Лакей в свою очередь прочитал:
"Все идет скверно, приходите".
— Так что же?
— О чем вы?
— Что именно идет скверно?
— Не имею представления, монсеньер.
— Ну и что толку тогда, что ты умнее меня?
— Боже мой, да кто мог сказать такое?! — вскричал Раффе.
— Эхо. Ну, а "приходите"?
— Да, здесь сказано "приходите".
— Слова "Все идет скверно" — вот что меня смущает.
— Да нет, монсеньер, по-моему, смущаться здесь не с чего.
— Как это?
— В нашей прекрасной стране Франции столько всяких дел, которые складываются не слишком благополучно! Остается только выбрать…
— А! Вот я вас и поймал, господин негодник!
— На чем, монсеньер?
— На том, что вы дурно отзываетесь о господине де Флёри.
— Я?! — воскликнул Раффе. — Я дурно отзываюсь о господине де Флёри?
— Черт возьми, ты же сказал, что во Франции все идет скверно, а это, я полагаю, до известной степени касается господина де Флёри.
— Монсеньер, в настоящее время превосходство ума целиком на вашей стороне.
— "Все идет скверно, приходите", — еще раз повторил герцог-дипломат.
— Это писала женщина, — сказал Раффе.
— Проклятье! Прелестное умозаключение. Но какая женщина? Вот в чем вопрос.
— Погодите, — промолвил Раффе. — Если перечислить их всех, мы до нее дойдем. Итак, прежде всего госпожа де Майи.
— Я распрощался с ней в пять вечера, и все шло хорошо.
— Госпожа де При?
— С ней я не виделся целую вечность, и потом, она у себя в поместье.
— Мадемуазель де Шароле?
— Она рожает, это занятие для нее столь привычно, что она справляется с ним не иначе как весьма успешно.
— Госпожа де…
— Да нет же, сто раз нет! — прервал его Ришелье. — Я тебе повторяю: почерк мне незнаком.
— В таком случае это почерк поддельный, — предположил Раффе.
— Ну, за удачное словцо я прощаю тебе, что ты ничего не смог угадать.
— У меня возникла мысль, монсеньер.
— Так пусть же она будет удачной.
— Не ходите туда, куда вас зовут.
— Дурак! Мне же не объяснили, куда я должен идти!
— Я четырежды болван, монсеньер, так что вы, называя меня всего лишь дураком, крадете у меня половину.
— Послушай, Раффе, у меня в свою очередь тоже появилась мысль, — произнес герцог, зевая.
— Она-то уж получше моей, монсеньер?
— Надеюсь. Приготовь-ка мне постель.
— Это будет тем более разумно, монсеньер, что мне это послание кажется ловушкой.
— Я не утверждаю, что ты не прав.
— В таком случае, монсеньер…
— Приготовь мне постель, говорю тебе.
— Считаю своим долгом напомнить монсеньеру, что на часах сейчас едва ли больше одиннадцати.
— Подумать только! — сказал Ришелье. — Кстати, насчет одиннадцати часов: здесь внизу листа какая-то цифра.
— Да, там изображена цифра четыре.
— Четыре? Что она может значить?
— Это дата, число месяца.
— Ах ты плут! Сегодня двадцать пятое.
— Значит, письмо задержалось в пути; кроме того, возможно, что оно пришло издалека, из Китая к примеру.
— Так ты понял, что это за цифра?
— Нет!
— Это час.
— Браво! Монсеньер попал в самую точку: это час.
— И знаешь что, Раффе? Если мне писали в четыре, стало быть, я запаздываю уже на семь часов.
— И прекрасно.
— Что ты сказал?
— Ложитесь спать, монсеньер.
— Вот еще! Нет уж, спать я больше не хочу, меня мучает совесть.
— Вас, монсеньер? Это невозможно.
— Видишь ли, Раффе, это не ловушка.
— А почему?
— Тогда эта особа не стала бы называть час, когда она это писала.
— В таком случае это близкая приятельница монсеньера, которая воображает, что он с первого взгляда все поймет.
— Что ж! Поскольку я ничего не понял и не смог ответить, я тем самым избавлюсь от нее.
— Берегитесь, монсеньер: этот почерк говорит о характере твердом, если судить по нажиму, и дерзком, судя по росчеркам. Такая женщина от своего не отступится, монсеньер.
— Ты думаешь?
— Кто писал, напишет снова.
Едва Раффе успел закончить эту фразу, как вошел лакей с письмом.
— Опять! — вырвалось у герцога.
— А я что говорил? — торжествуя, заявил Раффе.
Ришелье распечатал конверт.
Почерк был все тот же.
— Ты был прав, клянусь честью! — вскричал герцог.
Он прочел:
— "Вы правильно сделали, что не пришли: это было бы неосторожно".
Гм! Вот ведь что получается, Раффе.
— Продолжайте, монсеньер.
— "Вместо того чтобы навестить меня в моем особняке, приходите поговорить со мной. Я жду вас в наемной карете на углу вашей улицы".
Раффе, это или принцесса, или прачка.
— Монсеньер, для принцессы она чересчур сильна в орфографии.
— Подай мне мою шпагу. Я иду.
— Монсеньер, это неосмотрительно.
— Ты прав. Отправляйся туда сам. Если это развлечение, я его тебе уступаю.
Раффе скорчил гримасу.
— Пусть так, — вздохнул он. — Но монсеньеру стоит подумать об одном: если это принцесса, он будет опозорен.
Так они переговаривались и все не могли ни на что решиться.
— Раффе, — заметил Ришелье, — если я иду, не подобает заставлять себя ждать; если же я не иду, приготовь мне постель.
Потом герцог вдруг подскочил как ужаленный с криком:
— Ты был прав!
— Вот видите! — подхватил Раффе.
— Это она!
— Отлично!
— Там ведь совсем не цифра четыре?
— Нет.
— Это буква "Л".
— Ах, так значит, "Л"!
— Ну да, первая буква ее имени: "Луиза". Черт побери! Эх, Раффе, какого же я сыграл идиота. Шпагу мне! Отлично. И шляпу! Так. Плащ! Готово. Прикажи отпереть заднюю дверь.
— Должен ли я сопровождать монсеньера?
— Воздержись от этого, Раффе. И если ты сунешь свой нос хоть в дверь экипажа, хоть в окно, я тебя выгоню.
С этими словами он устремился во двор, оттуда — на улицу.
Раффе пожал плечами.
— Слишком сильна в орфографии, — с презрением повторил он, — слишком!
Тем временем Ришелье уже подбегал к указанной карете.
В глубине экипажа в ожидании сидела женщина, спрятавшая лицо под вуалью так, что сквозь кружево можно было различить только искрящийся блеск ее глаз.
— Ах, герцог! — проворковала она. — Мне пришлось вас ждать.
— Графиня! — воскликнул герцог, подходя к дверце кареты. — Я угадал, что это вы. Ах, графиня, — во весь голос продолжал он, — еще чуть-чуть, и я бы не пришел.
— Почему же?
— Мне незнаком ваш почерк, а записка была без подписи.
— Да нет, я подписалась инициалом.
— Ох, графиня, у вас "Л" похожи на четверки; отныне я это запомню и впредь уж не буду ошибаться. А теперь давайте поспешим, наверстаем упущенное время. Знаете, ваше туманное письмо меня напугало. Вы пишете, что все идет скверно. Боже правый, о чем это вы?
— Герцог, я погибла.
— Как так?
— Вы знаете, какое внимание оказал мне король во время парада?
— Разумеется.
— И за это я должна благодарить вас.
— Хорошо! Я поздравляю с этим прежде всего вас, а себя во вторую очередь. И надеюсь, вы не это находите скверным?
— Герцог, мне завтра придется покинуть Париж.
— Ах! Вот еще! — вскричал Ришелье, ныряя в дверцу кареты.
— Сегодня в половине четвертого ко мне явился мой супруг.
— Майи?
— Он был в ярости и совершенно потерял голову: говорил, что убьет короля.
— Ну, это он пошутил, графиня.
— Он также обещал убить меня.
— О! Вот это уже опаснее; он как бы и вправе сделать это, не навлекая на себя обвинение в оскорблении величества; мы проявим бдительность, графиня, чтобы не дать ему натворить бед в этом смысле.
— Он твердил, что у него хотят отнять его добро, но он сумеет его защитить.
— Э, дьявольщина! Уж не продвинулся ли Пекиньи дальше, чем мы думаем?
— Пекиньи?
— Да, я знаю, что говорю. И как же он станет защищать свое добро? Он не сказал?
— Отошлет меня в мое поместье.
— Ну, это мы еще посмотрим.
— Как же быть?
— Терпение, графиня: такие вещи не решаются броском костей.
— А тем временем я уеду.
— Как это вы уедете?
— Да, он уже отдал необходимые распоряжения.
— Вот еще! Дня два вы сумеете выиграть.
— Проклятье! Сделаю все возможное.
— Господин де Майи меня опасается?
— Как чумы.
— И он прав. А Пекиньи?
— Как и вас.
— Отлично.
— Но, в конце концов, что же мне делать, герцог, если мой муж будет настаивать?
— Графиня, вы тоже проявите упорство, только и всего.
— Вся моя семья ополчится на меня.
— А вы чего хотели?
— Но какое оружие я смогу использовать против них всех?
— Я его ищу.
— К чьему покровительству обратиться?
— Подождите!
— Чего?
— Подождите!
— И все же?
— У меня в запасе имеются кое-какие средства.
— Средства? Так они у вас есть?
— Да.
— И вы отвечаете за меня?
— Как за самого себя.
— Значит, я спасена?
— Да, графиня, дорогая графиня, самая умная и самая пленительная из женщин.
— Я в самом деле спасена? Слово чести?
— Настолько спасены, сударыня, что не пройдет и недели, как Майи скажет, что вы погибли.
Она в ответ спрятала лицо в ладони.
Ришелье запечатлел поцелуй на каждой из ее очаровательных ручек.
— Я тружусь ради короля, — сказал он тихо, — и я… вознаграждаю себя за это.
— Сумасшедший.
— Графиня, я как нельзя более благоразумен, и вот вам доказательство — я был намерен лечь спать.
— И что же?
— А то, что сейчас я все сделаю наоборот. Угадайте, куда я теперь отправлюсь, графиня?
— Кто может знать все ваши хитрости, адский вы искуситель?
— Я, графиня, еду в Исси.
— В Исси?
— Да, в край печей для обжига гипса. Доброй ночи!
И он действительно тотчас покинул ее, со всех ног добежал до своего особняка, а четверть часа спустя уже садился в экипаж.