И хотя для Киттериджей стало ужасным ударом то, как внезапно и стремительно молодая жена Кристофера, нахальная и пробивная, с корнем вырвала его из родной почвы, в то время как они так хорошо все распланировали – что он будет жить рядом и растить детей (Оливия уже представляла, как обучает внуков сажать луковицы тюльпанов), и крушение этой мечты, конечно же, тоже стало для них огромным ударом, – все же тот факт, что внуки Банни и Билла росли рядом с бабушкой и дедушкой и при этом были противными врединами, служил для Киттериджей тайным, не высказываемым вслух утешением. Вообще-то как раз в тот самый вечер Ньютоны поведали, как буквально неделей раньше их внук заявил Банни: «Если ты мне бабка, это, знаешь ли, еще не значит, что я обязан тебя любить». Просто подумать страшно – кто бы мог такого ожидать? У Банни слезы блестели в глазах, когда она об этом рассказывала. Оливия и Генри делали что могли, качали головами, говорили, как ужасно, что Эдди, по сути, сам учит детей так себя вести под предлогом того, что они якобы должны научиться «самовыражаться».
– Ну, Карен тоже виновата, – мрачно сказал Билл, и Оливия с Генри пробормотали, что ну да, конечно, и это тоже.
– Господи, – проговорила Банни, сморкаясь. – Иногда думаешь: ну что ж, насильно мил не будешь.
– Насильно мил не будешь, – повторил Генри. – Но стараться нужно.
А калифорнийский контингент как поживает, поинтересовался Билл.
– Рычит, – сказала Оливия. – На прошлой неделе мы звонили – с той стороны сплошное рычание. Я сказала Генри: больше звонить не будем. Когда сами захотят с нами поговорить, тогда пожалуйста.
– Насильно мил не будешь, – подытожила Банни, – как ни старайся.
И они сумели рассмеяться, как будто обнаружив тут некий горестный юмор.
– Всегда приятно послушать о чужих проблемах, – сошлись во мнении Банни и Оливия, натягивая свитера на парковке.
В машине было холодно. Генри сказал, что если она хочет, то можно включить обогреватель, но она отказалась. Они ехали в темноте, лишь изредка вспыхивали фары встречных машин, и дорога вновь погружалась во мрак.
– То, что этот ребенок сказал Банни, – это ужасно, – заметила Оливия, и Генри согласился, что да, ужасно.
Помолчав, он сказал:
– Она не так чтобы очень, эта их Карен.
– Да, – сказала Оливия, – не так чтобы очень.
В животе у нее привычно урчало и что-то ворочалось, но эти знакомые ощущения вдруг стали ускоряться, и Оливия насторожилась, а потом встревожилась.
– О господи, – сказала она, когда они остановились на красный свет у моста, за которым лежал городок Мейзи-Миллз. – Я, честное слово, сейчас лопну.
– Я не знаю, что делать, – сказал Генри, вглядываясь вдаль сквозь ветровое стекло. – Заправка на другом конце города, и не факт, что в это время суток там открыто. Ты не можешь потерпеть? Мы будем дома через пятнадцать минут.
– Нет, – сказала Оливия. – Я терплю из последних сил, поверь.
– Ну тогда…
– Генри, быстрее. Поезжай в больницу. Там должен быть туалет.
– В больницу? Олли, я не уверен…
– Поворачивай, елки зеленые! – И добавила: – Я там родилась. Думаю, они уж как-нибудь пустят меня в туалет.
Больница на вершине холма стала больше, чем была когда-то, к ней пристроили новое крыло. Генри въехал на территорию и покатил дальше, мимо большой синей надписи НЕОТЛОЖНАЯ ПОМОЩЬ.
– Бога ради, Генри, что ты делаешь?!
– Везу тебя к центральному входу.
– Останови, к чертям, машину!
– Ох, Оливия. – Голос его прозвучал огорченно – должно быть, оттого, что он терпеть не мог, когда она говорила грубости. Он дал задний ход и остановил машину перед широкой, хорошо освещенной голубой дверью с табличкой НЕОТЛОЖНАЯ ПОМОЩЬ.
– Спасибо, – сказала Оливия. – Что, так трудно было сразу это сделать?
Дежурная медсестра сидела за столом в ярко освещенном и безлюдном коридоре. Она взглянула на вошедших.
– Мне надо в туалет, – сказала Оливия, и медсестра подняла руку, обтянутую рукавом белого свитера, и показала направление. Оливия тоже подняла руку высоко над головой, махнула медсестре и скрылась за дверью.
– Уф, – сказала она себе вслух. – Уфф.
Наслаждение – это отсутствие страдания, сказал Аристотель. Или Платон. В общем, кто-то из них. Оливия окончила колледж с отличием. А матушке Генри это не нравилось. Подумать только. Полин даже выдала что-то насчет того, что если у девочки диплом с отличием, значит, она некрасивая и скучная… Ну нет, она, Оливия, не собирается портить себе такой момент воспоминаниями о Полин. Она закончила, вымыла руки и, сунув их под сушилку, огляделась по сторонам: до чего же огромный этот туалет, хоть операции в нем делай. Все ради людей в инвалидных колясках. В наши дни, если ты построишь что-нибудь, куда не помещается инвалидная коляска, тебя затаскают по судам, но Оливия предпочла бы, чтобы если дойдет до этого, до инвалидной коляски, ее кто-нибудь пристрелил бы, да и все.
– С вами все в порядке? – Медсестра стояла в коридоре, свитер и штаны болтались на ней. – Что у вас, диарея?
– Взрывная, – сказала Оливия. – Брр. Но уже все хорошо, спасибо большое.
– Рвота есть?
– Ну уж нет.
– У вас есть аллергия на что-нибудь?
– Не-а. – Оливия поглядела по сторонам. – У вас сегодня, как я вижу, работы не то чтоб по горло.
– Ага. В выходные нагоним.
Оливия кивнула:
– Небось народ устраивает вечеринки? А потом врезается в дерево?
– Чаще всего, – сказала медсестра, – это семейные дела. В прошлую пятницу брат выбросил сестру из окна. Боялись, что она сломала шею.
– Ничего себе, – сказала Оливия. – И это в крошечном Мейзи-Миллз.
– Но все обошлось. Думаю, доктор уже готов вас принять.
– Но мне не нужен доктор! Мне нужен был туалет. Просто мы ужинали с друзьями, и я ела все подряд, что видела, то и хватала. Меня муж на парковке ждет.
Медсестра взяла Оливию за руку и посмотрела на ее ладонь.
– Давайте вы все-таки задержитесь на минутку, просто чтобы убедиться, что все в порядке. Ладони у вас не чешутся? А стопы? – Она посмотрела на Оливию снизу вверх. – Уши у вас всегда такие красные?
Оливия потрогала свои уши.
– А что? – спросила она. – Я умираю?
– Вчера мы тут потеряли женщину, – сказала медсестра. – Примерно ваших лет. И она тоже, как вы, ужинала с мужем, а потом приехала сюда с диареей.
– Ой, да ради бога, – сказала Оливия, но сердце у нее забилось быстрее, а лицо вспыхнуло. – И что за чертовщина с ней стряслась?
– Аллергия на крабовое мясо. Анафилактический шок.
– Вот тебе и здрасьте. Но у меня нет аллергии на крабовое мясо.
Медсестра спокойно кивнула.
– Так и эта женщина ела его годами, и ничего. Доктор просто взглянет на вас. Вы вбежали сюда вся красная, налицо были признаки тревожного возбуждения.
Сейчас Оливия чувствовала себя куда более встревоженной и возбужденной, но не собиралась сообщать об этом медсестре, равно как и о том, что ела грибы, начиненные крабовым мясом. Если доктор окажется приятным человеком, то ему она скажет.
Генри припарковался перед самым входом в отделение неотложной помощи, не заглушив двигатель. Она жестом попросила его опустить стекло.
– Они хотят устроить мне осмотр, – сказала она, сунув голову в окно.
– Досмотр?
– Осмотр! Убедиться, что у меня нет шока. Да приглуши же ты эту чертову штуку.
Хотя он и так уже потянулся к радио и выключил матч «Ред Сокс».
– Боже мой, Олли. Тебе нехорошо?
– Да тут вчера какая-то женщина подавилась крабовым мясом, и теперь они боятся, что их всех засудят. Они проверят мне пульс, и я сразу убегу. Но машину придется переставить.
Медсестра стояла в глубине коридора, придерживая открытой огромную зеленую занавеску.
– Он там слушает бейсбольный матч, – сказала Оливия, направляясь к ней. – Но он наверняка прибежит проверить, умерла я или нет.
– Хорошо, я его встречу.
– Он в красной куртке. – Оливия положила сумочку на стул и села на высокую смотровую кушетку, и медсестра измерила ей давление.
– Лучше перестраховаться, чем потом жалеть, – сказала медсестра. – Но я думаю, что с вами все в порядке.
– Я тоже так думаю, – сказала Оливия.
Медсестра вышла, оставив ей анкету на дощечке-планшете, и Оливия заполнила ее, сидя на кушетке. Она внимательно посмотрела на свои ладони и отложила планшет. Ну понятно, когда ты врываешься в отделение неотложки, они обязаны тебя осмотреть. Это их работа. Она высунет язык, потом ей измерят температуру, и она поедет домой.
– Миссис Киттеридж?
Лицо у доктора было простое, невзрачное, а лет на вид столько, что непонятно, когда он успел выучиться на доктора. Он бережно держал ее крупную руку, считал пульс, пока она рассказывала, как они ужинали в этом новом ресторане, а здесь она оказалась из-за того, что по дороге домой ей срочно понадобилось в туалет, у нее ужасная диарея, даже удивительно, но ни ладони, ни ступни не чешутся.
– А что вы ели? – спросил врач с самым заинтересованным видом.
– Для начала – грибы, фаршированные крабовым мясом, и да, я уже знаю, что у вас вчера какая-то старая дама от этого умерла.
Врач оттянул Оливии мочку уха, прищурился:
– Сыпи не вижу, – сказал он. – Расскажите, что еще вы ели.
В вопросе юноши не было и малейшего намека на скуку, и Оливия это оценила. А то с врачами часто чувствуешь себя мерзко, просто каким-то комком жира, едущим по конвейеру.
– Стейк. И картофелину. Печеную. Здоровенную, с вашу шапочку. И шпинатно-сырный соус. Дайте вспомнить, что еще. – Оливия закрыла глаза. – Чуть-чуть салата, он был никакой, но заправка вкусная.
– А суп ели? Многие суповые приправы способны вызывать аллергические реакции.
– Супа не ела. – Оливия открыла глаза. – Но на десерт был солидный шмат чизкейка. С клубникой.
– Скорее всего, это просто гастрорефлюкс, – сказал врач, что-то записывая.
– Понятно, – сказала Оливия и, чуть подумав, поспешила добавить: – С точки зрения статистики крайне маловероятно, чтобы у вас тут за два вечера умерли две женщины по одной и той же причине.