Хармону не хватало воображения представить, как эта девочка с волосами цвета корицы и тоненькими ножками нападает на полицейского. Он размышлял об этом в магазине, выбирая шарикоподшипники для Грега Марстона и вантуз для Марлин Бонни. Он написал табличку «Скидка 10 %» и поставил на последнюю оставшуюся барбекюшницу у входа. Он надеялся, что зайдет Кэтлин Бёрнем или кто-то с лесопилки и он расспросит, что и как, но они не появлялись, а его покупатели не упоминали эту историю. Он позвонил Дейзи, и она сказала, что видела статью и надеется, что с девочкой все в порядке. «Бедная, маленькая, – сказала Дейзи. – Представляю, как она напугана».
Бонни в тот вечер вернулась из книжного клуба и доложила, что Кэтлин рассказывала, как ее племянник Тим на свою голову пригласил толпу друзей, а они слишком громко включили музыку, а некоторые курили травку, в том числе девушка Тима. А когда приехала полиция, эта девчонка, Нина, набросилась на них как дикая кошка, и им пришлось надеть на нее наручники, но, скорее всего, обвинения будут сняты, просто всем участникам присудят штраф и год испытательного срока.
– Идиоты, – заключила Бонни, качая головой.
Хармон смолчал.
– И кстати, она больная, – добавила Бонни, бросая книгу на диван. Это была книга Энн Линдберг, сообщила ему Бонни. Энн Линдберг любила улетать подальше от всей этой суеты.
– Кто больная?
– Эта девчонка. Подружка Тима Бёрнема.
– В каком смысле больная?
– У нее эта болезнь, когда ничего не ешь. Причем явно уже давно, потому что она успела посадить себе сердце. Говорю же – идиотка.
Хармон ощутил, как на лбу выступил пот.
– Ты уверена?
– В чем – что она идиотка? Сам подумай, Хармон. Если ты молодой и у тебя больное сердце, то ты не отплясываешь на вечеринках. И уж точно не моришь себя голодом.
– Девочка не морит себя голодом. Я видел их в кафе на марине, ее с этим парнем. Они заказали завтрак.
– И много она съела из этого завтрака?
– Не знаю, – признался он, вспоминая ее узкую спину, склоненную над столом. – Но она не похожа на больную. Просто хорошенькая девушка.
– Вот и Кэтлин так говорит. Тим с ней познакомился, когда носился на машине по всей стране за какой-то рок-группой, за ней еще вечно ездит куча народу. «Фиш» или «Пиш», что-то такое. Помнишь, Кевин говорил про «Мертвые головы» – это кто мотается повсюду за этими психами, как их там? «Благодарные мертвецы»?[13] Я всегда считала, что название у них непристойное.
– Он умер, – сказал Хармон. – Джерри из этой группы, тот, толстый.
– Ну что ж, надеюсь, умер он с благодарностью, – сказала Бонни.
Листья почти облетели. Остролистные клены держались за свою желтизну, но с сахарных кленов большая часть оранжево-красного уже опустилась на землю, оставив после себя пустые ветви, обвисшие, точно руки с крошечными пальцами, тощие и голые. Хармон сидел на диване рядом с Дейзи. Он только что упомянул, что больше не встречал юную парочку, а Дейзи сказала, что Лес Уошберн выкинул их из дома после той вечеринки с арестами и что она не знает, где они теперь живут, знает только, что Тим так и работает на лесопилке.
– Бонни сказала, что у девочки болезнь – знаешь, эта, когда морят себя голодом, – сказал Хармон, – но я не знаю, это правда или нет.
Дейзи покачала головой:
– Молоденькие красивые девушки – и изводят себя голоданием. Я читала. Они хотят почувствовать, что могут контролировать собственное тело, а потом сам этот процесс выходит из-под контроля и они просто не могут остановиться. Так печально.
Хармон и сам худел. Это оказалось несложно, он просто перестал есть поздно вечером и пирога отрезаґл себе кусочек поменьше. И чувствовал себя лучше. Он сказал об этом Дейзи, она кивнула:
– То же и у меня с курением. Я откладываю первую сигарету на потом, оттягиваю время – и в день выходит не больше трех.
– Это чудесно, Дейзи.
Он давно заметил, что по утрам в воскресенье она не курит, но не собирался об этом заговаривать. Борьбу с телесными потребностями каждый ведет в одиночку.
– Скажи мне, Хармон, – начала Дейзи, смахивая что-то с брючины и глядя на него с озорной улыбкой, – кто была твоя первая девушка?
В четвертом классе он по уши влюбился в Кэнди Коннелли. Стоял у нее за спиной, смотрел, как она взбиралась по ступенькам на большую металлическую горку на школьной площадке, и однажды она упала. Когда она заплакала, он ощутил себя таким беспомощным от любви. И это в девять лет.
Дейзи рассказала, что когда девять было ей, мама сшила ей желтое платье к весеннему концерту, который устраивали в школе каждый год. «И вечером, когда мы вышли из дома, она приколола к платью веточку белой сирени, – сказала Дейзи со своим тихим смехом. – И всю дорогу до школы я чувствовала себя такой красавицей!»
Мама Хармона шить не умела, но на Рождество делала шарики из попкорна. Рассказывая об этом, он чувствовал, как что-то возвращается к нему, как будто все бессчетные утраты его жизни кто-то приподнял, как огромный валун, и под ним он обнаружил – под внимательным взглядом голубых глаз Дейзи – былые утешения и былую сладость.
Когда он вошел в дом, Бонни сказала:
– Почему так долго? Мне надо, чтобы ты залез на крышу и починил наконец этот водосток. Ты много раз обещал.
Он вручил ей пакет с пончиком.
– И колено под раковиной уже которую неделю протекает, капает в ведро. У владельца хозяйственного магазина. Парадокс.
Сквозь Хармона внезапно пробежала волна ужаса. Он опустился в свое удобное кресло. Через пару мгновений он сказал:
– Бонни, а тебе никогда не хотелось переехать?
– Переехать?
– Во Флориду, например, или еще куда-нибудь.
– Ты сбрендил? Или это у тебя шутки такие?
– Куда-нибудь, где солнце круглый год. И дом не такой большой и не такой пустой.
– Я даже обсуждать этот бред не хочу. – Она заглянула в пакет с пончиком. – С корицей? Ты же знаешь, я корицу терпеть не могу.
– Других не было. – Он взял в руки журнал, чтобы не смотреть на нее. Но через секунду сказал: – Бонни, тебя не беспокоит, что никто из мальчиков не хочет взять в свои руки магазин?
Бонни нахмурилась.
– Мы уже говорили об этом, Хармон. С какой стати это должно нас беспокоить? Они вольны делать что хотят.
– Конечно, конечно. Но было бы так славно. Если бы хоть один из них жил поблизости.
– Как меня бесит этот твой негатив.
– Негатив?
– Я всего-навсего хочу, чтобы ты взбодрился. – Она смяла верх пакета с пончиком. – И прочистил наконец водосток. Мне неприятно чувствовать, что я капаю тебе на мозги.
К ноябрю листьев не осталось, деревья на Мэйн-стрит стояли голые, а небо все чаще бывало затянуто тучами. Дни становились короче, и от этого к Хармону возвращалось душевное отрезвление, которое уже долгое время то накатывало на него, то вновь покидало; немудрено, что Бонни велела ему взбодриться. Вообще-то он и впрямь чуть-чуть взбодрился – втайне, по-своему. Потому что теперь, обходя магазин перед тем, как закрыть его, или продавая гвозди припозднившемуся покупателю, он ловил себя на том, что ждет воскресных утренних встреч с Дейзи с радостью, а не с пылким нетерпением, как раньше, в те несколько месяцев, когда они были «друзьями по…». Как будто бы город, на который быстро опускалась ночь, теперь всегда озаряла лампочка, и иногда он нарочно выбирал длинный путь домой, в объезд, чтобы проехать мимо дома Дейзи. Однажды он увидел на ее подъездной дорожке помятый «вольво» с облепленным наклейками бампером и подумал, уж не прикатил ли к ней в гости кто-то из бостонской родни Коппера.
В воскресенье Дейзи, открыв ему, сказала, понизив голос:
– Заходи, Хармон. Ой, что я тебе сейчас расскажу. – Она приложила палец к губам, потом продолжила: – Там у меня наверху Нина. Она спит.
Они сидели за столом в столовой, и Дейзи шепотом рассказывала, что несколько дней назад Нина подралась с Тимом (с тех пор как Уошберн их вышвырнул, они поселились в каком-то мотеле на шоссе номер один), и он уехал, прихватив с собой их общий мобильный телефон. Нина постучалась в дверь Дейзи в таком состоянии, что Дейзи подумала, не отвезти ли ее к врачу. Но Нина все же созвонилась с Тимом, и он приехал и забрал ее, и Дейзи решила, что они помирились. Однако этой ночью Нина опять постучалась к ней – снова драка, и снова ей некуда пойти. Так что теперь она наверху.
Дейзи сцепила руки на столе:
– Ох, до чего я хочу курить.
Хармон откинулся на спинку стула:
– Продержись еще, если можешь. Мы с этим разберемся.
Сверху донесся скрип половиц, потом шаги по лестнице – и появилась девушка, в байковых штанах и футболке.
– Привет, – сказал Хармон, чтобы не испугать ее, потому что сам он испугался. Он не видел ее несколько недель, с того самого вечера в магазине, и сейчас с трудом узнавал. Голова казалась слишком большой для тела, на лбу виднелись вены, а голые руки были тонки, как перекладины на спинке стула, за который она держалась. Смотреть на нее было почти невыносимо.
– Садись, милая, – сказала Дейзи.
Девушка села, положила длинные руки на стол. У Хармона было чувство, что рядом с ними уселся скелет.
– Он не звонил? – спросила девушка у Дейзи. Кожа у нее теперь была не цвета корицы, а мертвенно-бледная; нечесаные волосы казались неживыми, напоминая мех чучела.
– Нет, милая. Не звонил.
Дейзи протянула ей салфетку, и Хармон увидел, что девушка плачет.
– Что мне теперь делать? – спросила она, глядя мимо Хармона в окно, на дорогу. – Подумать только – Виктория. Кто угодно, но Виктория! Господи, она же была моей подругой.
– Ты можешь остаться еще на денек, пока с этим разберешься, – сказала Дейзи.
Девушка обратила к ней взгляд больших светло-карих глаз, словно вглядываясь издалека.
– И тебе надо что-то съесть, милая, – продолжала Дейзи. – Я знаю, что ты не хочешь, но надо.