— Вот и отлично! — обрадовался Плавт.
Вернувшись к лавке с лакомствами, они купили ещё по две лепёшки, которые, по их просьбе, торговец завернул в чистые полотняные тряпицы.
Попетляв по проулкам, мальчишки снова оказались на краю холма, но уже совсем в другом месте.
— Взгляни-ка сюда! — предложил Плавту Тимон и широким жестом показал в сторону востока. Плавт посмотрел, куда указывал Тимон, и восхищённо ахнул. Там вдали, отражая голубизну неба, во всю свою ширь расстилался Гипанисский лиман. На далёком противоположном берегу лимана синела полоска леса.
— А внизу — это Ольвийский порт, — сказал Тимон. — Летом тут тесно от кораблей. Но сейчас навигация в Элладе только начинается, и потому у причалов всего два корабля.
Издали и порт, и корабли казались маленькими, игрушечными.
— А вообще, к нам заходят корабли со всего света, — продолжал Тимон, — из Пантикапея и Фанагории[85], Синопы[86] и Гераклеи[87], Милета[88] и Афин. Случается, из Финикии[89] приплывают.
— А где она, эта Финикия? — полюбопытствовал Плавт.
— Не знаю, — пожал плечами Тимон. — Говорят, очень далеко. Подальше самой Эллады.
— Ничего себе! А что это за дома там, на берегу?
— Это припортовые склады, где ольвийские купцы хранят свои товары. Там же мастерские, которые занимаются ремонтом кораблей. А вон то большое строение слева с серой крышей — видишь? — это склад дядюшки Фокрита. Он свозит туда со всей хоры[90] зерно, кожи, воск, мёд, а оттуда всё это забирают у него купцы, которые приплывают из Эллады. Он даже у скифов кое-что для них покупает…
— Я знаю, — сказал Плавт. — Мне отец, пока мы ехали сюда, рассказывал немного о дядюшке Фокрите.
— Ну вот, — сказал Тимон, — самое интересное в Ольвии ты увидел. Будет о чём рассказывать дома. Пора возвращаться.
— Ой! Смотри! — встрепенулся вдруг Плавт. — Что это там внизу?
Вдали, справа, со стороны Понта Эвксинского, стремительно нёсся по лиману с убранным парусом узкий и длинный, похожий на хищную щуку с поднятым кверху хвостом, корабль. Его двадцать пар вёсел опускались и поднимались с удивительной слаженностью. Можно было подумать, что всеми ими двигает какой-то один таинственный механизм.
— Это та самая унирема, которую построил для Ольвии Спифон. Тот, чей бюст мы видели в Теменосе, — напомнил Тимон.
Началось лето, навигация в Элладе и её колониях была в разгаре, и в порту Ольвии, как всегда в эту пору, было людно и шумно. Теперь каждый день там кипела с утра до вечера работа.
У длинного берегового причала стояли три корабля. Корабли пришли издалека, два из Аттики, один из Милета.
С первого, нос которого украшала устрашающего вида голова какого-то морского чудища, несколько рабов сносили по сходням на берег большие порожние амфоры и перетаскивали их в один из складов. Руководил разгрузкой надсмотрщик с длинной плетью и зычным голосом. Этот голос был слышен во всех уголках порта.
Тут же, неподалёку, сбившись в тесную кучку, топтались с обречённым видом десятка два высоких светловолосых мужчин. Вся одежда на них состояла из рваных набедренных повязок. Некоторые и вовсе были голыми. Это были пленники, которых скифы пригнали в Ольвию для продажи в рабство. Пленники молчали и лишь угрюмо озирались по сторонам.
Вокруг пленников деловито похаживали два поджарых грека с торчащими вперёд чёрными бородами. У них под ногами вертелся старый низенький скиф, одетый, несмотря на жару, в кожаные штаны и безрукавку. На его голове красовалась грязная островерхая войлочная шапочка. Греки придирчиво осматривали со всех сторон пленников, щупали их мышцы, животы и даже открывали некоторым рты. Скиф же суетился, заискивающе заглядывал грекам в глаза и каркающим голосом нахваливал свой товар. Тут же сидели на земле несколько скифов помоложе со свисавшими с поясов короткими кривыми мечами. Все они тоже были одеты в кожаные штаны и войлочные шапки.
Пленников продавали по одному, поштучно. Если сделка состоялась, старый скиф тыкал в проданного пленника пальцем, что-то выкрикивал, вскакивали два молодых скифа, хватали несчастного за руки и волокли на корабль. Там его принимали греки, надевали ему на ноги колодки и отправляли в трюм.
Когда торг подходил к концу, один из пленников, едва оказавшись на корабле, неожиданно для всех вскочил на борт и, что-то выкрикнув, бросился в воду. Опешившие греки суетливо забегали по кораблю, подняли крик, но спасать бедолагу не стали. По всему было видно, что никто из греческих моряков не умел плавать. Скифы — тем более.
Тотчас между греками и скифами разгорелся спор. Греки требовали вернуть им уплаченные за утопленника деньги, скифы стояли на том, что пленника они препроводили на корабль целым и невредимым, а всё дальнейшее их не касается. В конце концов, скифам пришлось все же пойти на попятную, а то греки отказывались покупать оставшихся шестерых пленников. После этого торг продолжился дальше.
На третьем корабле слышался стук топоров и молотков да повизгивание пилы. Там обнаружились какие-то неполадки, и команда общими усилиями спешно устраняла их перед выходом в море.
Ещё один корабль, дожидаясь своей очереди стать у причала, покачивался на мелкой зыби несколько поодаль от берега.
По всему порту, будто в потревоженном муравейнике, сновали и копошились люди. Кто-то чинил прохудившуюся за зиму крышу. Кто-то ладил рассохшуюся дверь склада. Одни прибирали и сжигали накопившийся мусор. Другие проверяли и очищали от грязи и пыли тару: пифосы и амфоры. Третьи разбирали сваленные кое-как при выгрузке с корабля амфоры с оливковым маслом и теперь не спеша сортировали их и расставляли аккуратными рядами.
В тот день Фокрит с Тимоном тоже были с утра в порту. Фокрит осмотрел складские помещения и проверил готовность тары к приёму нового урожая. Осмотром остался доволен, — два раба, которые, можно сказать, тут дневали и ночевали, поддерживали на складе идеальный порядок и чистоту.
Несколько раз Фокрит выходил на берег лимана и озабоченно всматривался вдаль, в сторону Понта.
— Дядюшка Фокрит, кого ты там высматриваешь? — полюбопытствовал Тимон.
— Должен бы корабль из Афин прийти. А его всё нет и нет. Как бы чего не стряслось в пути…
В полдень, в который раз побывав на берегу, Фокрит вернулся повеселевшим.
— Слава Аполлону Дельфинию! Наконец он показался! Это «Гелиос». Я издали узнал его по нарисованному на парусе большому золотистому кругу[91]. Интересно бы знать, привёз он то, что я заказывал?
С этой минуты Фокрита ничего не интересовало, кроме приближавшегося судна. Когда «Гелиос» приткнулся к причалу, первым на его борт поднялся Фокрит. На берег он возвратился с рослым, костлявым, сурового вида мужчиной лет пятидесяти, горбоносым и рыжеволосым.
— Это Лемох. Важный афинский купец, — отведя Тимона в сторонку, шепнул ему на ухо Фокрит. — Сегодня он будет у нас гостить и ночевать. Словом, давай-ка, дружище Тимон, возвращайся домой и скажи тётушке Мелиссе, чтобы она приготовила там к вечеру всё, что надо. И можешь оставаться дома! — крикнул вдогонку Фокрит.
К возвращению Фокрита и его гостя Мелисса с рабынями успели приготовить замечательный, по скромным местным меркам, ужин: возбуждающую волчий аппетит острую с перцем чесночную похлёбку, запеченное на огне заячье мясо, нашпигованное всё тем же чесноком, тушёную, и снова же с чесночной приправой, рыбу с бобами, несколько соусов, свежие пшеничные лепёшки. Стояло, конечно, на столе и вино. И даже нескольких сортов, на любой вкус.
Ужинали, как обычно в такое время года, во дворе. Вечер выдался тихим, над головами зажигались, перемигиваясь, звёзды, дневная жара спадала, со стороны лимана потягивало приятной свежестью и прохладой. Потрескивая и рассыпая искры, двор освещали два факела.
— Я вижу, у вас тут, в Ольвии, в семьях полнейшая демократия, — заметил, усмехнувшись, Лемох и взглянул на сидевших за столом Мелиссу и Тимона. — У нас, в Афинах, такое крайне редко увидишь. Если вообще увидишь.
— Да и в Ольвии не так уж часто можно наблюдать подобное, — сказал Фокрит. — Я один из немногих, кто считает, что если демократия, то демократия должна быть повсюду: и на Агоре, и в семье. Впрочем, и на Агоре я не вижу настоящей демократии. Я имею в виду отсутствие там женщин. Женщина у нас, что, какое-то низшее существо? Или она глупее мужчины? Нисколько! Иные женщины намного умнее и хитрее многих мужчин. Есть такие и у вас, в Афинах. Слухи про Аспазию[92] и до нас дошли.
— В твоих словах есть доля правды, — поразмыслив, сказал гость. — И даже большая, если хорошенько призадуматься. Но устои, которые складывались веками, вряд ли кому удастся изменить, как ни старайся. Тем более что такое положение дел очень многих устраивает. Имею в виду тех же мужчин.
— Тут тебе не возразишь, — вздохнув, согласился Фокрит. — Но хоть в своём доме, в своей семье я могу придерживаться своих принципов? Могу. Вот я и придерживаюсь их.
— Пожалуй, это единственное, что ты можешь себе позволить, дружище Фокрит.
Лемох, вопреки своей суровой, можно сказать, аскетической внешности — высокий, атлетически сложенный, с заметными залысинами на крупной голове и тонким горбатым носом, — оказался человеком общительным и рассказчиком незаурядным. Он охотно рассказал о последних афинских новостях, затем — о своём плавании в Ольвию и сопутствовавших ему приключениях, приукрашивая свой рассказ занимательными подробностями.
Вспомнив о разговоре с Софоном, в котором упоминался его брат Горгий, Фокрит спросил: