Перемен требуют наши сердца.
Перемен требуют наши глаза.
В нашем смехе, и в наших слезах, и в пульсации вен —
Перемен, мы ждем перемен!
Песни Цоя воспринимались как вызов и укор существующей социальной и политической несправедливости. После своей трагической гибели в 1990 году он стал настоящей легендой русского рока.[203]
С конца 80‐х дорога рока к зрителям, в том числе через кино и телевидение, была открыта без каких-либо цензурных препятствий. Появилось множество новых групп, таких как «Агата Кристи», «Смысловые галлюцинации», «Ва-БанкЪ», «Ноль», «Ногу свело!» и др. Также в конце 80‐х появился христианский рок, в том числе протестантский («Трубный зов», «Новый Завет») и православный («Галактическая Федерация»).
Названия рок-групп были самые причудливые, и об их происхождении фанаты порой даже не догадывались. Так, возникшая в 1987 году группа «Сектор Газа» во главе с Юрием Клинских (Хоем) получила свое название не в честь палестинского анклава, а в честь места, где она родилась, – промышленного района Воронежа, где в небо все время поднимался дым от заводов. А пел «Сектор Газа» о жизни людей из глубинки, не без юмора и стеба. Ну, а название свердловской группы «ЧайФ», возникшей в 1985 году, ее ведущие члены, певец, гитарист, композитор и поэт Владимир Шахрин, гитарист Владимир Бегунов и ударник Валерий Северин, придумали, заваривая в кофеварке чай во время репетиций в Свердловске – они назвали получившийся напиток «чайфом».[204] А группа Nautilus Pompilius Вячеслава Бутусова была названа в честь морского моллюска. От названия рок-группы требовались необычность и звучность, и оно в большинстве случаев не зависело от содержания ее творчества.
Советская литература 80‐х годов
В начале 80‐х годов в СССР книги, газеты и журналы издавались огромными тиражами, и популярные художественные и публицистические произведения серьезно влияли на общественное мнение. При этом вплоть до 1986 года существовали сильные цензурные ограничения, не позволявшие, в частности, открыто критиковать социалистический строй и существующие в стране политические порядки. Цензура также с подозрением относилась к любым экспериментам с художественной формой. Тем не менее еще до начала перестройки и гласности в Советском Союзе появились интересные и значительные литературные произведения. Востребованными оставались «толстые» литературные журналы – «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Юность», «Волга» и др.
В 1980 году был опубликован роман Владимира Орлова «Альтист Данилов». Роман, написанный в жанре «мистического реализма» и под несомненным влиянием булгаковского «Мастера и Маргариты», быстро стал культовым. Его действие происходит в Москве 1972 года; главный герой, демон по отцовской линии, получив образование в мире демонов, отправлен на вечное поселение на Землю, так как является сыном земной женщины. Он обладает сверхъестественными способностями перемещаться в любую точку пространства со скоростью мысли, парить в облаках и любит «купаться в молниях». Мир демонов в романе пародирует мир людей: там имеется своя бюрократия, запретные темы, «диссиденты» и др. Но в целом сатира «Альтиста Данилова» остается в рамках, дозволенных цензурой, и не затрагивает основ советского общества.
В 1980 году был опубликован первый роман киргизского писателя Чингиза Айтматова «И дольше века длится день» (в дальнейшем он также переиздавался под названием «Буранный полустанок»). До этого писатель написал только повести. Литературовед Георгий Гачев считал, что в романе два героя – Буранный Едигей и Каранар, воспитанный им верблюд: «Между Человеком и верблюдом, объединяя их в природно-родовое миропонимание, – пласт мифов: то ли древних, то ли восхитительно сочиненных писателем-мифотворцем. Это предания: о кладбище Ана-Бейит (Материнский упокой), о том, как жестокие жуаньжуане учиняли пленникам операцию по удалению памяти и превращали в рабов-манкуртов, как Найман-Эне на белой верблюдице Акмае пыталась воскресить память сына-манкурта, и как тот убил мать…»[205] Сказание о манкуртах воспринималось как центральный эпизод романа Айтматова. Манкурты – это попавшие в рабство пленники, у которых поработители жуаньжуаны отнимали память о прошлом. Пленнику обривали голову и надевали на нее шири – кусок шкуры с шеи только что убитого верблюда. Затем несчастному связывали руки и ноги и надевали на шею колодку, чтобы он не мог коснуться головой земли, и оставляли в пустыне на несколько дней. На палящем солнце шири съеживалась, сдавливая голову. Через несколько дней жертва либо гибла, либо теряла память о прошедшей жизни и становилась идеальным рабом, лишенным воли. Роман Айтматова спровоцировал дискуссию о проблемах исторической памяти, которая стала одной из основных тем с началом перестройки.
В самом начале 80‐х годов завершился жизненный и творческий путь Юрия Трифонова, скончавшегося в марте 1981 года от тромбоэмболии легочной артерии. Его последний, итоговый роман «Время и место» был опубликован посмертно в 1981 году. Его главный герой, писатель Саша Антипов, явно автобиографичен, а действие произведения охватывает всю сознательную жизнь Трифонова, от 1930‐х годов до 1980 года. Антипов пишет роман о писателе, пишущем роман о писателе. Когда Трифонов заканчивал «Время и место», он уже предчувствовал, что его страну в самом скором времени ждут великие потрясения. В декабре 1980 года, находясь в Будапеште вместе с женой Ольгой, Юрий Валентинович записал в дневнике: «Что-то будет в Польше? Объявили военное положение, множество поляков мечутся на окраине Будапешта, на перронах вокзала. Это – начало распада соцлагеря, а может, и Союза. Впрочем, этот труп будет гнить долго».[206] Во «Времени и месте» Трифонов дал зарисовку быта более чем 40 лет советской эпохи, возможно, понимая, что сама эта эпоха – уже уходящая натура. И в финале романа автор встречается с Антиповым, и описание этой встречи подчеркивает предчувствие скорой смерти: «И вот он идет, помахивая портфелем, улыбающийся, бледный, большой, знакомый, нестерпимо старый, с клочками седых волос из-под кроличьей шапки, и спрашивает: “Это ты?” – “Ну да”, – говорю я, мы обнимаемся, бредем на бульвар, где-то садимся, Москва окружает нас, как лес. Мы пересекли его. Все остальное не имеет значения».[207] Упоминание леса заставляет вспомнить начало «Божественной комедии» Данте:
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Слова о том, что автор с героем преодолели лес, символизирует обретение ими «правого пути» и одновременно – приближение окончания их земной жизни.
В 1982 году вышла книга «Лад. Очерки о народной эстетике» одного из видных представителей «деревенской прозы» вологодского писателя Василия Белова. Он рассказывает о традиционной деревенской культуре, народном фольклоре, быте и художественных промыслах Вологодской, Архангельской и Кировской областей. Литературный критик Александр Журов так характеризует книгу «Лад»: «Очерки о народной эстетике не привязаны к какой-либо исторической эпохе. Время словно сливается с пространством и оборачивается вечностью. По своей форме эта книга представляет собой глоссарий, своеобразный путеводитель по вселенной народной жизни. Формальная энциклопедичность выражает притязание полноты, исчерпанности, законченности. При этом внутри “энциклопедии” Белов воспроизводит цикличность народной жизни: содержательно одни эпизоды книги как бы повторяют другие, но на новом уровне и с другой стороны. Время в этой книге обретает мифологический характер. Белов почти не дает ссылок на конкретную историческую эпоху… Мир, который он описывает, не просто существовал когда-то, он существует всегда, здесь и сейчас».[208] Для писателя традиционная деревня Русского Севера оставалась идеалом, Ладом и, как он считал, сохранялась вплоть до начала XX века, когда постепенно вынуждена была отступить под натиском Разлада, современной городской цивилизации, и потрясениями революции, с ее красным террором, раскулачиванием и насильственной коллективизацией. Последующую перестройку и крах СССР Белов воспринял как крайнюю степень Разлада, что отразилось в его последующих произведениях.
В 1982 году была опубликована на белорусском языке, а в 1984 году – в авторском переводе на русский язык повесть белорусского писателя, одного из наиболее видных представителей военной прозы Василя Быкова «Знак беды». Эта повесть – о страшной трагедии войны на примере жителей оккупированного немцами в 1941 году маленького белорусского хутора Яхимовщина. Уже немолодая белорусская женщина Степанида сознает, что найти какой-то способ сосуществовать с оккупантами не удастся, и решает отомстить им за все, взорвав упавшей в огород и невзорвавшейся авиабомбой только что отремонтированный мост. Она перепрятывает бомбу, но не успевает совершить задуманное. Окруженная полицаями, она поджигает хату вместе с собой. Полицаи, думая, что в хате бомба, не решаются тушить пожар, и хутор полностью сгорает. А бомбы они так и не находят. Заключительные слова повести звучат пророчески: «Но бомба дожидалась своего часа»[209].
В повести Быкова много внимания уделено довоенным годам, в том числе коллективизации. Писатель показал ее разрушительное влияние на белорусскую деревню. А еще в повести Быкова активисты коллективизации потом оказались среди наиболее рьяно служивших немцам полицаев. Единственное историческое лицо в повести – Александр Червяков, председатель ЦИК Белоруссии. Он застрелился 16 июня 1937 года, предчувствуя неминуемый арест и гибель. В повести Александр Григорьевич приезжает на хутор, чтобы лично вручить Степаниде почетную грамоту. Увидев нищету и услышав, что у нее нет денег даже