– Она права, – сказал Хармон. Он встревожился: вдруг она потеряет сознание, а то и упадет замертво в маленьком домике Дейзи. Он вспомнил, как Бонни говорила, что девушка уже успела посадить себе сердце. – Смотрите. – Он подвинул к ней два бумажных пакетика из кафе. – Пончики.
Девушка окинула пакеты взглядом.
– Пончики?
– Давай так: полстаканчика молока и кусочек пончика. Что скажешь? – спросила Дейзи.
Девушка снова расплакалась. Пока Дейзи доставала молоко, Хармон извлек из кармана и протянул девушке аккуратно сложенный белый носовой платок. Она перестала плакать и рассмеялась.
– Круто, – сказала она. – Не знала, что ими до сих пор кто-то пользуется.
– Вот возьмите и воспользуйтесь, – сказал Хармон. – Только, ради всего святого, молока выпейте.
Дейзи принесла молоко, достала из пакета пончик и разломила пополам.
– Уродский Люк, – сказала девочка с внезапной силой. – Припаял мне долбаный испытательный срок за переполовинивание маффинов.
– Что-о? – переспросила Дейзи, садясь за стол.
– Да это в больнице. Я свой маффин пополам разрeзала. А там, типа, по правилам запрещается взаимодействовать с едой – они там так это называют, взаимодействовать, – кроме как ее есть. А я, короче, припрятала в кармане пластмассовый ножик и разрезала маффин пополам, и кто-то Люку настучал. «Мы слышали, ты переполовиниваешь свои маффины, Нина», и вот так вот руки на груди сложил. – Девушка демонстративно закатила глаза. – Люк-Маффин. Урод.
Дейзи и Хармон переглянулись.
– Как вы выбрались из больницы? – спросил Хармон.
– Сбежала. Но родители сказали, что если я опять, то они меня насильно туда запихнут. И вот тогда мне трындец.
– Лучше съешьте пончик, – сказал Хармон.
Девушка хихикнула:
– Вы какой-то слегка прибацанный.
– Ничего он не прибацанный. Он о тебе заботится. А теперь ешь пончик, – сказала Дейзи своим мелодичным голосом.
– А вы вообще, типа, друг другу кто? – спросила девушка, водя глазами от одного к другому.
– Мы друзья, – ответила Дейзи, но Хармон заметил, что щеки у нее порозовели.
– Окееей, – Нина снова перевела взгляд с Дейзи на Хармона, и из глаз у нее брызнули слезы. – Я не знаю, что мне делать без Тима. И я не хочу в больницу. – Ее начало трясти. Хармон снял свой большой шерстяной кардиган и накинул ей на плечи.
– Понятно, что не хочешь, – сказала Дейзи. – А вот есть надо. И парней у тебя будет еще полно.
По тому, как изменилось Нинино лицо, Хармон понял, чего она боится, – она боится жить без любви. А кто не боится? Но он знал, что у ее проблем длинные и запутанные корни и уютный безопасный коттеджик Дейзи недолго сможет служить Нине прибежищем. Она была очень больна.
– Сколько вам лет? – спросил он.
– Двадцать три. Так что вы меня в больницу сдать не можете. В этой хуйне я нормально шарю, – добавила она. – Даже не думайте.
Хармон протянул к ней обе руки ладонями кверху.
– Я ничего и не думаю. – Он опустил руки. – Вас ведь арестовывали?
Нина кивнула:
– Да, уже был суд. У нас обоих отсрочка, и обвинение, наверно, снимут. Но только меня еще заставили прослушать эту их лекцию. Я ж у них теперь как заноза в жопе – после того, что я устроила этим сраным копам.
– Какую лекцию?
Но у Нины кончились силы; она сложила руки на столе и опустила на них голову, как тогда в кафе. Хармон и Дейзи обменялись взглядами.
– Нина, – сказал он тихонько, и она подняла на него взгляд. Он взял в руку пончик. – На моей памяти я никогда никого ни о чем не умолял. – Девушка еле заметно улыбнулась ему. – А сейчас я умоляю вас: поешьте.
Девушка медленно, с усилием подняла голову и выпрямилась на стуле.
– Только потому что вы так по-доброму со мной говорите, – сказала она и так жадно набросилась на пончик, что Дейзи попросила ее есть помедленней.
– Он вас обокрал, – с набитым ртом сказала Нина Хармону и взяла стакан с молоком. – В тот день. Спер пару трубок, чтоб сделать бульбулятор.
– Без него тебе было бы куда лучше, – сказала Дейзи.
Раздался громкий стук в дверь кухни, и все трое развернулись. Дверь распахнулась, потом со стуком захлопнулась.
– Привет!
Девушка издала жалобный скулящий звук, выплюнула пончик в носовой платок Хармона, начала подниматься со стула. Хармонов кардиган соскользнул с ее плеч на пол.
– Нет, нет, милая, – Дейзи положила ей руку на плечо, – это просто собирают деньги для Красного Креста.
В дверном проеме между кухней и столовой, почти полностью его занимая, стояла Оливия Киттеридж.
– Вы только взгляните на этих чаевников. Привет, Хармон. – И девушке: – А вы кто?
Стискивая в руке платок, девушка посмотрела на Дейзи, потом на стол. Перевела взгляд на Оливию и саркастически спросила:
– А вы-то кто?
– Я Оливия, – сказала Оливия. – И я хочу посидеть, если никто не против. Ходить из дома в дом и клянчить деньги – меня это просто валит с ног. Всё, хватит с меня сборов. Последний год этим занимаюсь.
– Принести тебе кофе, Оливия?
– Нет, спасибо. – Оливия обошла стол и уселась с другой стороны. – А вот пончик выглядит неплохо. У вас есть еще?
– Вообще-то да. – Дейзи открыла второй пакет, глянула на Хармона – это был пончик, предназначавшийся Бонни, – достала пончик, положила на пакет и придвинула к Оливии. – Могу принести тарелку.
– К чертям тарелку. – Оливия впилась в пончик, склонившись над столом. Повисла тишина.
– Выпишу тебе чек, – сказала Дейзи и вышла в соседнюю комнату.
– У Генри все в порядке? – спросил Хармон. – И у Кристофера?
Оливия кивнула; челюсти ее двигались, перемалывали пончик. Хармон – как и почти весь город – знал, что Оливии не нравится молодая жена сына, но, с другой стороны, думал Хармон, вряд ли ей понравилась бы хоть какая-нибудь жена сына. Эта молодая жена была врач, очень умная и из какого-то большого города, он не помнил, из какого именно. Может быть, она тоже питалась одной гранолой или занималась йогой – он понятия не имел. Оливия наблюдала за Ниной, Хармон следил за ее взглядом. Нина сидела неподвижно, сгорбившись и подавшись вперед, сквозь тонкую футболку просвечивали ребра, все до одного; рука, похожая на чаячью лапку, стискивала платок. Голова ее выглядела чересчур большой для тоненького позвоночника с выпирающими острыми позвонками; венка, сбегавшая наискосок от линии роста волос к брови, была зеленовато-голубая.
Оливия покончила с пончиком, пальцами стерла с губ сахарную пудру, откинулась на спинку стула и сказала:
– Вы изголодались.
Девушка не шевельнулась, сказала только:
– Да вы что?
– Я тоже, – сказала Оливия. – Правда. А почему, по-вашему, я набрасываюсь на пончики?
– Вы не голодаете, – проговорила Нина с отвращением.
– Голодаю, конечно. Нам всем голодно.
– Вау, – тихо сказала Нина. – Мощно.
Оливия порылась в своей большой черной сумке, достала салфетку, вытерла рот, потом лоб. Только тут Хармон осознал, как она взбудоражена. Когда Дейзи вернулась и со словами «Вот, пожалуйста, Оливия» вручила ей конверт, Оливия машинально кивнула и опустила его в сумку.
– О боже, – сказала Нина. – Ну извините, извините.
Оливия Киттеридж плакала. Если в городе и был человек, которого Хармон никогда в жизни не ожидал увидеть в слезах, то это была именно Оливия. Но вот она сидела перед ним, полная, с широкими запястьями, рот ее кривился и дрожал, а из глаз текли слезы. Она легонько мотнула головой, словно показывая, что извиняться незачем.
– Простите, мне нужно… – выговорила наконец Оливия, но не двинулась с места.
– Оливия, если я могу чем-то… – склонилась над ней Дейзи.
Оливия снова помотала головой, высморкалась. Посмотрела на Нину и тихо сказала:
– Я не знаю, кто ты, девочка, но ты разрываешь мне сердце.
– Я ж не нарочно, – сказала Нина, будто оправдываясь. – Я ничего не могу поделать.
– Знаю, знаю, – закивала Оливия. – Я тридцать два года проработала в школе. И я никогда не видела, чтобы девочки болели так сильно, как ты, тогда такого не было – по крайней мере, тут, у нас. Но я знаю, я понимаю… из всех этих лет с детьми и… и вообще, из жизни… – Оливия поднялась, стряхнула крошки с груди. – Ну неважно. Извини меня, пожалуйста.
Она двинулась к выходу, но возле девушки остановилась. Неуверенно подняла руку, начала опускать, потом снова подняла и прикоснулась к голове девушки. Должно быть, под своей большой ладонью она ощутила что-то, чего не видел Хармон, потому что ладонь эта скользнула к девушкиному костлявому плечу, и девушка – слезы катились из-под опущенных век – прижалась щекой к руке Оливии.
– Не хочу, чтобы так было, – прошептала девушка.
– Конечно, не хочешь, – сказала Оливия. – И мы сделаем все, чтобы тебе помогли.
Девушка покачала головой:
– Уже пытались. Но все равно все начинается по новой. Это безнадежно.
Оливия одной рукой подтащила к себе стул, села рядом с девушкой, и та положила голову на ее большое колено. Оливия погладила ее по волосам и, зажав в пальцах несколько прядей, выразительно кивнула Дейзи и Хармону, а потом сбросила волоски на пол. Когда голодаешь, теряешь волосы. Оливия уже не плакала.
– Ты знаешь, кто такой Уинстон Черчилль? – спросила она. – Или ты для этого чересчур молода?
– Я знаю, кто он такой, – устало ответила девушка.
– Так вот, он говорил: никогда, никогда, никогда не сдавайся.
– Он же был толстый, – сказала Нина, – что он понимал? – И добавила: – Это я не к тому, что сдаюсь.
– Конечно, нет, – подтвердила Оливия. – Но твой организм сдастся, если не подбросить ему топлива. Я знаю, тебе это уже сто раз говорили, поэтому лежи и не трудись отвечать. Хотя нет, ответь мне вот на что: ты ненавидишь свою мать?
– Ну нет, – сказала Нина. – В смысле, она жалкая, но нет, я ее не ненавижу.
– Вот и хорошо, – сказала Оливия, вздрогнув всем своим большим телом. – Вот и хорошо. С этого мы и начнем.