[198], и боги, естественно, не могли допустить, чтобы отпрыск одного из них стал кормом для рыб. Они извлекли Миртила со дна моря и подняли его на небо, превратив в созвездие Возничего.
— И всё-таки, хоть и был этот Пелопс ничуть не лучше Эномая, но одно дело для людей он сделал хорошее, — раздумчиво произнёс Тимон.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Феокл.
— Конечно, Олимпийские игры!
— Что верно, то верно! А впрочем, — несколько погодя сказал Феокл, — существуют и другие версии появления Олимпийских игр. Например, кое-кто склонен считать, что начало Играм положил сам Зевс после победы в рукопашном поединке со своим отцом Кроном, в результате которой он стал властителем мира. И поединок их проходил вроде как в этой вот роще. Потому-то и холм этот носит имя Крона. А ещё существует предание, что первые Игры провёл Геракл. Установить истину вряд ли уже удастся...
Храм Геры, стоявший севернее могилы Пелопса, как и сама могила, особого впечатления на Тимона не произвёл. Хоть и был он старинным. Храм как храм. Храм Аполлона в Ольвии ничуть не хуже.
Куда большее внимание Тимона, как, впрочем, и Феокла, привлекла внушительная толпа народа, шумевшая перед входом в храм. Оттуда то и дело доносились возмущённые возгласы. Толпу старался перекричать пожилой большеголовый мужчина, одетый, несмотря на летнюю жару, в длинный гиматион зелёного цвета. Выступавший стоял на ступенях, ведущих в храм, слегка возвышаясь над толпой.
— Кто это там просвещает эллинов? — спросил Феокл мужчину, который отделился от толпы и, проходя мимо, с отвращением плевался и что-то возмущённо бормотал себе под нос. — Есть что послушать?
— Не советую! — отозвался мужчина. — Там какой-то богохульник, называющий себя Протагором[199] из Абдеры, несёт всякую ахинею, людей к неверию в богов подбивает! — искреннему возмущению мужчины не было предела. — Говорит, что о богах он, видите ли, не может ничего сказать, существуют они или нет и каковы они с виду, потому что он их не видел. Вы слышали такое: он их не видел! Не хватало ещё, чтобы каждый прохиндей богов мог видеть. А может, тебе обниматься с ними ещё захочется? Или целоваться? А ещё философом себя называет! Даю слово, что ещё сегодня настоящие эллины этому горе-философу хорошенько намнут бока.
Негодующий мужчина пошёл дальше своей дорогой, а Феокл сказал Тимону:
— Значит, Протагора не будем слушать. Лучше мы сходим на стадиум. Посмотришь, где тебе завтра предстоит бегать. Тут недалеко. Ты как?
— Да, идём на стадиум, — согласился Тимон, которого религиозные диспуты меньше всего интересовали.
Идти пришлось вдоль вытянутых в длинный ряд небольших, а то и просто крошечных строений, похожих не то на храмы, не то на дворцы, а то и на обычные жилища.
— Это сокровищницы эллинских полисов и городов, — стал объяснять Феокл. — В них хранятся подарки этих полисов и городов храму Геры. Этих подарков столько уже надарили храму — он ведь старинный, что они уже не умещались там. Вот и пришлось строить сокровищницы... А вот и стадиум, — Феокл широким жестом руки указал на посыпанную свежим песком длинную ровную дорожку шириной около десяти оргий, по сторонам которой возвышались покатые склоны — северный природный, подножие холма Крона, южный — похоже, насыпной. — Длина дорожки равна одному стадию. Олимпийскому стадию. Стартуют бегуны вот отсюда. В конце дорожки — финишный столб. Его, как ты знаешь, надо коснуться рукой. Кто первым коснулся, тот и победил. На склонах размещаются зрители. Их тут вмещается до пятидесяти тысяч. Вот такой здесь стадиум...
— А нельзя ли сейчас пробежаться по дорожке? — спросил Тимон. — Испробовать её.
— Конечно, нельзя, — качнул головой Феокл. — Стадиум уже подготовлен к состязаниям. Завтра набегаешься. Да и побегал ты уже сегодня немножко. Лучше сходим мы сейчас к храму Зевса. В отличие от храма Геры он построен недавно. Говорят, там есть на что посмотреть. Возможно, я увижу бывшего своего соседа Фидия. Он вроде бы работает в храме над созданием большущей статуи Зевса.
— Ты это серьёзно, дядюшка Феокл? — Тимон от удивления раскрыл рот. — Фидий, который изваял статуи Афины на Акрополе в Афинах, был твоим соседом?
— А почему бы и нет? — пожал плечами Феокл. — Жили на одной улице. Правда, он был постарше меня, но тем не менее... Он даже приглашал как-то меня в качестве натурщика, когда лепил своего Гермеса. Я знал не только Фидия, но и его брата Паненона. С этим мы даже были дружны. Знавал я и их отца, Хармида.
Тимон ещё вчера обратил внимание на то, что Альтис — роща необыкновенно красивая, живописная и даже загадочная. Мало того, что вся она была густо усажена платанами, серебристыми тополями, дубами и оливами. В ней повсюду, в самых неожиданных местах стояли алтари, посвящённые обитателям Олимпа. А статуи, так те встречались почти на каждом шагу. Чаще всего вдоль аллей и дорожек. Статуи были самые разные: большие и не очень, мраморные, терракотовые, из песчаника и даже деревянные. Одни — сделанные мастерски, другие — примитивно, наспех.
— Зачем здесь столько статуй? — удивился Тимон. — И кого они изображают?
— Чаще всего атлетов, — объяснил Феокл. — Каждый олимпионик имеет право установить в Альтисе свою статую. Были бы деньги. Немало здесь статуй известных людей, посещавших когда-либо Олимпию. Вот, например, мы проходим мимо статуи Фемистокла[200]. Есть статуи, никого не изображающие, установленные организаторами Игр просто так, на деньги, поступающие в олимпийскую казну в виде штрафов. Ведь здесь за нарушение правил и прочие провинности не только карают розгами, но и, случается, штрафуют. Штрафуют даже города, чьи атлеты особенно провинились.
— Да-а... с дисциплиной здесь действительно строго, — покачал головой Тимон. — Тут надо постоянно быть начеку.
Спросив у одного из многочисленных посетителей Альтиса, как пройти к храму Зевса, Феокл и Тимон направились в указанном направлении.
В тот день Тимону, впрочем, как и Феоклу, предстояло не раз ещё удивляться и восхищаться. Не прошли они и трёх плетров, как деревья расступились, и перед их взорами неожиданно предстала на высоченном постаменте в виде колонны крылатая богиня Ника. Казалось, в неудержимом полёте парит она в небе, неся эллинам очередную радостную весть о победе на поле брани.
— А раньше я ведь не видел этой статуи. Похоже, она появилась в Альтисе совсем недавно, — заметил Феокл. — Даже не берусь представить, что здесь будет через лет сто-двести. Жаль, что мы не увидим этого.
Не менее, чем Ника, поразил Феокла и Тимона стоявший позади статуи на невысоком плато большой — около двух плетров в длину и больше десяти оргий в высоту — величественный храм. Всё это грандиозное сооружение держалось на образующих по всей окружности храма портик тридцати восьми колоннах внушительных размеров: пять пахюсов высотой и чуть ли не полтора пахюса толщиной. Ко входу в храм вёл широкий пандус. На фронтоне храма мастерски исполненная скульптурная композиция изображала готовящееся состязание между Эномаем и Пелопсом. Кроме стоявшего в центре композиции Зевса там были главные действующие лица этой трагической истории: Эномай и Пелопс, а также Миртил, Гипподамия, жена Эномая, Стеропа, и другие причастные к этому событию люди. Были там, конечно, и две конские упряжки.
— Вот это храм! Не храм, а храмище! — восхищённо прошептал Тимон. — Пожалуй, не меньше, если не больше, Парфенона. Так это и есть храм Зевса?
— Думаю, что да, — ответил Феокл. — Впрочем, когда я был в Олимпии в последний раз, этого храма и в помине ещё не было.
Под правым портиком храма теснилось в тени несколько сотен народа. В отличие от толпы, собравшейся у храма Геры, здесь было тихо и спокойно. Был слышен лишь один голос — мужчины, стоявшего в портике. Мужчине, с виду благообразному, лысеющему, с окладистой бородой, было около сорока лет.
Тимон и Феокл подошли поближе, прислушались.
Держа перед собой в вытянутой руке свиток, мужчина читал низким, чуть хрипловатым голосом. Читал медленно, с расстановкой, вдохновенно:
С т а с и м п е р в ы й
Х о р
С т р о ф а п е р в а я
Реки священные вспять потекли,
Правда осталась, но та ли?
Гордые выси коснулись земли;
Имя богов попирая в пыли,
Мужи коварными стали...
Верно, и наша худая молва
Тоже хвалой обратится,
И полетят золотые слова
Жёнам в усладу, что птицы.
Антистрофа первая
Музы не будут мелодий венчать
Скорбью о женском коварстве...
Только бы с губ моих эту печать,
Только б женской кифаре звучать
В радужном Фебовом[201] царстве...
О, для чего осудил Мусагет[202]
Песню нас слушать всё ту же?
В свитке скопилось за тысячи лет
Мало ли правды о муже?[203]
Тронув за локоть стоявшего впереди молодого человека с длинными, заплетенными в модную косичку волосами, Феокл тихо спросил, указав на чтеца:
— Кто это?
Молодой человек живо обернулся и с готовностью ответил:
— Это? Драматург Еврипид[204]. Читает свою новую драму «Медея».
Прищурив один глаз, как будто что-то соображая, молодой человек весело подмигнул Тимону и неожиданно выдал экспромт:
Драматург наш славный Еврипид
Скоро Эсхилов[205] всех затмит.
Такие драмы сочиняет,
Что зритель чуть ли не рыдает.
На молодого человека зашикали соседи, и он, смущённо улыбнувшись и втянув голову в плечи, умолк и повернулся лицом к портику.