Сейчас оба чувствовали себя неплохо. Однако ей было семьдесят два, а ему семьдесят пять, и если только на них обоих одновременно не обрушится какая-нибудь крыша, то, скорее всего, рано или поздно одному из них придется доживать эту жизнь без другого.
Витрины сверкали и переливались рождественскими огнями, в воздухе запах снега. Он подставил Джейн руку, и они двинулись по улице. Окна ресторанов были увешаны всевозможными композициями из остролиста и венков, стекла кое-где припорошены белой краской из пульверизатора.
– Вон Лидии, – сказала Джейн. – Помаши им, милый.
– Где?
– Милый, ты просто помаши. Они вон там.
– Какой же смысл махать, если я не вижу, кому я машу?
– Лидиям! Вот же они, сидят в стейк-хаузе. Мы с ними сто лет не виделись.
Джейн помахала – чересчур оживленно. Теперь и он увидел в окне эту пару, разделенную столом с белой скатертью, и тоже помахал. Миссис Лидия жестом пригласила их зайти внутрь.
Боб Хоултон взял Джейн под руку.
– Я не хочу, – сказал он, другой рукой маша Лидиям.
Джейн замахала еще усерднее, помотала головой и, старательно шевеля губами и помогая себе жестами, проговорила:
– У-ви-дим-ся на кон-цер-те!
Еще покивав и помахав, они двинулись дальше.
– А она хорошо выглядит, – сказала Джейн. – Я даже удивлена, до чего хорошо. Наверное, волосы покрасила.
– А ты хотела туда зайти, да?
– Нет, – ответила Джейн. – Я хочу идти и рассматривать витрины. Так красиво, да и не очень холодно.
– Ну а теперь введи меня в курс дела, – сказал он, имея в виду Лидий, которые, конечно же, были никакие не Лидии. Они были Грэнджеры – Алан и Донна Грэнджер. Их дочь, Лидия Грэнджер, дружила со средней дочкой Хоултонов, а Патти Грэнджер – с младшей. Родителей дочкиных подружек Боб и Джейн по сей день называли между собой именами их детей.
– Лидия уже несколько лет в разводе. Тот парень ее покусал. Но это, насколько я понимаю, держится в тайне.
– Покусал? Или это в смысле поколотил?
– В смысле покусал. – Джейн пару раз прищелкнула челюстями. – Ам-ам. Он, кажется, ветеринар.
– А детей он тоже кусал?
– Не думаю. Детей там двое. Один – гиперактивный, не умеет концентрироваться, что бы это ни значило, в наши дни дети вообще не могут усидеть на месте. Но Лидии эту тему не затрагивают, смотри не проговорись. Мне это все рассказала библиотекарша, та, с розовыми волосами. Идем. Хочу найти местечко в проходе.
После сердечного приступа Джейн все время боялась умереть на людях. Приступ случился дома, на кухне, но сама мысль о том, что она могла бы упасть при всех, наполняла ее тревогой. Много лет назад она своими глазами видела, как один мужчина умер прямо на тротуаре. Медики вспороли на нем рубашку, и у нее до сих пор слезы наворачивались на глаза, когда она об этом вспоминала: беззащитное неведение, безысходность – ушедшесть – широко раскинутых рук, заголившийся живот. Бедный, милый, думала она, как же его жаль – вот так вот лежать мертвым…
– А я хочу сесть подальше, в задних рядах, – сказал ее муж, и она кивнула. Кишечник у него был уже не тот, и иногда приходилось очень быстро покидать помещение.
В церкви было темно, и холодно, и почти пусто. Они показали билеты, им вручили программки, и они бережно держали их между пальцами, пока проходили в один из задних рядов и усаживались, расстегивая пальто, но не снимая.
– Смотри не пропусти Лидий, – сказала Джейн, вертя головой.
Он держал ее руку в своей и нервно теребил подушечки ее пальцев.
– А кто это у нас каждые выходные ночевал – Лидия или ее сестра? – спросил Боб.
Джейн сидела запрокинув голову, разглядывая церковный потолок с его высокими темными стропилами.
– Это была ее сестра, Патти. Не такая милая, как Лидия. – Джейн подалась ближе к мужу и прошептала: – Знаешь, Лидия ведь сделала аборт, когда училась в школе.
– Да, знаю, помню.
– Помнишь? – Джейн изумленно посмотрела на мужа.
– Конечно, – сказал Боб. – Ты говорила, что она приходила к тебе в кабинет и у нее сильно болел живот. Один раз пришла и проплакала целых два дня.
– Так и было, – сказала Джейн, кутаясь в пальто. – Бедный ребенок. Я, честно говоря, как раз тогда и заподозрила, а вскоре Бекки мне подтвердила, что это правда. Просто удивительно, что ты помнишь. – Она задумчиво прикусила губу и покачала ступней вверх-вниз.
– Что? – спросил Боб. – Ты думала, я тебя никогда не слушал? А я слушал, Джени.
Но она махнула рукой, вздохнула и села ровнее, опершись о высокую спинку церковной скамьи. А потом мечтательно сказала:
– Мне нравилось там работать.
И ей действительно нравилось. Особенно ей нравились девочки-подростки, юные, неуклюжие, с жирной кожей, боязливые, которые слишком громко говорили, или яростно жевали жвачку, или бочком крались по коридору, опустив голову, – она их любила, правда. И они это знали. Они приходили к ней в кабинет со своими ужасными резями в животе, лежали на кушетке с серыми от боли лицами и пересохшими губами. «Папа говорит, это все у меня в голове», – слышала она от разных девочек, и, господи, как же ей было от этого больно. Как одиноко быть юной девочкой! Иногда она разрешала им оставаться у себя до вечера.
Церковь постепенно заполнялась. Вошла Оливия Киттеридж, высокая и широкоплечая, в синем пальто; муж ее шагал следом. Генри Киттеридж коснулся руки жены, предлагая сесть неподалеку, но Оливия мотнула головой, и они прошли вперед и сели через два ряда от Джейн и Боба.
– Не знаю, как он ее терпит, – прошептал Боб на ухо Джейн.
Они следили, как Киттериджи усаживаются на скамью: Оливия снимает пальто и снова набрасывает на плечи, Генри ей помогает. Оливия Киттеридж преподавала математику в той же школе, где работала Джейн, но им крайне редко случалось беседовать подолгу. В Оливии была какая-то особая бескомпромиссность, и Джейн старалась соблюдать дистанцию. Сейчас в ответ на реплику мужа она просто пожала плечами.
Обернувшись, Джейн увидела, что Лидии поднимаются по лестнице на балкон.
– О, вот и они, – сказала она Бобу. – Все-таки давно мы не виделись. Выглядит она отлично.
Он сжал ее руку и прошептал:
– Ты тоже.
Появились музыканты во всем черном и заняли места у кафедры. Они поправили пюпитры, расставили ноги под нужным углом, наклонили подбородки, подняли смычки, послышались первые нестройные звуки: оркестр готовился к концерту.
Джейн беспокоило, что она знала о Лидии Грэнджер такое, чего миссис Лидия, возможно, не знала даже сейчас. Ей виделось в этом что-то непристойное, словно она вторгалась в чужую жизнь. Но люди все равно рано или поздно узнаюґт. Если ты школьная медсестра или розововолосая библиотекарша, то рано или поздно ты узнаёшь, у кого муж алкоголик, у чьих детей синдром дефицита внимания (точно, вот теперь вспомнила, как это называется), кто швыряется тарелками, а кто спит на кушетке. Ей не хотелось думать, что в этой церкви сейчас сидят люди, знающие о ее детях что-то такое, чего не знает она сама. Она склонила голову к Бобу и сказала:
– Я так надеюсь, что никто здесь не знает о моих детях такого, чего не знаю я.
Но тут заиграла музыка, и он не ответил, а лишь подмигнул ей – медленно, ободрительно.
Под Дебюсси он задремал, сложив руки на груди. Джейн поглядывала на мужа, и сердце разбухало от музыки и от любви к нему, к этому мужчине рядом с ней, этому старому (!) мужчине, которого всю жизнь преследовали его детские страдания – мать всегда, всегда на него злилась. Джейн смотрела на него и видела того маленького мальчика, зажатого, навек испуганного; даже здесь и сейчас, когда он спал, на лице его лежала тень тревоги. Дар, подумала она снова и легонько положила руку в перчатке на его колено, это дар – знать кого-то так много лет.
Миссис Лидия сделала себе пластику век, и теперь ее глаза странно таращились, словно сбежав с лица шестнадцатилетки.
– Вы чудесно выглядите, – сообщила ей Джейн, хотя вблизи эффект был пугающим. – Просто чудесно, – повторила она, потому что это, должно быть, жутко, когда кто-то подносит скальпель так близко к твоим глазам. – Как Лидия? – спросила она. – И вообще как все?
– Лидия опять выходит замуж, – сказала миссис Лидия и шагнула в сторонку, давая проход другим. – Мы очень рады.
Муж ее, сутуловатый коротышка, закатил глаза и побренчал мелочью в кармане.
– И это бьет по карману, – сообщил он, и жена, в красной фетровой шляпе, нахлобученной на золотые волосы, бросила на него взгляд, которого он предпочел не заметить. – Все эти клятые счета от психиатра, – добавил он, обращаясь к Бобу со смешком, явно подразумевавшим «Ну, мы-то, мужчины, понимаем».
– Конечно, – дружелюбно сказал Боб.
– Ну а ваши-то зайки как поживают? – Темная помада миссис Лидии идеально очерчивала губы.
И Джейн исправно доложила, сколько лет внукам, кем работают зятья и на какой девушке вскоре, как они надеются, женится Тим. А поскольку Лидии при этом только кивали и даже не говорили «Прекрасно!», она чувствовала себя обязанной продолжать, не умолкать, заполнять пространство между их слишком близкими, чуть ли не нависавшими над ней лицами.
– Тим в этом году увлекся скайдайвингом. – И она рассказала им, как до смерти этого испугалась. Похоже, ему хватило нескольких раз, больше он об этом не упоминал. – Ужас, честное слово, – сказала Джейн, вздрогнув всем телом и плотнее закутавшись в пальто. – Прыжки с самолета, вы можете себе представить? – Сама она представляла себе это слишком ясно, отчего сердце готово было выскочить из груди.
– Вы-то не любительница рисковать, правда ведь, Джейн? – Миссис Лидия смотрела на нее этими своими новыми глазами. Жутковато, когда с лица старой женщины на тебя смотрят шестнадцатилетние глаза.
– Правда, – согласилась Джейн, но смутно ощутила, что ее оскорбили, и когда рука Боба коснулась ее локтя, то поняла, что и он воспринял это так же.
– Я всегда вас обожал, Джени Хоултон, – внезапно заявил коренастый краснолицый мистер Лидия и, резко выбросив вперед руку, пожал ее плечо через красивое черное пальто.