Джули и Брюс вышли на лужайку на заднем дворе – точнее, это была не столько лужайка, сколько прогалина, вся в переплетениях корней и в сосновых иглах. Уинни с матерью следила за ними в окно. Джим выбрался из лимузина, вошел в дом и тоже стал следить с ними вместе. Джули, стоя у куста восковницы в свадебном платье, выглядела как на рекламном фото в журнале; белый шлейф, длиною в шесть футов, слегка замялся, но все равно тянулся за ней.
– Джимми, – сказала Анита, – люди уже в церкви.
Но он не ответил. Они, все трое, не отрываясь смотрели в окно. Джули и Брюс почти не двигались. Они не прикасались друг к другу, даже не шевелили руками. Потом Брюс прошел сквозь кусты восковницы и направился к дороге.
Джули шагала к дому, как шагала бы ходячая кукла Барби. Когда она вошла, они все втроем поджидали ее у сетчатой двери.
– Мамочка, – сказала Джули тихо, и глаза у нее были какие-то неправильные. – Это же все не на самом деле, да?
Появился дядя Кайл с таблетками. Джим переговорил с водителем лимузина, потом поспешил в церковь. Лимузин укатил, загребая тополиные листья щитком над задним колесом, а Уинни в платье подружки невесты уселась на крыльцо. Немного погодя отец вернулся.
– Наверное, можно снимать это платье, Уинни-мышка, – сказал он, но Уинни не шелохнулась. Отец вошел в дом, потом вернулся и сказал: – Джули с мамой отдыхают на нашей кровати. – Из чего Уинни заключила, что дядя Кайл накормил таблетками их обеих.
Она сидела на ступеньках, пока ей очень сильно не захотелось в туалет. Ей теперь неприятно было ходить туда, за занавеску, пока все были дома. Но когда она вошла, поблизости никого не оказалось. Она слышала шаги отца внизу в погребе, а дверь родительской спальни была закрыта. Через несколько минут, однако, эта дверь открылась и из спальни вышла мать. На ней была старая синяя юбка, розовый свитер, и она совершенно не выглядела одурманенной.
Джим Харвуд строил лодку много лет. Лодка должна была получиться очень большая, ее каркас занимал изрядную часть погреба. Почти целый год Джим просто раскладывал вечерами на полу в гостиной чертежи и подолгу их рассматривал. Но однажды он наконец спустился в погреб и установил козлы – две штуки. Каждый вечер семья слушала жужжание электропилы, иногда – стук молотка, и мало-помалу стал вырисовываться изогнутый скелет лодки. В состоянии скелета лодка оставалась довольно долго. Джим вечер за вечером спускался в погреб и трудился над ней.
– Сейчас медленный этап, Уинни-мышка, – говорил он.
Нужно было зажимать кусочки дерева в особых струбцинах, чтобы они изгибались правильным образом, а потом он очень тщательно лакировал эти кусочки и каждый гвоздик покрывал особым клейким цементом, который сох целых четыре дня.
– А как ты ее отсюда вытащишь, когда она будет готова? – спросила однажды вечером Уинни, сидя на ступенях погреба и наблюдая за работой.
– Хороший вопрос, скажи? – отозвался он. И объяснил, что все продумал заранее, рассчитал математически, измерив дверь погреба и контуры корпуса лодки, и что теоретически, если повернуть лодку под определенным углом, она в нужный момент должна пройти в дверь. – Но только теперь я и сам начинаю сомневаться… – добавил он.
Уинни тоже сомневалась. Лодка выглядела ужасно большой.
– Ну тогда, значит, она будет как корабль в бутылке, – сказала она. – Как те, в магазине у Муди.
– А ведь верно, – ответил отец. – Такой она и будет.
Когда Уинни была помладше, они с Джули часто играли в погребе. Иногда Джули играла с ней в магазин – доставала консервы, купленные матерью, выставляла их на стол, как будто пробивала на кассе. Теперь же почти весь погреб был занят лодкой и отцовскими инструментами. Вдоль стены он построил стеллаж, на самой верхней полке лежало старое ружье, которое было у них с незапамятных времен, а ниже – деревянные ящики с веревками, гвоздями и болтами, рассортированными по размерам.
Солнечные лучи струились в окно над кухонной раковиной, и Уинни видела, как в воздухе вьются пылинки.
– Итак, – сказала мать, ставя на стол кофейную чашку, – поговорим о планах на день. Папе надо ненадолго вернуться в школу, я подкормлю мои розы, а вы, девочки, чем займетесь? – Она выжидающе подняла брови и побарабанила по столу накрашенными ногтями.
Джули и Уинни молчали. Уинни легонько коснулась поверхности сиропа и облизнула палец.
– Уинни, не надо этого свинства, пожалуйста, – сказала мать, поднимаясь и ставя кофейную чашку в раковину. – Джули, тебе станет гораздо легче, когда ты найдешь себе дело.
В день, когда не состоялась свадьба, сама Анита нашла себе одно-единственное дело: написала письмо Брюсу. Она сообщила ему, что если он хоть раз попадется ей на глаза, если он хоть раз посмеет приблизиться к ее дочери, то она, Анита, его пристрелит.
– Кажется, это преступление федерального уровня, – тихо сказал ей Джим. – Угрозы в письменном виде.
– К чертям собачьим федеральный уровень, – сказала Анита. – Это он совершил преступление федерального уровня, вот что.
Уинни вспомнила, как Клифф Мотт сказал в магазине, чтобы мать попридержала язык и не несла бред. Это было странное ощущение: только что ты гордилась тем, какая красивая у тебя мама, – и вдруг начинаешь думать, почему люди говорят, что она несет бред; и тут Уинни пришло в голову, что у мамы нет близких подруг, как у других матерей. Она никогда ни с кем не болтала по телефону, ни с кем не ездила за покупками.
Уинни с Джули сидели за кухонным столом и смотрели в окно, как мать с садовым совком в руке направляется к розовым кустам.
– Ты понимаешь, в чем все дело, да? – тихо спросила Джули. – В сексе.
Уинни кивнула, но вообще-то она не очень понимала. От яркого солнца, заливавшего кухню, у нее болела голова.
– Она не может смириться с тем, что у меня с ним был секс.
Уинни встала, вытерла тарелку и убрала на место. Джули смотрела прямо перед собой невидящим взглядом. Уинни иногда замечала точно такой же взгляд у матери.
– Уинни, – сказала Джули все с тем же странным взглядом, – никогда не говори маме правду. Запомни, что я тебе сейчас сказала. Просто лги. Ври напропалую.
Уинни вытерла еще одну тарелку.
Суть всего этого была в том, что Брюс испугался. Он не хотел порывать с Джули, но он не хотел на ней жениться. Он хотел просто с ней жить. Анита же заявила, что если ее дочь собирается жить, как типичная шлюшка, с мужчиной, который на глазах у всех бросил ее у алтаря, то чтобы ноги ее в этом доме больше не было.
– Она это не всерьез, – сказала тогда Уинни сестре. – У нас тут полно народу просто живут вместе, и ничего.
– Спорим? На что поспорим, что она всерьез? – предложила Джули. И Уинни вдруг стало плохо, как будто ее укачало в машине: она поняла, что если дело касается матери, то спорить ей совершенно не хочется.
– Нарисуй картину. Почитай книгу. Свяжи коврик.
С каждым предложением Анита хлопала ладонью по столу. Джули не отвечала. Она сидела и грызла крекер, пока Анита и Уинни ели суп. Это был субботний ланч; им удалось пережить еще один день.
– Вымой окна, – продолжала Анита. – Уинни, не хлебай из миски, как свинья. – Анита вытерла рот бумажным полотенцем, которыми они пользовались вместо обычных салфеток. – А вот что ты обязана сделать – так это позвонить Бет Марден и договориться, чтобы с осени тебя опять взяли на работу в детский сад. – Анита встала и понесла миску к раковине.
– Нет, – сказала Джули.
– Ты хотела сказать «нет возражений»!
Уинни видела, что мать довольна своей репликой. Когда материнские глаза начинали так сиять, Уинни хотелось обнять ее – как тянет обнять ребенка, который вдруг застеснялся.
– Тесто для овсяного печенья, – заявила Анита и кивнула старшей дочери, потом младшей. – Сделаем тесто, а печь не будем. Съедим прямо так.
Джули ничего не ответила. Она начала чистить ноготь.
– Ну, что ты на это скажешь? – спросила Анита.
– Не хочется, – ответила Джули, на миг подняв на нее взгляд. – То есть все равно спасибо, конечно, идея хорошая.
У Аниты сделалось пустое лицо, как будто она не могла придумать, какое выражение на него надеть.
– Джули, – сказала Уинни. – Ну давай, это же будет весело.
Она встала и принесла большую миску, ложку и мерные чашки.
Анита вышла из кухни, и они услышали, как открывается и закрывается входная дверь. Матери нужно было на работу – она работала кассиром в больничном кафетерии, – но она с утра позвонила и сказалась больной. Уинни смотрела в окно, как мать шагает мимо кустов восковницы, направляясь к своему прудику с золотыми рыбками. В первый год, когда Анита устроила этот прудик, она оставила рыбок на зиму подо льдом, – говорят, что так можно, сказала она, весной рыбки оттают и оживут. Уинни тогда время от времени соскребала снег и смотрела на размытые оранжевые пятна во льду.
– Я, похоже, все испортила, – сказала Джули. Она сидела, обхватив подбородок ладонями.
Уинни не знала, начинать ей возиться с тестом или не надо. Она достала из холодильника сливочное масло, и тут зазвонил телефон.
– Возьми трубку. – Джули резко выпрямилась. – Быстро.
Она вскочила со своего стула в углу и стала отпихивать в сторону другие стулья, стоявшие у нее на пути. Телефон звонил.
– Ты дома? – спросила Уинни. – В смысле, если это Брюс или типа того?
– Уинни, ответь же, – сказала Джули. – Пока мама не слышит. Скорей. Конечно, я дома.
– Алло? – сказала Уинни.
– Кто? – спросила Джули одними губами. – Кто-о?
– Привет, – сказал Джим. – Как дела?
– Привет, папочка, – ответила Уинни.
Джули повернулась и вышла из кухни.
– Я просто узнать, как вы там, – сказал Джим. – Просто узнать.
Когда Уинни повесила трубку, телефон зазвонил снова.
– Алло? – сказала она.
Ответа не было.
– Алло? – повторила Уинни.
В трубке послышался далекий звон крошечного колокольчика, потом голос Брюса: