[218] из Фессалии. Ещё в Элиде Тимон любовался его элегантным и стремительным бегом. И тогда же решил, что на Играх этот малообщительный, сухощавый и длинноногий парень должен непременно стать олимпиоником. Правда, когда узнал, что ему, Тимону, предстоит принять участие в мужском дромосе, свое мнение несколько изменил. Теперь он видел в Феопомпе своего главного соперника. И, против ожидания, нисколько не был этим обескуражен. Наоборот, он настраивал себя только на решительную борьбу и победу.
И борьба, бескомпромиссная и захватывающая, началась с того мгновения, как только элланодик-стартёр дал сигнал к финальному забегу. Сначала вперёд на добрый корпус вырвался Феопомп. Но Тимон прибавил — так припустил, только пятки замелькали, — и вскоре сравнялся с соперником, а затем и вырвался вперёд. И дальше медленно, но уверенно наращивал разрыв. И уже ни у кого на стадиуме не возникало сомнения, что первым на финише будет этот стремительно несущийся вперёд русоголовый юноша. Фидий, признавший в юном бегуне паренька, приходившего с Феоклом к нему в храм Зевса, даже привстал, готовясь приветствовать его победу.
Но когда до финишного столба оставалось не больше тридцати пахюсов, случилось неожиданное: Тимон вдруг вскрикнул, споткнулся, едва не упав, несколько раз подпрыгнул на одной ноге. Однако сразу же, стиснув зубы, продолжил бег. Хотя бежал уже как-то странно, ступая не на всю ступню, а только на пальцы правой ноги. И конечно, совершенно сбившись с темпа. Его бег заметно замедлился, и этим не преминул воспользоваться Феопомп. На последних пахюсах он обошёл Тимона и финишировал первым.
Тимон коснулся финишного столба вторым. Коснулся и тут же упал. Его лицо искажала болезненная гримаса. К нему подбежал один из элланодиков.
— Что случилось?
Тимон молча показал элланодику ступню правой ноги. Из её пятки торчала большая акациевая колючка. Из-под неё просачивалась тёмная кровь.
После короткого совещания старший элланодик огласил:
— Олимпиоником в мужском дромосе объявляется Феопомп, сын Теагена из Фессалии.
Стадиум встретил эту весть недовольным гудением и даже свистом. Лишь некоторые из фессалийцев попытались завести публику, но и те вскоре умолкли.
Тогда поднялся со своего места Перикл. Хорошо поставленным ораторским голосом, который был услышан на всём стадиуме, он обратился к судьям:
— Уважаемые элланодики! Ваше решение — закон. Но позвольте мне высказать своё мнение относительно этого забега. Заверяю вас, что я ни в коем случае не собираюсь навязывать это мнение вам.
Посовещавшись, элланодики предоставили слово Периклу.
— Я считаю, что этот юноша, Тимон, также достоин звания олимпионика в этом виде агона. Он не виноват в том, что наступил на эту дурацкую колючку. Вина здесь скорее работников стадиума. Это они не проследили, какой песок доставили на стадиум.
— Правильно! — закричал кто-то из зрителей зычным голосом. — Тимон — олимпионик!
И весь стадиум дружно подхватил:
— Тимон — олимпионик! Тимон — олимпионик!
Растерянные элланодики, не зная что делать, беспомощно пожимали плечами да разводили руками.
А стадиум между тем уже грозно скандировал:
— Тимон — олимпионик! Тимон — олимпионик!
Наконец старший элланодик, прося тишины, поднял кверху обе руки. А когда зрители малость поутихли, объявил:
— Посовещавшись, коллегия элланодиков решила, что будет справедливее, если мы объявим олимпиониками восемьдесят шестых Игр в мужском дромосе Феопомпа, сына Теагена из Фессалии, и Тимона, сына Фокрита из Ольвии! Слава олимпионикам!
Зрители одобрительными возгласами приветствовали такое решение судей. Главный элланодик подозвал осторожно ступающего на правую ногу Тимона и вручил ему оливковую ветвь. И вновь стадиум взорвался громкими приветствиями и поздравлениями.
Пользуясь тем, что диаулос почему-то задерживался, зрители занимали себя разговорами. Отовсюду доносились приветствия, расспросы, шутки, насмешки, подначки, анекдоты. Какой-то бойкий на язык зритель, судя по выговору — фтиотидец, пытался «завести» соседей из Долопии[219]:
— Что, долопийцы, приехали полюбоваться на наших ребятишек, которые вновь станут олимпиониками?
Соседи в кошель за словом не полезли:
— Не видать вам на сей раз победы, как собственных ушей. У нас теперь такие ребята, что вам и не снилось!
— Знаем мы ваших ребят! Если не подгонять розгами, то и черепаху не обгонят.
— А вашим сегодня и розги не помогут.
В другом месте пожилой мужчина, из тех, похоже, что не пропускают ни одной Олимпиады, завёл дискуссию с сидевшими рядом молодыми парнями.
— Разве теперь атлеты? — спрашивал он парней и сам же отвечал: — Мелюзга одна, а не атлеты. Вот в былые времена были действительно атлеты. Возьмём, например, Файла из Кротона[220], который на семидесятой Олимпиаде прыгнул в длину на целых девять оргий. Это вам не курица начихала, а девять оргий! А теперь что? Пять оргий. Ну, от силы шесть. Смотреть не на что! А возьмём метание диска. Тот же Файл диск весом в десять мин зашвырнул за двадцать оргий. Кто сегодня, скажите мне, способен на такое? А вы про Милона из того же Кротона что-нибудь слыхали? Нет? Я так и думал! — безнадёжно взмахнул рукой мужчина. — Да будет вам известно, что этот Милон из Кротона принял участие в шести подряд Олимпиадах и на всех шести становился олимпиоником в борьбе. Это вам о чём-нибудь говорит? Но и это ещё не всё! Кроме того, Милон девять раз побеждал на Истмийских играх, восемь раз — на Немейских и шесть — на Пифийских. Вот это действительно был атлет! Он ударом кулака валил на землю любого быка. Если бы он встретился в поединке с самим Гераклом, неизвестно ещё, чья бы взяла. А что теперь? Теперь таких атлетов днём с огнём не сыщешь.
Чуть подальше знакомый уже Тимону дедушка Сострат читал собравшимся вокруг него зрителям что-то вроде лекции.
— Пройдут века и тысячелетия, — провозглашал он убеждённо, — сменится множество поколений, одни народы придут на смену другим, забудут люди нас, забудут нашу эпоху, а спорт останется. Спорт будет жить вечно. Ибо спорт — это символ жизни, это сама жизнь, одно из лучших её проявлений. А ещё спорт — первейший в мире лекарь. А лекарь, он всегда будет востребован.
По окончании диаулоса, когда Тимон и Феокл покидали стадиум, у выхода им встретился Эвклес. Встретился как бы случайно. Хотя вряд ли эта встреча была случайной. Не иначе как купец поджидал земляков. Шагнув навстречу, он обратился к Тимону:
— Юноша, поговорить надо.
Тимон вопросительно взглянул на Феокла. Тот утвердительно кивнул головой, и Тимон подошёл к Эвклесу. Взяв паренька за локоть, Эвклес наклонился над ним и, больше всего боясь уронить достоинство, скороговоркой пробубнил:
— Ты вот что, Тимон... Не держи на меня обиды. И-и... ну, словом, прости меня, — Чувствовалось, что этот разговор даётся Эвклесу с большим трудом. — Нехорошо поступал я. А всё потому, что очень уж хотелось видеть Матрия олимпиоником. Но увы!
— Понятно, — отозвался Тимон. — Извинения принимаю. И забудем об этом.
— И просьба у меня к вам обоим... — замялся Эвклес. — К тебе и твоему педотрибу. Не рассказывайте в Ольвии о том, что произошло с нами на стадиуме. За молчание я готов заплатить вам. В разумных пределах, разумеется. Сколько вы хотите?
— Ничего мы не хотим. Нам твои деньги, дядюшка Эвклес, не нужны. А относительно молчания... Раз просишь... даю слово, что от нас, от меня и дядюшки Феокла, в Ольвии об этом происшествии никто ничего не услышит. Даже мой отец.
— Ты хороший парень, Тимон, — расчувствовался Эвклес. — Зря я с тобой так... Вот что! Вы оба можете вернуться в Ольвию вместе с нами, на моём корабле. Для нас это будет вроде как почётная миссия: доставить на родину двукратного олимпионика.
— Не знаю...— Тимон даже слегка растерялся от неожиданной услужливости Эвклеса. — Я посоветуюсь с педотрибом.
Ипподром находился южнее стадиума, между стадиумом и долиной реки Алфей. Оказалось, что размером он намного больше стадиума. В длину ипподром вытянулся больше чем на три стадия, да и по ширине во много раз превосходил стадиум. А на его склонах, пусть и не таких высоких, как стадиумные, запросто могло усесться в три раза больше зрителей.
Поэтому найти здесь подходящее место оказалось делом несложным.
Пока готовилась гонка, Феокл рассказывал Тимону обо всём, что было видно на ипподроме:
— Вон то, в начале ипподрома, похожее на портик длинное деревянное сооружение — это стойла. Там их сорок. В них конюхи и возничие готовят упряжки к гонкам. Перед стойлами алтарь Посейдона. Посейдон ведь у нас, кроме всего прочего, ещё и покровитель всяких там конских состязаний.
— А зачем там, рядом с алтарём, дельфин и орёл? — спросил Тимон.
— Начнутся гонки — сам увидишь, — уклонился от ответа Феокл.
— А вот эти массивные каменные столбы, что стоят в начале и в конце беговой дорожки, — они указывают, где колесницам надлежит разворачиваться? — догадался Тимон. — Так ведь?
— Совершенно верно, — подтвердил Феокл. — А вон видишь, в конце дорожки, за поворотным столбом стоит ещё один алтарь? Это алтарь божка Тераксиппа. Многие называют его демоном. Перед его алтарём очень часто гибнут люди. То есть возничие. Лошади тоже. Думаю, что и сегодня не обойдётся без людских жертв. Очень уж кровожадный и ненасытный этот божок...
— Ерунда всё это! — сердито оборвал Феокла сидевший впереди сурового вида мужчина в синем хитоне. — Какой демон? Какой божок? Просто какому-то недоумку взбрело в голову поставить неизвестно зачем алтарь именно там, где поворачивают колесницы. Да и поворот разве таким должен быть? Поворот должен быть широким и плавным. А мы что видим? Четвериком коней приходится разворачиваться вокруг столба! Для чего? Зачем? Чтобы гибли люди? Ведь каждый возница старается сделать поворот как можно ближе к столбу. Вот и сталкиваются колесницы. Вот и гибнут люди. А Тераксиппа выдумали жрецы, чтобы люди побольше пожертвований несли. А ты: де-емон! божо-ок!