— Что же это за бой будет? — недоуменно пожал плечами Тимон. — Ведь это телёнок будет драться с быком!
— Ничего не поделаешь, — развёл руками Феокл. — Так решил жребий. Просто хиосцу надо было заняться другим видом агона.
— А если он любит кулачный бой? Если у него есть способности к этому виду агона? — не унимался Тимон.
— Я тоже не пойму, почему бы не делить борцов и кулачных бойцов по весовым категориям... Но я как-то говорил уже тебе, что не мы устанавливали эти законы и правила, и не нам их менять.
Между тем бой начался. Первое время бойцы кружили один вокруг другого, выжидая подходящий момент для нанесения удара. Точнее будет сказать, выжидал подходящий момент один из атлетов — Родокл. Другой, Ктесонид, думал лишь о том, как бы избежать этого удара.
Ещё во время жеребьёвки, когда Ктесонид увидел, с кем ему предстоит сразиться, его боевой дух тут же сошёл на нет. На площадку для поединка он выходил с обречённым видом. Конечно, он мог отказаться от этого боя. Для этого достаточно было в его начале поднять кверху руку. Но Ктесонид и близко не подпускал такой мысли. Сдаться, а тем более без боя, значило стать постоянным посмешищем в родном Хиосе.
Известно, что подвиги совершают нередко люди обречённые, попавшие в безвыходное положение. И Ктесонид совершил такой вынужденный подвиг: вспомнив, что лучшая защита — нападение, он сделал ложный замах левой, а когда Родокл сместил руки вправо для защиты правой стороны лица, со всей силой и яростью обречённого на смерть человека ударил правой в нос соперника. Родокл покачнулся и, опасаясь получить ещё один удар, отскочил от Ктесонида на несколько шагов. Из его разбитого носа струилась кровь.
Стадиум взревел от восторга. Такое, чтобы явный слабак да так ударил заведомого фаворита, к тому же в самом начале боя, случалось нечасто. И тут же стадиум притих в напряжённом ожидании. По тому, с какой злобой сверкнули глаза Родокла, стало ясно, что в долгу он не останется, что поединок превратится в побоище.
Так оно и случилось. Придя в себя, Родокл тут же решительно подступил к Ктесониду, и на лицо хиосца посыпался град мощных ударов. А когда соперник, оглушённый и потерявший всякую ориентацию, и вовсе перестал защищаться, Родокл выбрал момент и с такой силой саданул ему снизу по подбородку, что тот, как подкошенный, грохнулся спиной на песок. Родоклу этого показалось мало, и он, нагнувшись над поверженным противником, стал что было силы молотить его по лицу кулаками.
— Что он делает? — не выдержал Тимон. — Разве можно бить лежащего?
— Можно, — сказал Феокл. — Ведь Ктесонид не поднял руки, что означало бы «сдаюсь». Вот и будет бить его Родокл, пока ему не надоест.
В конце концов элланодики не смогли больше равнодушно смотреть на это избиение, и рабдухи оттащили разъярённого Родокла от безжизненно лежащего на песке Ктесонида. А когда мальчишку подняли, чтобы поставить на ноги, все увидели, что лицо несчастного представляло собой кровавое месиво, на котором невозможно было различить ни рта, ни носа, ни глаз. Подбежали земляки Ктесонида и потащили его к раздевалке.
— И кто только придумал такой варварский вид агона? — брезгливо поморщился Тимон. — Ты, дядюшка Феокл, как хочешь, а я смотреть на этот кровавый мордобой не могу. Я пойду.
— Пойдём вместе, — поддержал Тимона Феокл. — Поищем зрелище более приятное... А давай-ка мы сходим в Южный портик. Фидий ведь говорил, что там сегодня будет выставка картин его брата Паненона. А мы с ним дружили в детстве...
Оказалось, что не только Тимону и Феоклу не пришёлся по душе кулачный бой. Немало людей вместо того, чтобы смотреть на детские окровавленные лица, прогуливались по аллеям и дорожкам Альтиса или любовались красотой храмов и статуй. Благо статуи встречались буквально на каждом шагу.
Не пустовал и Южный портик. В нём толпилось несколько сотен людей. Привлекла их туда выставка живописных картин. Картины, написанные преимущественно на деревянных досках, выстроились в ряд на полу, вдоль длинной стены. Изображались на них преимущественно сцены из «Илиады» Гомера. Впрочем, были там и портреты. И среди них — портреты Перикла, Фидия и нескольких победителей предыдущих Олимпийских игр. Все картины были выполнены мастерски. По всему было видно, что автор — несомненно, талантливый живописец и в создание своих работ вложил немало умения и души.
Пройдя вдоль всего портика и рассмотрев все картины, Феокл остановился и, ни к кому не обращаясь, недоуменно спросил:
— А где же сам Паненон? Что за выставка без автора? Хотя... стой... стой... А не он ли там трётся между зрителями? Конечно, он, Паненон. Похоже, пользуясь тем, что его никто не знает в лицо, ходит между посетителями выставки и прислушивается, что они говорят о его картинах. Вот хитрец!
— А зачем это ему? — спросил Тимон.
— Как зачем? Правду о человеке и его работе, глядя ему в глаза, редко когда говорят. Правду, как правило, говорят за глаза. А Паненон хочет знать о своих работах именно правду. А что, если мы разыграем его и заставим раскрыться?
Тимон неопределённо пожал плечами.
— Пошли! — решительно произнёс педотриб. — Ты лишь изредка поддакивай.
Феокл и Тимон пробрались поближе к Паненону и, когда стали к нему спиной, Феокл, подмигнув Тимону, громко произнёс:
— Не правда ли замечательные картины?
— Чудесные! — не совсем уверенно, но зато тоже громко ответил Тимон.
— И всё же Паненон рисует намного лучше, — убедительно провозгласил Феокл. — У него, что ни картина, то шедевр!
— И где же ты, милый человек, видел эти шедевры? — послышался сзади вкрадчивый голос.
— Видеть не видел, но люди рассказывали, — отозвался Феокл.
— И какие же это люди? — не унимался голос за спиной.
— Сам Паненон и рассказывал! — невозмутимо произнёс Феокл.
— А вот это уже враньё! — решительно заявил Паненон. — Не мог я хвалить сам себя!
— Вот мы, Паненон, и заставили тебя раскрыть своё инкогнито! — рассмеялся, обернувшись к художнику, Феокл.
Паненон какое-то время всматривался в Феокла, затем обрадованно воскликнул:
— Пусть меня поразит стрела Аполлона, если это не Феокл! Сколько лет, сколько зим, дружище? Откуда ты свалился?
Но поговорить давним друзьям не дали посетители выставки. Когда они услышали, что среди них находится сам Паненон, тут же со всех сторон устремились к нему с приветствиями, расспросами и похвалами.
Вечером, когда над Альтисом зажигались первые звёзды и Феокл с Тимоном укладывались спать, кто-то похлопал сверху ладонью по палатке. Выбравшись наружу, Феокл увидел Ксанфа, педотриба Матрия.
— Привет, дружище! — обрадовался Феокл. — Что хорошего скажешь?
— Привет, Феокл! Скажу... Скажу вот что. Мой наниматель Эвклес поручил мне передать вам следующее. Он готов заплатить вам деньги, в разумных пределах, разумеется, за то, что вы не будете рассказывать в Ольвии о том, что здесь произошло с ним и его сыном. Вот такое у меня поручение... Что ему ответить?
Поразмыслив, Феокл ответил:
— Видишь ли, Ксанф, какое дело... Всё, что предпринимал Эвклес, было направлено против Тимона. Вот ему и решать, как поступить. Что он скажет, так и будет. Тимон, ты слышал всё?
— Конечно, слышал, — высунув голову из палатки, отозвался Тимон. — А скажу я вот что. Пусть сперва Эвклес придёт и извинится передо мной за все свои проделки, а уж потом мы с ним разговаривать будем. Надо бы спесь с него сбить. Слишком уж много её у него.
— О спеси, конечно, умолчу. А всё остальное передам, — заверил Ксанф.
Утро следующего, третьего дня Игр, выдалось необыкновенно тихим и туманным.
— Сегодня мы можем не спешить на стадиум, — видя, что и Тимон проснулся, сказал Феокл. — Сегодня вначале будет долихос — двенадцать стадий.
Тимон высунул голову наружу. Алтей был окутан серо-молочным туманом. Туман клочьями висел на деревьях, цеплялся за кусты.
— Какая красота! — воскликнул Тимон. — Покупаться бы в таком тумане!
— И в чём проблема? Купаться, так купаться. Вперёд! — бодро воскликнул Феокл, выбираясь из палатки. Он первым бросился с разбегу в воду. Река проснулась, разбуженная частым шлёпаньем ладоней по воде и восторженными воплями Тимона.
После купания у обоих не на шутку разыгрался аппетит. Завтракали купленной вчера жареной рыбой и белым пшеничным хлебом, запивали полюбившимся обоим местным сидром.
На стадиуме появились, когда состязавшиеся в долихосе бегуны одолевали восьмой стадий. Поэтому на склоны к зрителям пробираться не стали: скоро Тимону предстояло выйти на беговую дорожку вместе со взрослыми атлетами.
Когда долихос был окончен и оглашён очередной олимпионик, у входа на стадиум возникла сутолока. Причиной её было появление двух мужчин в сопровождении председателя Олимпийского совета, главного элланодика и целой ватаги сопровождающих. В одном из двух шедших впереди мужчин Тимон узнал Фидия. Второго — крепыша средних лет, статного, с гордо посаженной головой, — Тимон видел впервые. По тому, как тот свободно держался перед таким скопищем народа, нетрудно было догадаться, что это не иначе как какая-то большая эллинская знаменитость. И Тимон не ошибся. Едва эти люди ступили на беговую дорожку, чтобы проследовать в её конец, как тут же оказались в центре внимания зрителей.
— Перикл! Перикл! Фидий! Фидий! Перикл! Фидий! Слава Периклу! — неслось отовсюду.
Перикл время от времени поднимал в приветствии руку.
Перикла, Фидия и сопровождающих их лиц усадили на места для почётных гостей, шум на стадиуме, вызванный появлением столь редких зрителей, постепенно утих, и на беговую дорожку вышел глашатай.
— Участникам мужского дромоса приступить к жеребьёвке! — скомандовал он.
Тимону достался седьмой номер. Это означало, что бежать ему предстояло во второй четвёрке. Особо выкладываться, показывая всю свою прыть, Тимону не пришлось: соперники, хоть и были взрослыми, бегунами оказались слабоватыми.
В третьей четвёрке внимание Тимона, как, впрочем, и всего стадиума, привлёк Феопомп