– Ага. – Оливии не сразу удалось переварить услышанное.
– Так мы договорились. Приспособились.
Оливия кивнула. Она вспоминала, как Генри принес ей те цветы. И как она просто стояла и ждала, пока он ее обнимал. Цветы она сохранила, засушила, голубые маргаритки были теперь коричневыми, переломленными пополам.
– Кристофер вас поддерживает? – поинтересовалась Луиза. – Он всегда был таким чувствительным ребенком, правда? – Она разгладила костлявой рукой кашемир на колене. – Но и Генри всегда был очень добрым человеком, тут вам повезло.
Оливия не ответила. Под опущенными жалюзи виднелась тоненькая полоска белого света – настало утро. Не приди она сюда, шагала бы сейчас, как обычно, вдоль реки.
– Роджер не добрый человек, и в этом вся разница.
Оливия посмотрела на Луизу:
– Мне он всегда казался довольно милым.
По правде говоря, Оливия почти ничего не помнила о Роджере. Он выглядел как банкир, каковым и был, и костюмы всегда сидели на нем отлично – если вас интересуют вещи такого рода, а Оливию они не интересовали.
– Он всем казался милым, – сказала Луиза. – Это его стиль. – Она еле слышно засмеялась. – Но на са-а-амом деле, – протянула она, – его сердце бьется со скоростью два удара в час.
Оливия сидела совершенно ровно, застыв на месте, держа свою большую сумку на коленях.
– Холодный человек, холодный. Брр… Но всем плевать на это, потому что винят всегда мать. Всегда, всегда, всегда у них во всем виновата мать.
– Думаю, вы правы.
– Вы знаете, что я права. Прошу вас, Оливия, располагайтесь поудобнее. – Луиза взмахнула тонкой белой рукой – словно полоска пролитого молока в тусклом свете.
Оливия осторожно поставила сумку на пол, откинулась на спинку дивана.
Луиза сложила руки на груди и улыбнулась:
– Кристофер был чувствительным мальчиком – в точности как Дойл. Теперь, конечно, в это никто не поверит, но Дойл был нежнейший человек на свете.
Оливия кивнула и отвернулась, глядя куда-то себе за плечо. Двадцать девять раз, сообщалось во всех газетах. И по телевизору тоже. Двадцать девять раз. Это много.
– Вам, наверное, не нравится, что я сравниваю Дойла с Кристофером? – Луиза снова легонько, почти кокетливо рассмеялась.
– А как ваша дочь? – спросила Оливия, снова поворачиваясь лицом к Луизе. – Чем занимается?
– Она живет в Бостоне, замужем за адвокатом. Что, естественно, пришлось очень кстати. Она чудесная женщина.
Оливия кивнула.
Луиза подалась вперед, положив обе руки на колени, и, кивая в такт, нараспев произнесла:
– «Мальчики – балбесы, девочки – принцессы». – Потом снова рассмеялась этим своим тихим шаловливым смехом и села удобно. – Роджер сразу слинял к своей подружке в Бангор. – Опять тихий смешок. – Но она ему дала от ворот поворот, бедняжечке.
Внутри у Оливии все стонало от разочарования. Ей мучительно, почти невыносимо хотелось сбежать, но она, конечно же, не могла – она сама сюда вторглась, сама ответила Луизе на записку, сама попросила разрешения навестить ее.
– Вы, наверное, задумываетесь о том, чтобы покончить с собой, – сказала Луиза по-светски безмятежно, словно обсуждая рецепт лимонного пирога.
Мир вокруг Оливии на миг пошатнулся, как будто ей в голову врезался футбольный мяч.
– Вряд ли это что-то решит, – ответила она.
– Решит, разумеется, – приветливо сказала Луиза. – Это решило бы все и сразу. Но всегда остается вопрос: как.
Оливия сидя переступила с ноги на ногу и протянула руку к сумке, стоявшей на полу.
– Для меня, понятное дело, это были бы таблетки и алкоголь. А для вас… вы, по-моему, не тот человек, который станет глотать пилюли. Вам нужно что-то поагрессивнее. Вены на запястьях? Но это так долго.
– Давайте больше не будем об этом, – сказала Оливия. И, не удержавшись, добавила: – Ради всего святого. Есть люди, которые от меня зависят.
– Именно! – Луиза подняла костлявый палец, склонила голову набок. – Дойл живет ради меня. Вот и я живу ради него. Пишу ему каждый день. Навещаю всегда, когда разрешают. Он знает, что он не один, поэтому я все еще жива.
Оливия кивнула.
– Но ведь Кристофер от вас не зависит? У него есть жена.
– Она от него ушла, – сказала Оливия. Удивительно, до чего легко оказалось это произнести. Просто они с Генри никому об этом не говорили, кроме Банни и Билла Ньютон – друзей, живущих выше по реке. Никому это знать не обязательно, раз Кристофер в Калифорнии, считали они.
– Ясно, – сказала Луиза. – Ну что ж. Я уверена, найдет новую. А Генри, он точно от вас не зависит, дорогая. Он не понимает, где он и кто с ним рядом.
Оливию пронзил острый приступ ярости.
– Откуда вам знать? Это неправда. Когда я с ним рядом, он отлично это понимает.
– Ох, сомневаюсь. Мэри говорит совсем другое.
– Какая еще Мэри?
– Упс! – Луиза театрально приложила палец к губам.
– Мэри Блэкуэлл? Вы с ней поддерживаете связь?
– Да, мы очень давно знакомы, – объяснила Луиза.
– Вот как. Кстати, про вас она тоже всем рассказывала. – Сердце у Оливии забилось часто-часто.
– И, подозреваю, чистую правду. – Луиза издала этот свой смешок и помахала пальцами, словно просушивая лак на ногтях.
– Она не имеет права рассказывать, что происходит в пансионате.
– Ой, да ради бога, Оливия. Люди есть люди. Мне всегда казалось, что вы – именно вы – хорошо это понимаете.
Комнату окутала тишина, точно темный газ заструился из углов. Здесь не было ни газет, ни журналов, ни единой книги.
– Чем вы занимаетесь целыми днями? – спросила Оливия. – Как вы вообще справляетесь?
– А-а, – сказала Луиза. – Вы пришли взять у меня парочку уроков?
– Нет, – ответила Оливия. – Я пришла, потому что вы написали мне записку, что было с вашей стороны весьма любезно.
– Я всегда жалела, что не вы учили моих детей. Мало в ком есть эта искра, верно же, Оливия? Вы уверены, что не хотите чаю? Потому что я как раз за ним иду.
– Нет, спасибо. – Оливия смотрела, как Луиза поднимается, проходит по комнате. Когда она наклонилась поправить абажур, свитер сполз, обнажив плечо. Оливия не представляла, что живой человек может быть таким худым. – Вы болеете? – спросила она, когда Луиза вернулась с чашкой чая на блюдце.
– Болею? – Луиза улыбнулась, и в этой улыбке Оливии снова увиделось кокетство. – В каком смысле – болею, Оливия?
– Физически. Вы очень худая. Но вы правда очень красивая.
Луиза заговорила, осторожно подбирая слова, но тон оставался игривым.
– Физически – нет, я не больна. Хотя у меня почти нет аппетита, если вы об этом.
Оливия кивнула. Если бы она попросила чаю, то могла бы уйти сразу, как допьет. Но момент был упущен. И она продолжала сидеть.
– А психически – не думаю, честно говоря, что с головой у меня хуже, чем у любого из живущих на этой планете. – Луиза отхлебнула чай. На кисти руки выпукло проступали вены, одна проходила прямо по костлявому пальцу. Чашечка на блюдце слегка дребезжала. – Кристофер часто приезжает помочь вам, Оливия?
– О да, конечно. Конечно, приезжает.
Луиза поджала губы, снова склонила голову набок, всматриваясь в Оливию, и Оливия только теперь заметила, что эта женщина еще и пользуется косметикой. На веках у нее лежали тени под цвет свитера.
– Зачем вы пришли, Оливия?
– Я уже сказала. Я пришла, потому что вы любезно прислали мне записку.
– Но я вас разочаровала, верно?
– Разумеется, нет!
– Оливия, вот уж от вас я никак не ожидала услышать ложь.
Оливия потянулась за сумкой:
– Я пойду. Но я правда очень благодарна вам за записку.
– Ой-ой, – с тихим смешком сказала Луиза. – Вы явились, чтобы хорошенько насладиться чужим страданием, да не вышло. Какая жа-а-алость! – пропела она.
Над головой Оливия услышала скрип половиц. Она встала, держа сумку, озираясь в поисках пальто.
– Это Роджер наверху. – С лица Луизы не сходила улыбка. – Ваше пальто в шкафу, прямо у входа. И я по чистой случайности знаю, что Кристофер приезжал всего один раз. Вы лжете, Оливия. Оливия врунишка, горят твои штанишки.
Оливия вылетела из комнаты. Набросив пальто на плечи, она обернулась. Луиза с абсолютно прямой тощей спиной сидела в кресле, на ее странно прекрасном лице больше не было улыбки. Она громко сказала:
– Она была сука. И блядь.
– Кто?
Луиза, с ее каменной, застывшей красотой, не сводила с нее пристального взгляда. По телу Оливии пробежала дрожь.
– Она была… Да уж, она была та еще штучка, позвольте мне доложить вам, Оливия Киттеридж. Динамщица! Что б там ни писали в газетах про то, как она любила зверюшек и маленьких деток. Она была воплощенное зло, чудовище, посланное в этот мир, чтобы довести хорошего мальчика до безумия.
– Ладно, ладно. – Оливия поспешно натягивала пальто.
– Она это заслужила, так и знайте. Заслужила.
Оливия обернулась и увидела позади себя, на лестнице, Роджера Ларкина. Он выглядел старым, на нем был просторный свитер, на ногах домашние тапочки.
Оливия сказала:
– Простите. Я ее растревожила.
Он лишь устало приподнял руку – жест, показывавший, что не стоит беспокоиться, что жизнь привела их в эту точку и он смирился, привык жить в аду. Именно это, как Оливии показалось, она увидела в его жесте, торопливо влезая в пальто. Роджер Ларкин открыл дверь, коротко кивнул, и, когда дверь за ней закрывалась, Оливия явственно расслышала тоненький звук расколотого вдребезги фарфора и одно-единственное, будто выплюнутое слово: «Пизда».
Над рекой висела яркая дымка, даже воды не было видно. Дорожка тоже была окутана этой дымкой, и Оливия то и дело вздрагивала, когда рядом с ней вдруг возникали люди, выныривая словно ниоткуда. Людей было немало, потому что она приехала позже, чем обычно. Вдоль асфальтовой дорожки виднелись пятна сосновых иголок, и бахрома бурьяна, и кора кустарникового дуба, и гранитная скамья. Навстречу Оливии, вынырнув из светлого тумана, бежал молодой мужчина, толкая перед собой треугольную коляску с ручками, похожими на велосипедный руль; Оливия успела заметить укутанного спящего младенца. Каких только хитромудрых приспособлений для детей не придумали эти нынешние бэби-бумеры с их чувством собственной важности. Когда Кристоферу было столько, сколько этому ребенку, она оставляла его спящим в кроватке и отправлялась к Бетти Симмз, у которой детей было пятеро, и все они ползали, как слизняки, по всему дому и по Бетти. Иногда, вернувшись, Оливия обнаруживала, что Кристофер не спит и хнычет, но пес, Спарки, хорошо за ним присматривал.