В год, когда Деррик уехал в колледж, произошло еще кое-что. Хотя их постельная жизнь сильно сбавила обороты, Хармон принимал это как данность, он уже некоторое время ощущал, что Бонни просто «идет ему навстречу». Но однажды ночью, когда он потянулся к ней, она отпрянула. И после долгой паузы сказала тихо:
– Хармон, я, наверное, прекращаю этим заниматься.
Они лежали в темноте; из низа живота вверх поползло страшное глухое понимание: она это всерьез. Однако никто не умеет смиряться с потерями сразу.
– Прекращаешь? – переспросил он. Она как будто положила ему на живот два десятка кирпичей – такую боль он ощутил.
– Прости, мне очень жаль. Просто с меня хватит. Нет смысла притворяться. От этого ни тебе ни мне добра не будет.
Он спросил: это потому, что он разжирел? Она сказала, что он вовсе не разжирел и она не хочет, чтобы он так думал. Просто с нее хватит.
Может быть, я был эгоистом, спросил он. Что мне делать, чтобы тебе было хорошо? (Они никогда прежде не говорили о таких вещах, и он покраснел в темноте.)
Как он не поймет, сказала она, дело не в нем, дело в ней. Просто с нее хватит.
Сейчас он вновь открыл «Ньюсуик», представляя, как через несколько лет дом опять будет полон, пусть не все время, но часто. Они будут хорошими бабушкой и дедушкой. Он еще раз перечитал абзац. Снимают фильм о том, как самолеты врезались в башни-близнецы. Ему казалось, что он должен иметь по этому поводу какое-то мнение, но понятия не имел какое. Когда он перестал иметь собственные мнения? Он отвернулся и стал смотреть на воду.
Слова «изменять Бонни» казались Хармону такими же далекими, как чайки, носящиеся кругами над Лонгуэй-Рок, почти незаметные точки, если смотреть с берега, – для Хармона они не имели смысла, эти слова. Да и с чего бы? Такие слова подразумевали страсть, которая отвратила бы его от жены, а дело обстояло вовсе не так. Бонни была центральным отоплением его жизни. Его краткие воскресные мгновения с Дейзи не были лишены нежности, но больше в них все же было общего интереса, как если бы они вместе наблюдали за птицами. Он снова уткнулся в журнал, на миг содрогнувшись при мысли, что в одном из этих самолетов мог бы оказаться один из его сыновей.
В четверг, когда уже темнело, юная парочка появилась у него в магазине. Хармон услышал высокий голос девушки еще до того, как увидел ее. Выйдя из-за полки со сверлами, он удивился тому, как она поздоровалась с ним – решительно и прямолинейно, и хотя она не улыбалась, лицо ее было таким же открытым и естественным, как и тогда, на марине.
– Добрый вечер, – ответил Хармон. – Как дела, чем помочь?
– Все хорошо, спасибо. Мы просто смотрим. – Девушка сунула руку в карман парня.
Хармон отвесил им легкий поклон, и они направились к полке с лампочками. Хармон услышал ее слова:
– Он на Люка похож, на того, из больницы. Интересно, что там с ним и как? Люк-Маффин, помнишь? Ну, главный в том уродском заведении.
Парень в ответ что-то пробурчал.
– Этот Люк был долбанутый на всю голову. Ну помнишь, я рассказывала: он говорил, ему будут сердце оперировать. Могу поспорить, это был не пациент, а кошмар всей больницы – он же привык командовать. Как же он трясся из-за своего дурацкого сердца! Ну помнишь, я рассказывала: он сказал, что не знает, проснется он живым или мертвым?
В ответ снова донеслось неразборчивое бурчание. Хармон принес метлу из дальнего конца магазина и начал подметать. Глянул на них сзади. Девушка стояла близко к парню, карманы его пальто отвисли.
– Мертвым же невозможно проснуться, понимаешь?
– Позовите меня, если нужна будет помощь, – сказал Хармон. Оба повернулись к нему, девушка – с испуганным видом.
– Окей, – сказала она.
Он отнес метлу к входной двери. Зашел Клифф Мотт, спросил, появились ли уже лопаты для уборки снега, и Хармон сказал, что новые лопаты привезут на следующей неделе. Он показал Клиффу одну прошлогоднюю, Клифф долго на нее смотрел, потом ушел, пообещав вернуться.
– А давай вот это купим для Виктории, – сказала девушка. Хармон, с метлой, двинулся к ряду садового инвентаря и увидел, что в руках у нее лейка. – Виктория говорит, цветы ее слушают. Она им что-то рассказывает, а они прислушиваются. Я ей верю.
Девушка вернула лейку на полку, парень лениво кивнул – расхлябанный, беспечный. Он смотрел на садовые шланги, которые висели на стене, свернутые в кольца. Спрашивается, зачем им шланг в это время года, подумал Хармон.
– А знаешь, почему она была такой стервозной? – На девушке была та же джинсовая куртка с опушкой из искусственного меха. – Это потому что у парня, который ей нравится, есть подружка – ну как подружка, то, что называется «друг по перепиху», – а Виктории он ничего не сказал. Она от кого-то другого узнала об этом.
Хармон перестал мести.
– Не знаю, чего она так. Друг по перепиху – это же ничего не значит. В этом весь смысл. – Девушка положила голову парню на плечо.
Парень подтолкнул ее к выходу.
– Хорошего вечера, – сказал Хармон.
Девочка своей маленькой рукой потянула за дверную ручку. Из больших бесформенных замшевых ботинок торчали тоненькие, словно у паука, ножки. И только когда эти двое скрылись из виду, Хармон распознал охватившее его неприятное чувство. Он не знал наверняка, но годы работы в магазине подсказали ему: парень что-то спер.
Наутро он позвонил Кевину на работу.
– Пап, все в порядке? – спросил сын.
– Да, да, конечно. – Хармон вдруг застеснялся. – А у тебя?
– Тоже. На работе нормально. Марта все говорит, что хочет ребенка, а я отвечаю – подождем.
– Вы еще молодые, – сказал Хармон, – вы-то можете подождать. Это я ждать не могу. Но, конечно, спешка ни к чему. Вы же только что поженились.
– С этим кольцом на пальце сразу чувствуешь себя старым, правда?
– Ага, наверное. – Хармону было трудно вспомнить, что он чувствовал в первые годы брака. – Слушай, Кев. Ты куришь травку?
В трубке послышался смех, как показалось Хармону – здоровый, искренний, ненатужный.
– Господи, пап, что это на тебя нашло?
– Я просто спросил, вот и все. Тут у нас, в доме Уошберна, одна парочка поселилась, молодые ребятки. Люди боятся, что они наркоманы.
– Я от травы делаюсь нелюдимым, – сказал Кевин. – Лежу носом в стенку и видеть никого не хочу. Так что ответ – нет, больше не курю.
– У меня еще вопрос, – сказал Хармон. – Только, бога ради, не говори маме. Эти двое, эта парочка, вчера заходили в магазин, болтали между собой просто так, о том о сем, и я вдруг слышу – «друг по перепиху». Ты слыхал о таком?
– Папа, ты меня сегодня удивляешь. Что происходит?
– Да ничего особенного. – Хармон взмахнул рукой. – Мне просто тошно от мысли, что я старею, превращаюсь в старого хрыча из тех, кто знать не знает, что там и как у молодых. Вот я и надумал тебя спросить.
– Друзья по перепиху, да. Есть такое дело в наши дни. Означает ровно это. Люди, которые встречаются чисто для секса. Никто никому ничем не обязан.
– Понятно. – Теперь Хармон не знал, что сказать.
– Пап, мне пора. Но ты, слушай, будь молодцом. Ты и так молодец, пап. Ты совсем не старый пердун, об этом можешь не беспокоиться.
– Хорошо, – сказал Хармон и, повесив трубку, долго смотрел в окно.
– Все нормально, правда, – сказала Дейзи, когда на следующее утро он позвонил ей из магазина. – Честное слово, Хармон. – Он слышал, как она выдыхает дым сигареты. – Не беспокойся, пожалуйста.
Не прошло и пятнадцати минут, как она перезвонила. У него был покупатель, но она сказала:
– Послушай. А если ты все равно будешь заезжать и мы будем разговаривать? Просто разговаривать.
– Ладно, – сказал он. Клифф Мотт подошел к кассе с лопатой для уборки снега. Клифф Мотт, с его больным сердцем, который в любую минуту может отправиться на тот свет. – Договорились. – И он отсчитал Клиффу сдачу.
Хармон по-прежнему не садился в кресло Коппера, он сидел на диване рядом с Дейзи, и иногда их ладони соприкасались. Все остальное время они делали именно то, что она предложила, – разговаривали. Он рассказал, как в детстве ездил к бабушке, и как у нее в буфете пахло нашатырем, и как ему мучительно хотелось домой.
– Я ведь был маленький, – говорил он, глядя в ее чуткое, отзывчивое лицо. – И я понимал: они хотят, чтобы мне было весело. Так они задумали, в этом был весь смысл. И я никому не мог сказать, что мне невесело.
– Ох, Хармон, – сказала Дейзи, и глаза ее увлажнились. – Я понимаю, о чем ты.
Она рассказала ему про то утро, когда сорвала грушу в саду у миссис Кэтлуорт, а мама велела ей отнести грушу обратно, и как она была сама не своя от смущения. Он рассказал ей, как нашел тот четвертак в грязной луже. Она рассказала ему, как пошла на самый первый школьный бал в мамином платье и единственным, кто ее пригласил, был директор.
– Я бы тебя пригласил, – сказал Хармон.
Она рассказала, что ее любимая песня – «Всегда, когда мне страшно»[11], и тихонько спела ее ему, и глаза ее лучились теплотой. Он рассказал, как первый раз услышал по радио «Дураки сбегаются толпой»[12] Элвиса и почувствовал, что они с Элвисом друзья.
В такие утра, возвращаясь на пристань к своей машине, он иногда с удивлением ощущал, что мир изменился, что через кусачий воздух приятно идти, что шорох дубовых листьев – это дружеский шепот. Первый раз за много лет он подумал о Боге. Бог был как свинья-копилка, которую Хармон засунул глубоко на полку, а теперь достал, чтобы взглянуть на нее новым вдумчивым взглядом. Может быть, подумал он, как раз это чувство испытывают дети, когда курят траву или принимают эту пилюлю – экстази.
Однажды в октябре, дело было в понедельник, в местной газете появилась статья о том, что в доме Уошберна произведены задержания. Полиция нагрянула в разгар вечеринки и обнаружила кусты марихуаны в горшках на подоконнике. Хармон тщательно изучил заметку, отыскал имя «Тимоти Бёрнем», а также «его подруга Нина Уайт», которой дополнительно предъявлялось обвинение в нападении на полицейского.