– Уинни. Я хочу поговорить с Джули, когда вашей матери не будет рядом.
– А вот и я, – сказала Анита, входя в заднюю дверь. – Ну, что у нас с тестом, дети? Что вы решили, делаем или нет?
– Не знаю, – сказала Уинни, по-прежнему держа телефонную трубку.
– Кто это? – спросила мать.
– Ну ладно, пока, – сказала Уинни в телефон и повесила трубку.
– Кто это звонил? – спросила мать. – Это Брюс? Уиннифред, говори, это был Брюс?
Уинни обернулась.
– Это был папа, – сказала она, не глядя на мать. – Он скоро придет.
– А, – сказала Анита. – Хорошо.
Уинни положила в миску кусок масла и стала давить его ложкой.
Магазин Муди, думала она. Звук, который она слышала в трубке, когда звонил Брюс, – это крошечный колокольчик на сетчатой двери магазина Муди.
– У одной рыбки опять этот грибок, – сказала Анита.
Джули была внизу, на берегу. Она сидела на камне, на котором еле умещалась ее попа, и смотрела на воду. Услышав звук шагов Уинни по водорослям, она чуть повернула голову и снова уставилась на воду. Уинни переворачивала камни в поисках белых береговых улиток. В детстве она собирала их, наблюдала, как мускулистая улиточья нога цепляется за камень, а потом, когда прикоснешься к ней, прячется в домик. Но сегодня Уинни оставила улиток в покое. Желание собирать их ушло, она заглядывала под камни просто по привычке. Мимо прошла лодка кого-то из ловцов лобстеров, и Уинни помахала рукой. Это было правилом вежливости – махать тем, кто в лодке.
– Брюс звонил, – сказала она, и Джули повернула голову. – И, кажется, не из Бостона. Кажется, он звонил из магазина Муди.
С дороги донесся звук, похожий на выстрел.
– Он звонил? – переспросила Джули.
Раздался еще один оглушительный звук.
– Что это? – спросила Уинни. – Фейерверк?
– О боже. – Джули вскочила и побежала наверх, карабкаясь по камням. – Уинни, это ружье.
Анита стояла на подъездной дорожке. Ружье она держала обеими руками, но осторожно, как бы стараясь ни во что не целиться.
– Приветик, – сказала она.
Глаза ее блестели, мешки под глазами были бледны, и на них виднелись капельки пота.
– Что ты творишь? – сказала Джули, и Анита опустила глаза на ружье, провела по нему взглядом сверху вниз. – Мам?
– С ним все нормально, – произнесла Анита, не сводя глаз со спускового крючка. – Как приехал, так и уехал. – Палец ее лежал на спусковом крючке. – Им годами не пользовались, – сказала она. – Я так думаю, его просто заклинило. Их же иногда заклинивает?
– Мам, – сказала Уинни, и тут раздался резкий, краткий треск, и гравий с подъездной дорожки взметнулся во все стороны. Джули пронзительно завопила, и Анита тоже, но это был скорее удивленный вскрик, а вопль Джули все длился и длился.
Анита отвела ружье подальше от себя.
– О господи, – сказала она.
Джули, не переставая кричать, бросилась в дом. Анита потерла плечо.
– Мамочка, – сказала Уинни, – ты в порядке?
– Ох, солнышко, – ответила Анита, проводя ладонью по лбу. – Трудно сказать.
На этот раз Анита все-таки приняла таблетку – Уинни видела, как она по просьбе дяди Кайла послушно запивает пилюлю водой из-под крана, – и сразу отправилась в постель. Дядя Кайл спросил Джули, станет ли Брюс подавать в суд, и Джули и Джим хором ответили, что нет, он не из таких, и тогда Джули спросила Джима, можно ли ей будет позже позвонить Брюсу на мобильный, просто чтобы проверить, и Джим ответил, что да, можно, и что Анита, скорее всего, проспит до утра.
Уинни вышла через дверь, ведущую на задний двор, обошла дом сбоку, где росли папоротники, а листья лилий прижимались к фундаменту, и заглянула в окно материнской спальни. Анита лежала на боку, засунув ладони под щеку, веки ее были опущены, рот приоткрыт. Она казалась больше, чем обычно, округлые плечи и голые лодыжки были бледнее и полнее, чем помнилось Уинни. В этом зрелище была какая-то глубинная неловкость, как будто Уинни случайно увидела мать обнаженной. Она спустилась на берег, набрала морских звезд и выложила сушиться на большой камень выше линии прилива.
Солнце садилось на воду. Уинни наблюдала за ним из окна спальни. Вид был как на почтовых открытках из магазина Муди. Джули сидела на кровати и красила ногти. Она поговорила с Брюсом, пока он ехал в Бостон, и он подтвердил, что подавать в суд не собирается. Однако сказал, что, на его взгляд, Анита – Джули прошептала это, подавшись вперед, – ебанутая на всю голову.
– Это грубо, – сказала Уинни, чувствуя, что краснеет.
– Ох, какая же ты еще малышка. – Джули уселась удобнее. – Когда ты отсюда выберешься, – сказала она, – если ты, конечно, когда-нибудь вообще отсюда выберешься, то узнаешь, что не все живут такой жизнью.
– Такой – это какой? – спросила Уинни, присаживаясь в изножье кровати. – Какой жизнью?
Джули улыбнулась.
– Начнем с унитазов. – Она подняла палец и легонько подула на розовый ноготок. – У людей, знаешь ли, есть унитазы, Уинни. Настоящие, со сливным бачком. А от унитазов самое время перейти к стрельбе по живым мишеням. Большинство матерей не имеет привычки стрелять из ружья в парней своих дочек.
– Это я знаю, – сказала Уинни. – Чтобы это знать, необязательно уезжать из дома. У нас тоже мог бы быть нормальный унитаз, но только папа говорит, что для этого нужен…
– Я знаю, что говорит папа, – перебила Джули, аккуратно, с растопыренными пальцами, закручивая крышечку лака для ногтей. – Только дело тут в маме. Она не хочет никуда переезжать из этого дома, потому что ее бедный-погибший-легендарный папаша купил его, когда она забеременела мною, а у Теда не было ни гроша за душой. Папа бы с радостью отсюда уехал, перебрался бы в город, хоть завтра.
– Нет ничего плохого в том, чтобы здесь жить, – сказала Уинни.
Джули спокойно улыбнулась:
– Мамочкина дочка.
– И ничего подобного.
– Ой, Уинни, – сказала Джули. Она, критически прищурившись, осмотрела ноготь мизинца и снова открутила крышечку лака. – Знаешь, что нам однажды на уроке сказала миссис Киттеридж?
Уинни молча ждала.
– Я никогда не забуду, как она это сказала: «Не бойтесь своего голода. Кто боится своего голода, станет такой же размазней, как все остальные».
Уинни подождала, пока Джули еще раз идеально покроет ноготь на мизинце розовым лаком.
– И никто не понимал, что она хотела этим сказать, – заключила Джули, отставив мизинец и разглядывая ноготь.
– А что она хотела этим сказать? – спросила Уинни.
– Да что хотела, то и сказала. Сначала, наверное, почти все решили, что это она про еду. В смысле, мы же тогда были всего-навсего семиклашки – ой, прости, Мышка, – но со временем я стала лучше понимать, что это значит.
– Она же учитель математики, – сказала Уинни.
– Я знаю, глупышка. Но она говорила странные вещи, и говорила так, что не забудешь. Наверное, еще и поэтому ее все боялись. Но тебе ее бояться не нужно. Если, конечно, она еще будет у вас преподавать в следующем году.
– Но я уже. Я уже ее боюсь.
Джули глянула на нее искоса:
– В этом доме творятся дела пострашнее. Прямо сейчас.
Уинни нахмурилась и стукнула кулаком по подушке.
– Уинни моя, Уинни, – сказала Джули. – Иди же сюда. – И она раскрыла объятия. Уинни не сдвинулась с места. – Ох, бедная моя Уинни-мышка.
Джули подвинулась по кровати к Уинни и неловко обняла ее, держа кисти рук на отлете, чтобы не размазался лак. Потом поцеловала куда-то в висок и отпустила.
Утром глаза у Аниты были припухшие, словно сон совсем ее измучил. Однако она отхлебнула кофе и жизнерадостно заявила:
– Ух, ну я и выспалась.
– Не хочу сегодня идти в церковь, – сказала Джули. – Я еще не готова к тому, что все будут на меня пялиться.
Уинни подумала, что сейчас вспыхнет ссора, но ничего не вспыхнуло.
– Окей, – сказала Анита, минутку подумав. – Хорошо, солнце. Только смотри не сиди на одном месте и не раскисай, пока нас не будет дома.
Джули собрала тарелки, стопкой составила в раковину.
– Не буду, – пообещала она.
В коридоре Джим сказал Уинни: «Мышка-лапочка, обними-ка папочку», но она прошмыгнула мимо и, легонько погладив его по протянутой для объятия руке, побежала одеваться для похода в церковь. В церкви ее платье прилипло к скамье – стоял знойный летний день, окна были распахнуты, однако ветра не ощущалось вовсе, ни дуновения. В окне, вдали, показались темные тучи. Рядом раздалось урчание в отцовском животе. Отец глянул на Уинни и подмигнул, но она снова отвернулась к окну. Она думала о том, как проскользнула мимо отца, когда он попросил его обнять, и о том, что часто видела, как мать поступает точно так же, разве что иногда мимоходом касается его плеча и чмокает воздух рядом с его щекой. Может быть, Джули права, Уинни и впрямь мамочкина дочка, и, может быть, она тоже станет такой, как мама, станет человеком, который с улыбкой прошмыгивает мимо других; может быть, она, когда вырастет, тоже будет палить по людям из ружья на подъездной дорожке.
Она устало поднялась, чтобы запеть церковный гимн. Мать потянулась и расправила складку сзади у нее на платье.
На подушке Уинни обнаружила сложенную записку: «УМОЛЯЮ, они должны поверить, что я пошла погулять. Я – к Муди, на автобус. Это вопрос жизни и смерти. Люблю тебя, Мышка, правда». Горячие мурашки побежали по пальцам Уинни вверх, к плечам, даже подбородок и нос покалывало.
– Уиннифред, – позвала мать. – Начисти, пожалуйста, картошки.
Автобус до Бостона останавливался у магазина Муди в одиннадцать тридцать. Значит, Джули еще там, старается не попасться никому на глаза, может быть, сидит на траве за магазином. Если поехать на машине, они успеют ее забрать. Она будет плакать, разразится большой скандал, и, может, кому-нибудь придется дать ей таблетку, но все же они еще могут успеть, она все еще там.
– Уиннифред! – снова позвала Анита.
Уинни сняла платье, в котором ходила в церковь, переоделась и распустила конский хвост, чтобы волосы падали на лицо.