— Мы должны его сохранить для большого спорта, — заключила Надя. — Толкалин, записывай!
— Записываю, — запоздало сказал Толкалин и записал сам себя. — Вон что придумали… Безумная идея!
— Мы живем в век безумных идей, — отрезала Надя. — Это не я сказала, это Нильс Бор сказал. Что он еще сказал? — спросила она Лену.
Лена с готовностью раскрыла папку.
«Перед нами безумная теория. Вопрос в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть правильной».
— Ерунда какая-то… — сказал Антон и проверил бицепс на левой руке. — Это тебе не физика, а спорт.
— А в этом что-то есть… — сказал Капитончик.
— Вот! — обрадовалась Надя. — Вот именно! Мой брат что говорит? Он говорит, что все идеи, и безумные тоже, проходят три этапа: первый — «бред какой-то!» Второй этап — «а в этом что-то есть!» А на третьем этапе все кричат «ура» и говорят, что помогали.
— Ура! — крикнул Леня Толкалин и записал сам себя.
— Да у него на пять лет вперед расписан план атлетическо-аскетических тренировок! — вскочил со скамейки Антон и стал пробираться к выходу. — Я все эти ваши штучки и слушать не хочу!
— А я сегодня ни в какое кино не пойду… — сказала вдруг Лена загадочным голосом и принялась накручивать на палец прядь своих прекрасных русых волос.
— В какое еще кино? — удивилась Надя.
Антон Филимонов остановился. И Надя с отчаянием сказала ему:
— Да ты послушай! Ты думаешь, я просто так? Мы же с Леной изучили все эти Олимпийские игры до нашей эры с семьсот семьдесят шестого года до триста девяносто третьего года нашей эры, а потом, начиная с девятнадцатых Олимпийских игр…
Тут Лена забубнила, уткнувшись в папку:
— …которые возродились в тысяча восемьсот девяносто шестом году в Афинах благодаря усилиям французского барона — педагога Пьера де Кубертена…
— Да, — сказала Надя. — Вот именно. И мы сделали выводы, серьезные, и законспектировали все взлеты и падения чемпионов мира по разным видам спорта…
— От Ромула до наших дней! — изрек лентописец Леня, с удовольствием записывая эти свои слова.
— Ты знаешь, Филимонов, — почти умоляюще сказала Надя, ужасно боясь, что он побежит и все тут же Ларионову расскажет. — Нет, ты не знаешь… А я вдруг выяснила, что многие спортсмены всех народов и разных времен и состояний… это я говорю про физическое состояние, конечно… справлялись и выдерживали любые перегрузки, ну, физически выдерживали… а морально — нет! Слава, знаешь, скольких погубила? И некоторых наших чемпионов, наших, советских рекордсменов не пощадила! Если Ларионов сейчас зазнается…
— Да он уже и зазнался… — простодушно вздохнул Капитончик. — Вчера он со мной свысока разговаривал! Как будто я на первом этаже, а он на двенадцатом. А между прочим, стояли рядом.
— Нет вот, — злорадно подхватила Надя.
— А он вчера со мной совсем не поздоровался…
— А со мной поздоровался, но сквозь зубы…
— Вот-вот, — снова злорадно подхватила Надя, — так у них все и начинается!
— Да я бы на его месте давно уже зазнался… — простодушно вздохнул Капитончик, который, несмотря на самые длинные во дворе ноги, мог бегать, а прыгать — не очень. — Я бы и ждать не стал…
— Вот, — сказала Надя. — Капитончик всегда прав. Мы и не будем ждать. Мы проведем в нашем дворе свои олимпийские игры по прыжкам в высоту с шестом… Лентопиcец, записывай!
— Да записываю я, — и снова записал самого себя. — Олимпийские это здорово, это я понимаю, а насчет Ларионова — не совсем допонимаю, и зачем записывать — тоже недопонимаю…
— Потому, что это научный опыт, — сказала Надя, — первый такой опыт в истории спорта. А не просто так. Мой брат на эту тему диссертацию пишет. А такого опыта у него нет. А у нас будет! Полезный!
— Полезный? — нерешительно спросил Антон Филимонов, жалобно поглядывая на Лену.
Он уже снова сидел, правда, у входа, правда, на краешке скамейки, но сидел и слушал.
— Конечно, полезный! — оптимистически воскликнула Лена. — И для Ларионова… и вообще… для спорта!
— Еще раз «ура»! — сказал Леня. — По-моему, все ясно, по-моему, надо уже голосовать — чего тут разговоры разводить? У меня через час кружок кинолюбителей на телевиденье, мне это тоже важно…
— Голосовать так голосовать… — вздохнул Филимонов. — Раз уж опыт… — и поднял руку.
Надя облегченно вздохнула. Решительность возвратилась к ней. Она сказала твердо:
— А теперь давайте думать: как зазнавать и где зазнавать!
4
Остап и Женька ничего этого не слышали. Они только видели, гоняя по очереди на самокате, как разговаривали ребята в беседке. Остапу, конечно, приходила в голову мысль подслушать, но, как всегда, из-за Женьки не получилось, потому что Женька ободрал ногу на повороте и захныкал. И пока Остап искал подорожник да прилеплял его на царапину, вся пятерочка с Надей Фокиной во главе вышла из беседки. Надя под мышкой держала папки, и лицо у нее было такое сосредоточенное и умное, что Остап сразу понял — это что-нибудь да значит. Он сделал вид, что ему все равно, и покатил вслед за Надей и Филимоновым, и уши у него при этом были как локаторы на аэровокзале, только что не крутились.
Женька там охал на лавочке, качался из стороны в сторону, схватившись за ногу. Недаром Остап думал, что ему, Женьке, следовало бы родиться девчонкой — такой он соня и сластена. Просто удивительно, что они близнецы!
Очень хорошо было ехать за Надей и Антоном. Они шли по тихой улочке, и Филимонов говорил:
— Я — за, конечно, раз уж так… Но я думаю, что ничего не выйдет…
— Почему?
— А ты плохо знаешь нашего Генку! — У Филимонова хороший был голос, даже когда он сердился — теплый такой и мягкий. — С зазнайством у него ничего не получится. Характер не тот. Парень он что надо. Настоящий эталоныч.
— Тут научный метод, — сказала Надя. — Парапсихологией называется… Она утверждает, что если большая группа людей одновременно что-то пожелает, то желание их обязательно сбудется.
— Ерунда!
— Почему ерунда?
— Да потому что ерунда! На стадионах о чем болельщики мечтают?
— О победе, — сказала Надя сразу. — О победе для своих команд. Все эти мечты с научной точки зрения взаимно уравновешиваются, и игра идет нормально. Понимаешь? Ведь все мечтают о по-бе-де!
— О победе! Ха! — сказал Филимонов и прищурил свои коричневые глаза. — Они мечтают, чтобы судья превратился в мыло. А он что-то никогда не превращается! — Филимонов сам себя крепко обнял, прижимая ладони к собственным бицепсам.
— Ну тебя — засмеялась Надя. — Мы же не только мечтаем, мы объективно, мы делаем! И ты, как его лучший друг, должен ему теперь все время делать культ. Ку-ульт! Ты знаешь, что такое физкультура…
— Детский вопрос. Физ — физическая, культура — культура…
— Детский ответ. Физ — ясно, физическая… А культура расшифровывается так: «культ силе спортсмена, культ его скорости, удара справа, выпада слева, удара головой — культ, соскока сальтом, прогнувшись — культ!»
— Здорово! Но… еще «ура» остается?
— И «ура»…
— Чье «ура»?
— Наше, болельщиков… — И у Нади сделались глаза как у ведьмы в сказке. Или как у кошки, которая сейчас прыгнет на воробья.
Они скрылись в арке ворот, неизвестно чьих ворот. Ехать туда Остапу было вроде незачем. «Ничего не понятно», — сказал он себе, оттолкнулся ногой от асфальта, как веслом от воды. Улица летела навстречу — разные там счастливые загорелые отдыхающие. Одна только глухая бабушка Лени Толкалина шла с авоськой усталая. «Ничего не понятно»…
Можно было бы, конечно, посоветоваться с Юркой.
Но лучше было бы не советоваться. Потому что Юрка все время теперь изображал то, что в других семьях называется «главой семьи». Он, конечно, скажет: «Что?!» Скажет так, как будто Остап муха какая-то или там вообще, моль например. А потом сядет читать журнал, вытянет свои длиннющие ноги — ходи, запинайся за них…
«Ладно, — сказал себе очень одинокий человек Остап. — Я разберусь…»
И покатил к Женьке, который сидел на лавочке без подорожника на царапине, но с подорожником в руках и разглядывал листок с видом умным и озадаченным.
— Ты чего? — спросил Остап.
Но разве Женька скажет — чего? Наверное, пока у него не было на этот счет собственного мнения. Он отбросил лист в сторону, вздохнул, глядя в самого себя, и ответил:
— А ничего! Дай мне самокат. А то удрал, а я тут сижу, как дурак.
Ночь у них в городе начинается… Собственно, она не начинается. Один раз Юрка нахлобучил Остапу на голову шапку, чтоб примерить. Было солнечно, и разные там зеркала в магазине сверкали. Но Юрка нажал рукой на шапку, и стало темно. Вот так и ночь приходит в их город.
Остап сидел на балконе специально, чтоб больше скопилось кислорода в организме, смотрел в черную темноту. И правильно дышал. Это Ларионов как-то объяснял Филимонову, как правильно дышать. А Женька уже спал и дышал неправильно. Наверное, поэтому он раза два во сне ни с того ни с сего сказал вдруг: «Черемуха». Какая черемуха? У них тут никакие черемухи не растут. Ага, подумал Остап, это в тринадцать сорок сегодня стихи Есенина читали. Женька в это время ел бутерброд с сыром. Он ел бутерброд и делал вид, что слушает стихи. Во всяком случае вид у него был сонный. А теперь, здравствуйте, черемуха! Надо есть меньше и дышать правильно, тогда снов не будет. Будет нормальный отдых. А не какая-то там черемуха.
Вот Остапу, например, понравился сегодняшний детективный фильм. Вот это другое дело… Остап поднялся. Кислорода уже хватало, глаза слипались, Юрки дома не было. Остап облокотился на перила, глядя туда, где было море и где сейчас на большом корабле плыла мама. Но о маме он ничего подумать не успел. Остап увидел, что на балкон Ларионовых карабкаются три загадочные фигуры. Лезут по стремянке, той самой, которая стояла на спортплощадке. Она непрочно стояла, и мама всегда пугалась, когда они на нее забирались: «А-ах, упа-де-те!» Вот ее кто-то выдернул теперь… «Надо немедленно звонить по ноль два», — подумал Остап, но тут же узнал Надю Фокину, Лену Гуляеву и Антона Филимонова.