После Пропонтиды «Гелиос» попал в новый пролив — Геллеспонт[145]. Этот пролив был и длиннее, и шире Боспора. Следовательно, и плыть по нему было намного безопаснее.
Когда проходили самое узкое место Геллеспонта, Лемох, который редко когда покидал палубу, указывая на левый берег пролива, спросил Тимона:
— А знаешь ли ты, дружище Тимон, что произошло на этом вот берегу сорок четыре года тому назад?
— Не знаю. Наверное, что-то интересное, — сказал заинтригованный мальчишка. — Расскажи, дядюшка Лемох.
— Так и быть, расскажу. А произошло тут курьёзное, если не сказать, дикое событие. В том году царь Персии Ксеркс во главе огромного войска собрался напасть на Элладу. И вот здесь, в самом узком месте Геллеспонта, он решил переправиться из Азии в Европу. Для этого Ксеркс приказал построить в этом месте сразу два моста. Один из мостов возводили египтяне, другой — финикийцы. Но когда мосты были построены и войско готовилось к переправе, разразилась страшная буря и оба моста были уничтожены. Узнав об этом, не на шутку разгневанный царь персов велел мастерам, руководившим постройкой мостов, отрубить головы, а Геллеспонт высечь трямястами ударами бича. При этом палач, проводивший экзекуцию, выкрикивал: «О, ты, горькая влага Геллеспонта! Так тебя карает наш владыка за оскорбление, которое ты нанесла ему, хотя он тебя ничем не оскорбил! И царь всё-таки перейдёт тебя, желаешь ты этого или нет! А за то, что ты сделала, ни один человек не принесёт тебе жертву как мутной и солёной реке!» Для большей острастки Ксеркс велел ещё бросить в воды Геллеспонта пару кандалов. Вот такие причуды водились за царём царей, — заключил Лемох.
— А Геллеспонт этот Ксеркс перешёл всё-таки или нет? — поинтересовался Тимон.
— Когда строители моста были обезглавлены, а Геллеспонт «наказан», царь велел строить новый мост. На сей раз персы поставили свои корабли от берега до берега в ряд борт к борту, связали их и уложили сверху доски. И по этому мосту Ксеркс переправил свою орду в Европу.
— И напал на Элладу?
— Да, сынок, напал. И даже дважды захватывал и грабил Афины. Но вскоре в морской битве при Саламине[146], а затем и в сухопутной при Платеях[147] персы были наголову разбиты объединённым войском эллинов и с позором бежали назад в свою Азию. Вот такая история...
Эгейское море встретило мореходов тёплой солнечной погодой, ласковым освежающим ветерком и синевой воды и неба — чистым, без единой тучки.
— Запахло родным воздухом! — сказал кто-то из матросов «Гелиоса».
Под вечер, когда на море начали опускаться сумерки, Тимон заметил далеко впереди вспышки огня. «Не иначе как снова гроза надвигается, — решил Тимон. — Надо предупредить дядюшку Лемоха».
Но Лемох на тревоги Тимона лишь добродушно усмехнулся.
— Нет, дружище Тимон, никакая это не гроза. Это остров Лемнос[148]. А пламя извергает расположенная на этом острове кузница Гефеста. Да, да! Гефеста — бога огня и ремесел. Слыхал о таком?
— Немножко, краем уха, — сознался Тимон. — Но, дядюшка Лемох, если Гефест бог, то почему он, как все боги, живёт не на Олимпе[149], а здесь, на острове?
— Длинная история, — почесал затылок Лемох. — Но так и быть, тебе расскажу. Этот бог заслуживает того, чтобы о нём знали все. Так вот, слушай: Гефест — сын верховных наших богов Зевса и Геры. Только вот родился он почему-то хилым, некрасивым, да к тому же ещё и хромым. Разгневанная Гера не захотела видеть такого сына и зашвырнула новорожденного с Олимпа аж на остров Лемнос. Здесь мальчонку подобрала Океанида[150] Евринома. Она-то вместе со своей матерью Тефией[151] и вырастила Гефеста на дне морском в гроте океанид. Когда же Гефест вырос и стал искусным мастером на все руки, то вернулся назад, на вот этот самый Лемнос. Здесь он обустроил мастерскую и кузницу и вместе со своими помощниками-циклопами изготовил множество замечательных вещей. Как, например, медные чертоги для обитателей Олимпа, скипетр* и эгиду[152][153] Зевса, тирс[154] Диониса, колесницу Гелиоса, доспехи Ахилла. Ещё он постоянно куёт Зевсу молнии. А почему не живёт на Олимпе? Да потому, что на Олимпе боги ведут праздную жизнь и изнывают от безделья. А Гефест, как видишь, бог-трудяга. Олимп не для него. У нас в Афинах Гефеста как бога огня и покровителя ремёсел чтут наряду с самой Афиной[155], покровительницей города. И ежегодно в его честь устраивают праздник. В этот день с наступлением сумерек проводятся эстафетные соревнования юношей-бегунов с факелами. Вот, пожалуй, и всё.
— А нельзя ли хоть издали посмотреть на кузницу Гефеста? — с затаённой надеждой спросил Тимон.
— Ничего не выйдет, дружище Тимон, — покачал головой Лемох. — От Лемноса лучше держаться подальше. Когда работа у Гефеста спорится, оттуда далеко в море летят горячий пепел и раскалённые камни. Будет лучше, если остров мы обойдём стороной.
И всю ночь было видно, как, медленно отдаляясь, далеко позади полыхает зарево над кузницей Гефеста.
«Вот уж действительно работяга! — подумал Тимон. — Даже ночью трудится!»
Лемнос был не единственный остров, встретившийся «Гелиосу» в Эгейском море. Судну пришлось миновать ещё множество больших и маленьких островов, коими так щедро усеял это море Посейдон. И всё же Аттика становилась всё ближе и ближе. Вот уже пройден пролив Кафирефс между островами Эвбея и Андрос, а вскоре и остров Елена[156] показался.
— А вот и Елена вышла нас встречать! — бодро провозгласил кто-то из матросов.
— Какая Елена? Где Елена? — подивился Тимон.
— Остров этот так называется, — объяснил другой матрос.
— Какое странное название? — продолжал удивляться парнишка. — Откуда оно взялось?
Просвещать Тимона в который раз пришлось Лемоху.
— «Илиаду», я думаю, ты читал?
— Читал.
— Помнишь, из-за чего началась осада Трои?
— Помню. Сын царя Трои Парис похитил жену царя Спарты, Менелая, Елену. С этого всё и началось.
— Совершенно верно. Так вот... На первых порах Парис прятал Елену в одной из пещер вот этого самого острова. Отсюда и название.
— Понятно, — признательно заулыбался Тимон. — Если бы мне поплавать с тобой, дядюшка Лемох, парочку месяцев, я, наверное, знал бы всё на свете.
— Ну, скажем, не всё на свете, — ответил Лемох, — но кое-что знал бы. Я ведь не только в Ольвию плаваю. Я бывал в Египте, в Сиракузах[157]. И даже в Мессалии[158] был однажды. А от Мессалии до Геракловых Столпов[159] рукой подать. А это уже, считай, край света.
Едва «Гелиос» миновал остров Елены, как справа по борту открылась дивная картина: на высоченном скалистом мысе, чуть ли не над самым морем возвышался огромный величественный храм необыкновенной красоты.
— Вот это да! — невольно вырвалось у Тимона.
— Что, впечатляет? — спросил Лемох.
— Ещё как! — не в силах оторвать от храма взгляд, ответил Тимон. — Что это за храм? Кто его здесь воздвиг? И зачем?
— Это мыс Сунион, а на нём — храм Посейдона. Возвели его афиняне. Почему на этой скале и так высоко, спрашиваешь? А чтобы моряки, возвращаясь домой из далёких плаваний, могли издали видеть, что они уже у берегов родной Аттики, считай, дома, где их ждут друзья и родные.
За мысом Сунион перед взорами членов экипажа и пассажиров «Гелиоса» предстала Аттика, с многочисленными холмами, покрытыми густыми оливковыми и платановыми рощами. При виде родных пейзажей лица матросов прояснились. Кое-кто даже замурлыкал песню. Впрочем, матросов можно было понять, — почти что месяц они не были дома.
На восьмой день третьей декады месяца фаргелиона, то есть на тринадцатый день плавания, вдали показался Пирей.
И чем ближе приближался к нему «Гелиос», тем больше удивлялся Тимон. Впрочем, удивлялся — не то слово. Тимон был просто ошеломлён увиденным. Он и подумать не мог, что может существовать такой огромный порт, да ещё с тремя бухтами, и такое количество кораблей. В особенности — боевых. Ведь в Ольвии была всего лишь одна боевая унирема, которой так гордились горожане. А тут!.. Тимон попробовал было сосчитать корабли, но вскоре махнул на это занятие рукой. На помощь, как всегда, пришёл Лемох:
— У Афин только боевых кораблей три сотни. Правда, сейчас в Пирее их двести семьдесят: тридцать под командованием Перикла находятся в Понте Эвксинском. Часть из них мы недавно видели перед входом в Боспор. А сколько здесь торговых кораблей! Это тебе, брат, не Ольвия, в порту которой больше десятка кораблей одновременно не увидишь. Это — Афины! — с гордостью заключил Лемох и для большей убедительности поднял кверху указательный палец.
Ещё на подходе к Пирею в разных направлениях двигалось по заливу множество кораблей. Одни покидали бухты и выходили в открытое море, другие, как и «Гелиос», возвращались из дальних плаваний. Поэтому, чтобы не столкнуться с каким-либо из них, Лемох велел опустить парус. Дальше к месту стоянки «Гелиос» продвигался медленно, с помощью весел.
Но вот и причал — многолюдный и шумный. Десятки, если не сотни, людей куда-то спешили и что-то передвигали: кто на спине, кто на носилках, кто на тележке, а кто-то на повозке, запряжённой мулами или лошадьми.