— Я сделаю это не позже завтрашнего дня, государь.
— И скажите ему…
— Да, государь, помню: вашему величеству скучно.
— И что я готов развязать войну, только бы развлечься, — прибавил король, и внезапное лицемерие этого замечания глубоко восхитило герцога, который во время их вольной беседы, кажется, уже научился читать в сердце короля и проник в секреты его наклонностей, скорее любовных, нежели воинственных.
— Государь, — с глубоким поклоном заявил он, утверждаясь в своей решимости исполнить роль, только что предначертанную ему монархом, — я буду считать для себя делом чести сослужить вашему величеству любую службу, какую ни пожелаете; надеюсь, что следствием моей беседы с кардиналом явится решение, которое в известной мере удовлетворит ваше величество.
Король повернулся на каблуках. Ришелье застыл в поклоне, завершившем его тираду.
"Ну, — сказал он себе, — если только госпожа де При сама не перейдет на мою сторону, мне не быть с ней заодно, это решено".
Коляска ждала его; он обменялся какими-то знаками с Пекиньи, и тот подошел к нему у малых ворот.
— Ну как, Пекиньи? — спросил он.
— Превосходно, герцог, король от тебя без ума.
— Хорошо. А скажи-ка, кто в ту ночь был третьей маской?
— Башелье, старший камердинер короля.
— Спасибо.
И Ришелье возвратился к себе, на этот раз в полном одиночестве.
LVIКАМЕРДИНЕР ГОСПОДИНА ДЕ ФРЕЖЮСА
Господин де Ришелье дал королю обещание, и ему хотелось сдержать слово.
Итак, он нанес визит господину кардиналу де Флёри, как это Сен-Серан ожидал от посла, вернувшегося после выполнения своей миссии.
Господин де Флёри, епископ Фрежюсский, воспитатель Людовика XV, заслуживает, чтобы наше перо посвятило ему несколько строк, нужных хотя бы для понимания той роли, какую ему предстоит сыграть в этой книге.
В эпоху, о которой идет речь, это был, как позже скажет Бомарше, пожилой, хитрый, пресыщенный священнослужитель, старец, молодеющий в интригах, ум, изощрившийся в мелких кознях, которым он имел время научиться в пору царствования Людовика XIV, под сенью мрачных одеяний отца Лашеза и г-жи де Ментенон.
Он знал двор, он был уверен в короле; несколько попыток его отстранить обернулись к посрамлению его врагов, он же, казалось, отнюдь не кичился этими победами.
Напротив, после каждого нового триумфа он становился еще смиреннее, чем раньше.
Трижды, когда складывались критические обстоятельства, когда казалось, что доверие к нему поколеблено, все видели, как юный король со слезами и гневными выкриками требовал, чтобы ему вернули старого учителя, приохотившего своего питомца к игрушкам, конфетам и весьма большой свободе во всем, что не противоречило политическим замыслам епископа.
Итак, Флёри владел бесценным для придворного умением с непогрешимой точностью определять, каков истинный вес тех, с кем ему приходится иметь дело; это секрет, вернейшим путем ведущий к власти, особый дар, притаившись за спинкой трона, с помощью потайных нитей приводить в движение руки и язык марионетки, выступающей на людях под пышным именем короля.
В это время Флёри изыскивал способ, как бы избавиться от господина герцога Бурбонского, первого министра, с его же легкой руки назначенного на этот пост после смерти регента.
Любители скандалов утверждали, что Флёри желает править сам; тем, кто не был наделен особой чувствительностью, казалось, что господин герцог заслуживает неприязни кардинала своими замашками и ведет себя так, будто пора регентства еще не закончилась, и это при короле, славящемся нравственной чистотой и, по сути дела, склонностью к реформаторству.
Верно одно: г-ну де Бурбону, а вернее, г-же де При хотелось свалить кардинала как противника королевы, а кардинал выискивал слабые места в броне министра, не упуская ни одного удобного случая нанести ему удар.
Из разговора Ришелье с г-жой де При мы знаем, что в обороне господина герцога имелись бреши; кто-то, возможно, удивится, почему это между двумя людьми столь схожих убеждений, легко понимающими друг друга, не сложилось истинной взаимной симпатии.
Однако читатель, который попытается судить об этих делах, не принимая в расчет г-на де Ришелье, рискует впасть в большое заблуждение. Герцог возвратился из Вены не затем, чтобы остаться в стороне от политических придворных хитросплетений, которые казались такими далекими, пока мы вместе с нашими читателями пребывали в провинции (теперь же на всех парусах нам предстоит вплыть в эту столичную жизнь).
Герцог явился к кардиналу.
Флёри, доводивший простоту своего обихода до манерности, большую часть времени находился в Исси у своих друзей, монахов конгрегации святого Сульпиция, изо всех сил помогая им преследовать во Франции янсенистов.
Он глубоко изучал теологию, готовясь перейти к высокой политике.
Здесь, в обществе своего духовника аббата Поле и своего камердинера Баржака, сопровождавших его по очереди, а то и вместе, он вновь обретал скромность. Особую скромность священника, ставшего епископом и питающего надежду стать папой!
В Исси вечно стекались толпы, стремящиеся увидеть его, когда он, епископ, воспитатель короля и властитель Франции, благоволил оставлять открытой двери своей уединенной кельи, двери, в которые каждый входящий смиренно стучался и которые охранялись лучше, чем ворота Лувра.
Здесь г-н Эркюль де Флёри незаметно собирал вокруг себя двор, ближайшая задача которого состояла в том, чтобы помочь ему в его честолюбивых планах достигнуть власти, к которой он втайне стремился.
Разыгрывая благодушие среди всех этих наследственных повес, уже не смевших в присутствии бывшего королевского гувернера сесть за стол, за которым устраивали оргии их отцы, веселые сотрапезники регента, епископ, собственно говоря, не имел ни одного явного врага.
Говоря так, я исключаю военных, раскрывших для себя его тайные замыслы, но это для той поры стало привилегией немногих.
Господину де Флёри был в полной мере присущ склад ума правителя, но именно такой склад ума мешал епископу выказывать на людях даже немного тех свойств натуры, в существовании которых он желал бы уверить других.
Люди ограниченные разрешили или по меньшей мере думают, будто разрешили проблему всеобъемлемости. Преуспеть в чем-либо — значит оскорбить толпы завистников, достигнув больших совершенств, чем склонны допускать обыкновенные смертные.
Итак, придворный круг питал к г-ну де Флёри такое почтение и доверие, каких воспитатель Людовика XV только мог бы пожелать. Его амбиции, потаенные, полностью завуалированные, если можно так выразиться, в глазах людей настолько прозорливых, как те, что заполняли прихожие обновленного двора, позволяли догадываться, каких высот он мог бы достигнуть; казалось, он пренебрегал такой возможностью, и большинство в высшем свете было ему признательно за такое пренебрежение.
Как ловкий дипломат, епископ разумно использовал любые мелкие преимущества, если они могли хоть на шаг приблизить его к той абсолютной власти, которую он жаждал.
Мазарини, этот ученик Ришелье, заменивший Людовика XIII в постели Анны Австрийской и достигший такого могущества, какое тщетно пытался завоевать великий кардинал, Мазарини и Ришелье представлялись г-ну де Флёри фигурами, которые он затмит в силу благоприятных обстоятельств, казалось уготованных ему в будущем.
Предложи кто-нибудь этому человеку незнатного происхождения, человеку, чье возвышение было игрой случая, — предложи ему сейчас положение одного из новоиспеченных пэров, он бы с презрением отказался.
Он не хотел, да и не мог слишком быстро подниматься вверх по шаткой лестнице власти, предпочитая двигаться медленнее, зато вернее. Ступеньки, которые каждому показались бы достаточно надежными, чтобы выдержать его, представлялись ему слишком хрупкими, он не доверял их прочности.
Изо дня в день готовиться к своей завтрашней маленькой интриге; работать семь дней подряд, чтобы выиграть на будущей неделе, если ты окажешься в ударе; потратить месяц в надежде, что следующий будет твоим, если вдохновение поможет тебе победить, — такова была его жизнь, таков был его непрерывный труд с тех пор, как он обретался при дворе. Правнук Людовика XIV, Людовик XV, который мог бы вслед за предком провозгласить: "Государство это я!", не принадлежал Франции, даже себе самому не принадлежал, он был собственностью Флёри, расчетливо взрастившего его ради собственных целей.
Вот почему Флёри и ревновал его к целому свету; вот почему он проникся ревнивой неприязнью к королеве, первой, кому его воспитанник поклонялся там, куда гувернер был более не вхож, при том что доставляемые им игрушки уже переставали развлекать юношу.
Королева все поняла: она ответила взаимностью на неприязнь Флёри, она создала противовес его влиянию, вступив в соглашение с герцогом Бурбонским и г-жой де При, ее восприемниками в том, что касалось Французского королевства.
Ришелье, накануне своего визита встретивший холодный прием у королевы, тем самым совершил великолепный ход, чтобы приблизиться к кардиналу. Теперь мы последуем за ним в Исси и понаблюдаем за дальнейшими комбинациями его карточной игры.
Флёри ждал его. Этот отшельник, этот поборник простой жизни лучше начальника полиции знал все, что происходит при дворе.
Зная о неизменности его привычек, Ришелье приготовился к визиту. И у него были все причины похвалить себя за проницательность, так как уже в прихожей он повстречал Баржака.
Этот Баржак был далеко не заурядным субъектом: состарившись на службе у кардинала, помогая ему обхаживать Фортуну, принцессу довольно капризную, за тридцать лет верности и преданного рвения он приобрел такое влияние на кардинала, что тот отдал в его руки не только материальную сторону своего существования, но в немалой степени и духовную.
Подобным весом и доверием Баржак был обязан своей чрезвычайной ловкости, к которой примешивалась изрядная доля чистосердечия; он в самом деле любил своего господина и восхищался им, что могло послужить веским доказательством его добродушия, а коль скоро он искренно заботился об интересах кардинала, ему позволялось обделывать кое-какие делишки и ради своей собственной выгоды.