купить молоко и лекарства больному ребенку, так как еще не уплатила недоимку в колхоз, дает Степаниде червонец и говорит, что возвращать этот долг не обязательно. А его пожелание на прощанье богатой жизни хозяевам звучит фальшиво и всерьез не воспринимается ни Степанидой, ни ее мужем Петроком, ни самим Червяковым.
Быков уже в начале 80‐х годов понимал, что народу не ужиться с существующей Советской властью, как он не ужился с немецкими оккупантами. Показывая неприглядную реальность коллективизации, Быков давал понять, что заложенная десятилетиями коммунистической власти бомба скоро рванет, в том числе и в национальном вопросе. В мемуарах, законченных незадолго до смерти, Василь Владимирович писал о «Знаке беды»: «Повесть свою писал последовательно, кроме вставного сюжетного куска, который оказался словно бы ядром ореха, – его я сделал позднее. Ядро это было очень важно для развития темы, ибо именно оно как раз и несло в себе главный идейный знак – знак национальной беды. Мало было коллективизации, так еще и оккупация. Это и предопределило жизнь и судьбу реликтовых хуторян Степаниды и Петрока. Степанида инстинктивно чувствовала, откуда все время подступает к ним беда, – то был мост. Она очень хотела его уничтожить, чтобы окончательно обособиться, отъединиться от мира и его напастей. Это для хуторян-белорусов было важнее всего. Однако осуществить свое желание никогда и никому не удавалось, несмотря на многочисленные попытки. Бомба Степаниды предназначалась для другого».[210] Неслучайно в конце 80‐х годов Василь Быков стал одним из самых твердых сторонников белорусской независимости и одним из лидеров Белорусского народного фронта.
Литературный критик и биограф Быкова Игорь Дедков 28 сентября 1982 года записал в дневнике: «Повесть Быкова очень печальна; из того, на что надеялся народ, ничего не сбылось; червонец, сунутый Червяковым Степаниде, – косвенное признание беды и провала скоропалительного переустройства сельской жизни. Это самая горькая и самая прямая книга последних лет. Упомянутая прямота ничуть не преуменьшает ее художественной значительности и даже тонкости, что вроде несвойственно Быкову, предпочитавшему прежде “крупный штрих”».[211] А 31 октября того же года Дедков добавил: «Думаю, что проверкой этих новых тревог и опасений (насчет усиления цензуры, которое Дедков связывал с приходом Андропова на пост секретаря ЦК по идеологии. – Б. С.) станет отношение к “Знаку беды” Быкова. Если эта повесть сойдет Быкову “с рук”, то, значит, страхи преувеличены и жить можно».[212]
Опасения Дедкова были не напрасны, но все разрешилось достаточно удачно. 8 января 1983 года Быков сообщил ему, что «Знак беды» снят цензурой в «Дружбе народов» и «после читки “выше” передвинут на май».[213] И это притом что «Знак беды» к тому времени уже был напечатан на белорусском языке. Но повесть Быкова все же была опубликована на русском языке в «Дружбе народов» в марте – апреле 1983 года, а в 1984 году, уже после смерти Андропова и прихода к власти Черненко, вышла отдельным изданием в издательстве «Молодая гвардия». По словам Быкова, «цензоры, конечно, превосходно понимали, где был “знак беды”, и очень старались, чтоб этого не понял читатель. Чтобы все спрятать в строго засекреченных фондах, начисто вычеркнув из литературы. Но не в их власти было вычеркнуть это из жизни, ибо, как говорили древние греки, – даже боги не в силах переиначить прошлое».[214] И подчеркивал: «Должно быть, свой путь к свободе каждому суждено пройти отдельно. И, наверное, не только для человека, но и для страны индивидуализм – не самый худший путь. Может, не наилучший, но и не наихудший, – в основе коллективной свободы лежит свобода индивидуальная».[215]
Повесть «Знак беды» отвечала духу начавшейся перестройки и в 1986 году была удостоена самой престижной в СССР Ленинской премии. «Второе дно» повести не разглядели.
В начале 1985 года, еще до прихода к власти Михаила Горбачева, была опубликована написанная еще в 1981 году повесть московского писателя Юрия Полякова «ЧП районного масштаба» с резкой критикой положения дел в комсомоле, давно уже превратившемся в сугубо бюрократическую организацию. Эта повесть очень скоро стала восприниматься как одно из первых произведений «перестроечной» литературы, и в 1986 году Поляков получил за нее премию Ленинского комсомола. В том же году он опубликовал повесть «Работа над ошибками» – о неблагополучии дел в советской школе, а в 1987 году – написанную еще в 1980 году повесть «Сто дней до приказа» – о неуставных отношениях в Советской армии. В 1989 году появилась повесть Полякова «Апофегей», где в образе 1‐го секретаря Краснопролетарского райкома партии Михаила Петровича Бусыгина, прозванного БМП за неуступчивость и непреклонность, присутствовала пародия на бывшего 1‐го секретаря Московского горкома партии Бориса Ельцина, ставшего лидером демократической оппозиции. Сам писатель называл свои сатирические повести произведениями «гротескного реализма».[216]
В 1985 году была опубликована повесть одного из наиболее видных представителей «деревенской прозы» Валентина Распутина «Пожар». Писатель чувствовал неблагополучие жизни. Сюжет повести сводится к тому, что в леспромхозовском поселке загорелись склады, и жители поселка пытаются потушить пожар и спасти хранившиеся на складах товары. Эти трагические события представлены через жизнь одной супружеской пары, участвующей в тушении пожара. Пожар в более широком смысле символизирует непорядок в государстве и обществе. Это отражено в эпиграфе повести – цитате из народной песни: «Горит село, горит родное… / Горит вся родина моя».[217] Непорядку Распутин противопоставляет прежде всего семейные ценности. Вечером главный герой повести шофер Иван Петрович возвращается с работы домой, где его ждет заботливая жена Алена, приготовившая ужин. Но услышав крики: «Пожар! Склады горят!», Иван, не успев поесть, отправляется на борьбу с огнем. После «страшной ночи», когда тушили пожар, он возвращается домой, где уже топится печь и на скорую руку собрано на стол – Алена «и под бомбежкой не забыла бы обиходить дом».[218] Как отмечают Валерий Меринов и Ирина Карпенко, «вспыхнувший в поселке пожар – своеобразное наказание людям за грех беспамятства, безверия, пьянства»[219]. Падению нравов русской деревни, распаду русской семьи Распутин противопоставляет вечную сибирскую природу, описания которой присутствуют в повести. В финале Иван Петрович вопрошает: «Что ты есть, молчаливая наша земля, доколе молчишь ты? И разве молчишь ты?»[220]
В самом начале перестройки, в январе 1986 года, был опубликован роман Виктора Астафьева «Печальный детектив», который вызвал едва ли не больший читательский интерес, чем все прошлые произведения писателя, среди которых такие шедевры, как сборник рассказов «Царь-рыба» и повести «Где-то гремит война» и «Пастух и пастушка». Виктор Петрович уже очень давно предчувствовал, что Россию ждут суровые, возможно, катастрофические перемены. В 1967 году в письме жене он предсказал: «Как жить? Как работать? Эти вопросы и без того не оставляют меня ни на минуту, а тут последние проблески света затыкают грязной лапой… Настроение ужасно. Мне хочется завыть и удариться башкой о стену. Будь же проклято время, в которое нам довелось жить и работать!.. Нас ждет великое банкротство, и мы бессильны ему противостоять. Даже единственную возможность – талант – и то нам не дают реализовать, употребить на пользу людям. Нас засупонивают все туже и туже… Руки опускаются. И жаль, что это ремесло невозможно бросить».[221]
И роман «Печальный детектив» в условиях, когда уже чуть ослаб цензурный гнет, стал одним из первых произведений национальной самокритики. Главный герой, бывший оперативник уголовного розыска и начинающий писатель 42‐летний Леонид Сошнин пытается понять, «отчего русские люди извечно жалостливы к арестантам и зачастую равнодушны к себе, к соседу – инвалиду войны и труда? Готовы порой последний кусок отдать осужденному, костолому и кровопускателю, отобрать у милиции злостного, только что бушевавшего хулигана, коему заломили руки, и ненавидеть соквартиранта за то, что он забывает выключить свет в туалете, дойти в битве за свет до той степени неприязни, что могут не подать воды больному, не торкнуться в его комнату…
Вольно, куражливо, удобно живется преступнику средь такого добросердечного народа, и давно ему так в России живется».[222]
Друг Астафьева белорусский писатель Василь Быков писал ему, прочитав «Печальный детектив»: «Сегодня почти дочитал твой роман и до утра не мог уснуть – взбудораженный, восхищенный, ошарашенный и т. д. … Удивительно правдивое и на редкость емкое произведение – концентрат правды о нравах, о жизни, местами – прямо-таки воплей, по мощи равных крику Достоевского, обращенных к людям: что же вы делаете, проклятые!»[223]
В 1986 году Василь Быков опубликовал повесть «Карьер». Ее главный герой, старший лейтенант Агеев, через 40 лет после войны приезжает в белорусское местечко и пытается раскопать песчаный карьер, где предположительно была расстреляна немцами его возлюбленная Мария, спасшая его во время войны. Агеев винит себя в ее гибели и хочет убедиться, действительно ли она погибла или могла остаться в живых, и тогда мог появиться на свет их ребенок, которым она была беременна, сознает, что Мария «была послана ему для счастья, а не для искупления»