— Дядюшка Феокл, — выслушав наставления педотриба, отозвался Тимон, — есть новость.
— Давай её сюда.
— Матрий объявился. Сегодня утром его привёл отец. И знаешь, кого они наняли педотрибом?
— Нет. И кого же?
— Твоего давнего приятеля, Ксанфа.
— Вот как! Ну, что ж... Теперь мы будем с Ксанфом не просто приятели, а приятели-соперники. Кстати, а тебя Матрий видел?
— Видел. Я поприветствовал его, но он промолчал и даже виду не подал, что мы знакомы.
— Ну, и пусть... Делай и ты вид, что не знаешь его.
В ежедневных, иногда изнурительных тренировках незаметно прошёл месяц. За это время Тимон перезнакомился почти со всеми сверстниками и даже кое с кем из взрослых атлетов. За редким исключением (имеется в виду прежде всего Матрий) собравшийся здесь народ оказался доброжелательным и дружелюбным. Можно сказать, что за это время гимнасийная колония превратилась в большую шумную семью.
Правда, к концу занятий эта семья сократилась на три человека. В участии в Олимпиаде элланодики отказали двум взрослым друзьям-аркадийцам за частое употребление вина и юноше из Мегары[188], который, хотя и был неплохим прыгуном в длину, но оказался на редкость недисциплинированным и ленивым.
Девятого гекатомбеона, сразу после завтрака, из ворот гимнасия вывалила огромная, пёстрая и шумная толпа, растянувшаяся по мере продвижения на добрых пять стадиев. Предстоял двухдневный пеший переход в Олимпию. Гимнасий враз опустел, стал безлюдным и неуютным. Лишь несколько человек остались в нём сторожить гимнасийное добро.
Впереди процессии важно выступали облачённые в пурпурные одежды члены Олимпийского совета, спондофоры, элланодики и жрецы, следом — гимнасийные педотрибы. За ними двигалась самая многочисленная группа (около четырёх сотен человек), состоящая из атлетов, их педотрибов, родственников и друзей. Далее следовали болельщики. Здесь можно было увидеть купца и винодела, важного чиновника и хлебопёка, кузнеца и архонта какого-нибудь полиса. Люди почтенных возрастов, те ехали кто верхом на лошади или муле, кто на повозке. Остальные вместе со всеми шагали пешком. Позади этой кавалькады, безбожно скрипя колёсами, катили десятка два повозок с разнообразной поклажей и харчами. Благодаря им Феокл и Тимон шли налегке: свои котомки они уложили на одну из повозок. Замыкало процессию стадо жертвенных животных. Оттуда постоянно доносились рёв быков, блеянье овец, визг свиней. Отдельно на повозке, в клетке, как персону важную, неспокойную и небезопасную, везли выловленного в аркадийских лесах большого чёрного дикого кабана.
Дорога петляла среди холмов неподалёку от моря. Самого моря не было видно, но его близость ощущалась постоянно благодаря влажной прохладе. Но этого было ничтожно мало, чтобы унять жару. На небе не было ни единой тучки, солнце припекало немилосердно, и жара стояла невыносимая. Большинство атлетов шли едва ли не нагими. Одни лишь головы у всех были чем-нибудь прикрыты: широкополыми шляпами, белыми тряпицами, фиговыми листами и даже пышными венками.
Под вечер процессия остановилась у речушки Пиер, которая служила границей между Элидой и Писой[189]. Именно в Писе находился священный округ Олимпия. Прежде чем ступить на его землю, всем участникам похода предстояло пройти обряд очищения от всего нехорошего, что могло осквернить общеэллинские святыни в Олимпии.
Обряд был на редкость простым. Один из жрецов взял за уши принесённого рабом отчаянно визжащего поросёнка, поднял его повыше, чтобы всем было видно, и неуловимым движением руки полоснул ему по шее остро отточенным ножом. Струйка крови окрасила в пурпур речную гладь. И тотчас все путники принялись черпать воду пригоршнями, кропить свои одежды и обмывать лица. В этом и состоял весь обряд очищения.
Ночевали в раскинувшемся на другом берегу Пиера посёлке Летрины.
Часть третьяОЛИМПИЯ
С восходом солнца процессия продолжила свой путь. После полудня впереди показался холм — конусообразный, от основания до верхушки покрытый буковым и сосновым лесом. Это был холм (или гора — как кому нравилось) Кроноса, за которым находилась священная роща Альтис, а в Альтисе — священный округ Олимпия — конечная цель похода элидской процессии.
Пройдя по узкому проходу между западным подножьем холма Кроноса и речушкой Кладей и миновав небольшую рощицу, процессия неожиданно оказалась перед перекрывшей ей дальнейший путь шумной многотысячной толпой.
При виде такого количества что-то возбуждённо кричащего и размахивающего руками народа Тимон, как, впрочем, и некоторые другие новички, слегка растерялся. Чтобы всё это значило? С чего бы такие страсти? Тем не менее растерянности он никак не выказал. Даже перед Феоклом. И только когда процессия приблизилась к толпе настолько, что можно было расслышать приветливые возгласы и рассмотреть сияющие восторгом лица, Тимон понял, что это болельщики, собравшиеся здесь, чтобы встретить и поприветствовать элланодиков и атлетов. И тотчас успокоился. Даже мысленно пожурил себя за глупую мысль.
Гам над толпой стоял непрерывный. Кто-то узнавал среди атлетов приятелей или знакомых, кто-то искал земляков, а кто-то просто хотел выплеснуть наружу свои так долго сдерживаемые эмоции. То и дело слышались выкрики с обеих сторон:
— Где тут атлеты из Эгины[190]? Покажитесь!
— Кто видел Протиса из Крита?
— Есть твой Протис! Куда он может деться?
— Вот он я! Хайре, дружище Горгос!
— Посланцы Лесбоса[191], отзовитесь!
— Ищу земляков! Я из Халкидики[192]! Есть кто-нибудь?
— И не один! Нас тут целая команда!
— Кого я вижу! Родоклу моё почтение! Не осрами Фессалию!
— Постараюсь! Для чего же я сюда пришёл!
— Есть среди вас атлеты из Этолии[193]?
— А разве без нас возможны Олимпийские игры?
— Привет землякам из Хиоса! Вечером встретимся!
— С радостью!
Чтобы процессия могла пройти сквозь толпу, элланодикам и членам Совета пришлось взяться за руки и образовать живой коридор, перед которым толпа стала неохотно расступаться, давая проход. Процессия стала медленно продвигаться по этому коридору к северо-западным воротам. Когда ворота остались позади, они тотчас были заперты.
Председатель Совета, добродушный с виду мужчина лет шестидесяти, как жердь, тощий и высокий, совершенно лысый, но зато с внушительной бородой, взобравшись на какое-то возвышение, поднял руку, призывая к тишине.
— Вот мы и в общеэллинской святыне — Олимпии! С чем вас всех и поздравляю! — выкрикнул он. — Послушайте, что будем делать дальше. Сегодня обустраиваемся и отдыхаем. Атлеты и их педотрибы могут жить в бараках-общежитиях. Вот они, эти бараки, перед вами. Всем остальным участникам нашей процессии — родственникам, друзьям, землякам, болельщикам, — придётся ночевать в долине Алфея в палатках, если у кого они есть, эти палатки, или прямо на траве под открытым небом, если палаток нет. Впрочем, ночами сейчас тепло, очень даже тепло, достаточно какого-никакого одеяла или куска ткани. Завтра, с восходом солнца, во дворе Булевтерия атлеты будут давать торжественную Олимпийскую клятву. Затем состоится жеребьёвка. Присутствие атлетов обязательно. Остальной день у вас будет свободным. Вы сможете ознакомиться с Олимпией — а здесь есть на что посмотреть, — побывать на рынке, принести жертвы богам, послушать, а то и пообщаться с интересными людьми — по случаю Игр в Олимпию съезжаются многие знаменитости: поэты, драматурги, философы, художники. Следующие три дня — соревнования. На пятый день — награждение олимпиоников и прочие торжества. Всё понятно? Вот и чудесно! Можете расходиться.
Феокл и Тимон разыскали повозку с поклажей, забрали свои котомки и пошли к одному из бараков. Наспех сколоченный из досок барак был длинным и узким. В нём выстроились в два ряда грубо сбитые кровати. Вместо вешалок над каждой кроватью был вколочен в стену большой гвоздь. Можно было подумать, что строили этот барак спартанцы, ярые враги роскоши. Большинство кроватей уже были заняты. Ведал приёмом гостей служитель — одноглазый крепыш, по всему видать, бывший атлет — кулачный боец. Подойдя к Феоклу и Тимону и окинув их своим единственным глазом, он ткнул пальцем Тимона в живот и сказал, добродушно скаля зубы:
— Насколько я понимаю, атлет у нас ты. А это твой педотриб. Хорошо-о... Есть два места в самом конце правого ряда кроватей. Кровати у нас, как видите, деревянные, без матрасов. Так что нежиться особо не придётся.
— А нельзя ли нам устроиться где-нибудь на берегу Алфея? — спросил Феокл. — У нас имеется палатка.
— Дело ваше, — не стал перечить служитель и, добродушно взъерошив Тимону волосы, добавил: — Главное, никуда не опаздывать. У нас тут с дисциплиной очень серьёзно.
Закинув свои котомки на плечи, Феокл и Тимон направились к берегу Алфея подыскивать место для палатки. Найти его оказалось не так просто: почти всю долину занимало самое настоящее поселение из разноцветных палаток. Их было тут тысячи.
В одном месте Феокл увидел своего приятеля Ксанфа, который поправлял крепление большой добротной палатки.
— Тоже решили в палатке жить? — приветливо отозвался Ксанф. — Ставьте рядом с нашей. Думаю, места хватит.
— Кто это там? — послышалось из палатки, и вслед за голосом высунулась наружу голова Матрия. Увидев земляков, Матрий скривился, будто раскусил ягоду агруса, и недовольно пробубнил: — Не надо нам этих соседей! — И тут же его голова исчезла в палатке.
Ксанф, ничего не сказав, молча развёл руками, что могло означать одно: «Ничего не поделаешь. Хозяин-барин!»
Место для палатки нашлось на самом берегу Алфея, там, где в него впадает Кладей.