. Между ними от микрофона к микрофону неторопливо передвигался герой целого ряда скандальных антироссийских фильмов – Хайо Зеппельт. Процесс явно нравился немцу. Периодически он подзывал ассистентов, поправлял телевизионный грим, и интервью возобновлялись. Когда прессе было предложено переместиться в специально отведенное для работы помещение, Зеппельт скользнул взглядом по моему лицу и, ничем не показывая, что мы знакомы, прошел мимо.
А знакомы мы были, как выяснилось, с достаточно давних времен. Летом 2014 года мне позвонил один из немецких тренеров и попросил оказать содействие его знакомому журналисту. Мол, тот собирается сделать какой-то материал по допингу, знает, что я когда-то серьезно занималась этой темой, и хочет задать несколько вопросов.