ончики между пальцев.
Хармон купил два пончика, каждый в отдельном пакете, и ушел. Стоял ранний сентябрь, у кленов покраснели верхушки, несколько ярко-красных листьев уже лежали на грунтовой дорожке – идеальные, в форме звезд. Годами раньше, когда сыновья были маленькими, Хармон, наверное, показал бы им эти листья и они с радостью бросились бы их подбирать, особенно Деррик, он обожал листики, веточки, желуди. Бонни вечно находила под его кроватью целый бурелом. «У тебя там скоро белка заведется!» – говорила она и требовала немедленно все выбросить, и он плакал. Деррик запаслив, как хомяк, и сентиментален. Хармон шагал, оставив машину у марины, и воздух облеплял ему лицо, точно мокрым полотенцем. Все сыновья были его любимцами, каждый был самым любимым.
Дейзи Фостер жила в маленьком утепленном коттедже на самом верху грунтовой дороги, которая спускалась к воде, огибая марину. Из ее маленькой гостиной виднелась узенькая полоска воды вдалеке, а из столовой – дорога, совсем близко, всего в нескольких футах, хотя летом ее заслонял куст спиреи, который пышно цвел у самого окна. Теперь же его колючие ветви совсем оголились, в доме было зябко, Дейзи в кухне включила плиту. Она уже переоделась: сняла то, в чем была в церкви, натянула светло-голубой свитер под цвет глаз и теперь сидела с сигаретой за столиком в столовой, наблюдая, как легонько шевелятся – вверх-вниз – кончики ветвей араукарии, растущей через дорогу.
Муж Дейзи, по возрасту годившийся ей в отцы, умер три года назад. Ее губы зашевелились – она вспоминала, как нынешней ночью он явился ей во сне, если, конечно, называть это сном. Она стряхнула пепел в большую стеклянную пепельницу. Рожденная для любви, всегда говорил он. В окно она увидела, как мимо проезжает та юная парочка – двоюродный брат Кэтлин Бёрнем и его девушка. На помятом «вольво» с кучей наклеек на бампере – похоже на старые чемоданы, усеянные штампами-визами, как в былые дни. Девушка что-то говорила, парень за рулем кивал. Сквозь ветви спиреи, стучавшие в окно, Дейзи, как ей показалось, разглядела одну из наклеек – планета Земля, а над ней надпись: «Кружатся в вихре горошины».
Она затушила сигарету о дно своей большой стеклянной пепельницы, как только завидела Хармона. Из-за медленной походки и сутулости он выглядел старше своих лет, и даже беглого взгляда ей хватило, чтобы увидеть, какую печаль он в себе несет. Но глаза его, когда она открыла ему дверь, сияли всегдашней живостью и простодушием.
– Спасибо, Хармон, – сказала она, когда он вручил ей, как обычно, бумажный пакет с пончиком, и оставила его на кухонном столе, накрытом скатертью в красную клетку, рядом со вторым таким же пакетом, который поставил туда сам Хармон. Свой пончик она съест позже, с бокалом красного вина.
В гостиной Дейзи уселась на диванчик, скрестив пухлые лодыжки, и зажгла новую сигарету.
– Как дела, Хармон? – спросила она. – Как мальчики?
Она ведь знала причину его печали: четверо его сыновей выросли и разъехались. Наезжали в гости, появлялись в городе – большие, взрослые мужчины, – и она вспоминала, как в прежние годы Хармона невозможно было встретить одного. Всегда с ним был кто-то из этих малышей, потом подростков, по субботам они бегали вокруг его хозяйственного магазина, с криками носились по парковке, гоняли мяч, поторапливали отца, чтобы скорей заканчивал работу.
– Хорошо. Кажется, хорошо. – Хармон сел рядом с ней – он никогда не садился в старое мягкое кресло Коппера. – А ты как, Дейзи?
– Ко мне во сне приходил Коппер. И это было не похоже на сон. Клянусь, я чувствую, что он приходил – оттуда, где он теперь, – приходил меня навестить. – Она повернулась к нему, вгляделась в него сквозь сигаретный дым. – Это звучит как полный бред, да?
Хармон пожал одним плечом:
– Я не знаю, как все устроено. По мне, на этом рынке каждый найдет себе товар по вкусу, и неважно, во что ты веришь или не веришь.
Дейзи кивнула.
– И он сказал, что все хорошо.
– Всё?
Она тихонько рассмеялась и снова сощурилась, поднося сигарету ко рту.
– Всё.
Они вместе обводили взглядом комнатку с низким потолком, дым стелился у них над головами. Однажды летом, в грозу, они точно так же сидели в этой комнате, и вдруг в приоткрытое окно влетела, жужжа, маленькая шаровая молния, нелепо пронеслась по кругу – и снова вылетела в окно.
Дейзи села поудобнее, одернула голубой свитер на большом мягком животе.
– Не нужно никому говорить, что он ко мне являлся.
– Конечно.
– Ты мой добрый друг, Хармон.
Он ничего не сказал, только провел рукой по диванной подушке.
– Знаешь, двоюродный братец Кэтлин Бёрнем приехал в город со своей девушкой. Я видела в окно, они тут проезжали мимо.
– Они как раз сегодня были на марине. – И он рассказал, как девушка положила голову на стол. И как сказала парню: «Прекрати меня нюхать».
– Ой, какая прелесть. – Дейзи снова тихонько рассмеялась.
– До чего ж я люблю молодых, – сказал Хармон. – Вечно на них ворчат. Людям нравится думать, что молодежи не терпится угробить этот мир ко всем чертям. Так считалось во все времена. Но это же всегда неправда! Они полны надежд, они хорошие – и так и должно быть.
С лица Дейзи не сходила улыбка.
– Каждое слово правда.
Она сделала последнюю затяжку и наклонилась затушить сигарету. Она уже однажды рассказывала ему, как они с Коппером думали, что она беременна, как радовались, – но, оказалось, не судьба. Повторять это незачем. Вместо этого она положила ладонь на его руку, ощутив твердость костяшек.
Они одновременно встали и поднялись по узкой лесенке в маленькую спальню, где в окно бил солнечный свет и красная стеклянная ваза на письменном столе, казалось, полыхала пламенем.
– Я так понимаю, опять пришлось в очереди ждать?
Бонни отрывала длинные полоски горчично-зеленой шерсти. Мягкий холмик этих полосок уже высился у ее ног, солнце позднего утра рисовало узоры на сосновых половицах сквозь мелкие стекла окна, под которым она сидела.
– Жалко, что ты не поехала. Так красиво. Вода гладкая, спокойная. Правда, сейчас уже ветрено.
– Мне и отсюда видно залив. – Но она не поднимала взгляда. У нее были длинные пальцы. Каждый раз, когда она отрывала очередную полоску, простое золотое кольцо, свободно болтавшееся ниже костяшки, вспыхивало на солнце. – Там небось полно приезжих? Это из-за них ты так задержался?
– Нет. – Хармон сидел в своем удобном кресле, смотрел на воду. Он подумал о молодой паре. – Хотя может быть. Но в основном как обычно.
– Ты привез мне пончик?
Он резко выпрямился.
– Ох боже мой. Я его там забыл. Я сейчас съезжу, Бонни.
– Ой, не выдумывай.
– Нет, я съезжу.
– Сядь.
Он еще не встал, но уже готов был встать – руки уперты в подлокотники, колени согнуты. Он поколебался, потом снова сел и взял «Ньюсуик» со столика рядом с креслом.
– С твоей стороны было бы любезнее его не забыть.
– Бонни, я же сказал…
– А я сказала – не выдумывай.
Он листал журнал, не читая. Было тихо, слышался только треск полосок шерсти. Потом она сказала:
– Хочу, чтоб коврик был как лесная подстилка. – Она кивнула в сторону холмика шерсти горчичного цвета.
– Красиво будет, – сказал он.
Она плела коврики годами. Еще она делала венки из засушенных роз и восковницы и шила лоскутные жакеты и жилеты. Раньше, бывало, она засиживалась за этими занятиями до глубокой ночи. Теперь она по большей части ложилась спать в восемь вечера и вставала до рассвета, и он часто просыпался под стрекот ее швейной машинки.
Он закрыл журнал и сидел, наблюдая, как она встает и счищает с себя крошечные шерстинки. Потом она грациозно наклонилась и собрала шерстяные полоски в большую корзину. Она была совсем не похожа на женщину, на которой он когда-то женился, и он, в общем-то, был не против, просто его озадачивало, до чего человек может измениться. Она сильно расплылась в талии, да и он тоже. Волосы ее, уже совсем седые, были подстрижены коротко, почти по-мужски, и она перестала носить украшения, не считая обручального кольца. Но она почти не растолстела, только в талии. Зато он растолстел везде, где только можно, и изрядно облысел. Может быть, это ей и не нравилось. Он снова подумал о юной паре, о чистом голосе девушки, о ее волосах цвета корицы.
– Поехали покатаемся, – предложил он.
– Ты же только что прокатился. А я хочу сделать яблочный мусс и начать наконец этот коврик.
– Звонил кто-нибудь из мальчиков?
– Пока нет. Но, думаю, Кевин скоро позвонит.
– Вот бы он позвонил и сказал, что они ждут ребенка.
– О господи, Хармон, ну куда ты так спешишь.
Но он хотел внуков, много-много, – чтобы все кругом заполонили внуки. После всех этих лет сломанных ключиц, прыщей, хоккейных клюшек, бейсбольных бит и потерянных коньков, препирательств, разбросанных повсюду учебников, волнений из-за запаха пива, бессонных ночей в ожидании подъезжающей машины, тревоги из-за того, что у них уже девушки, из-за того, что у двоих из них нету девушек. Все это держало их с Бонни в непрерывном напряжении, как будто в доме всегда, всегда была какая-то утечка, требующая ремонта, и бессчетное число раз он думал: господи, пускай они уже вырастут.
А потом они выросли.
Он думал, что Бонни впадет в уныние – синдром покинутого гнезда, – что ему придется за ней присматривать. Он знал семью – да в наше время все знают как минимум одну такую семью, – когда дети выросли, а жена попросту взяла и сбежала, и поминай как звали. Но Бонни, наоборот, словно бы успокоилась, в ней появилась новая энергия. Она вступила в книжный клуб, начала вместе еще с одной женщиной писать книгу с рецептами первых поселенцев, и какое-то маленькое издательство в Кэмдене даже вроде бы обещало ее опубликовать. Стала плести еще больше ковриков и отправлять их на продажу в один магазин в Портленде. Принесла домой первый чек, сияя от радости. Он просто никогда бы не подумал, что такое может быть, вот и все.