(И это ледяное спокойствие, с каким он мыл посуду, пока она плакала! Даже Энн не выдержала и вышла из кухни. «Ты что, вообще ничего не помнишь? Да сейчас, если бы ребенок явился в школу в таком состоянии, к нему домой в тот же миг отправили бы социального работника!»
«За что ты меня мучаешь? – рыдала она. – О чем ты говоришь? Я любила тебя всю твою жизнь! А ты – вот что ты, оказывается, чувствуешь!»
Он перестал мыть посуду. И произнес, все так же спокойно: «Окей. Мне больше нечего сказать».)
Мужчина, которому она сообщила, что ей нужно позвонить сыну, глянул на нее и отвернулся. Нет, сыну она звонить не станет. Он был к ней жесток. И жена его тоже была жестока.
Оливия продолжала плыть в этом маленьком людском море. Плыть с чемоданчиком на колесиках, плыть с посадочным талоном в руке. Какой-то мужчина, совсем нелюбезно, жестом велел ей проходить сквозь рамку. Глянул вниз, сказал бесцветным голосом:
– Снимите обувь, мадам. Снимите обувь.
Она представила, как стоит перед ним в изодранных колготках, словно какая-то полоумная старуха.
– Не сниму, – услышала она свой голос. – Мне плевать, даже если этот самолет взорвется, ясно вам? Да хоть разлетитесь все на мелкие кусочки – мне плевать.
Она заметила, как сотрудник сделал почти неуловимый жест одной рукой, и за спиной у нее выросли двое мужчин, а через секунду к ним присоединилась и женщина. Офицеры службы безопасности в белых рубашечках, со специальными полосками над карманами.
– Пройдемте, пожалуйста, с нами, мадам, – предложили они ласковыми, нежнейшими голосами.
Она кивнула, смаргивая слезы под темными очками, и сказала:
– С радостью.
Преступница
В то утро Ребекка Браун украла журнал, хотя в норме Ребекка была не из тех, кто склонен к воровству. В норме она, наоборот, была из тех, кто не взял бы и крошечного мыльца из ванной мотеля на шоссе номер один, а уж идея прихватить оттуда полотенце ей бы и в голову не пришла. Воспитание не позволяло. По правде говоря, воспитание не позволяло Ребекке делать много разных вещей, но она все равно их делала. Кроме воровства. За всю свою предыдущую жизнь она ни разу ничего не украла. Но теперь, в блеклой белой приемной врачебного кабинета в городке Мейзи-Миллз, Ребекка стащила журнал. В нем был рассказ, который ей хотелось дочитать, и она подумала: «Это всего-навсего кабинет врача и всего-навсего журнал, было б о чем говорить».
Рассказ был о самом обыкновенном, лысеющем, слегка расплывшемся дяденьке, который каждый день приходил домой на ланч и сидел с женой за столом в кухне, и они ели сэндвичи и говорили о всяких мелочах, типа того, что надо бы починить газонокосилку. От этого в Ребекке проснулась такая же надежда, какую она порой ощущала, когда шла, например, вечером по переулку и видела в окне малыша в пижамке – как он играет, а отец ерошит ему волосы.
Вот так и вышло, что как только медсестра открыла окошко и выкрикнула фамилию очередного пациента, Ребекка свернула журнал в трубочку и украдкой сунула в рюкзак. И не ощутила угрызений совести. Напротив, она ощутила радость, когда села в автобус и поняла, что вот сейчас сможет дочитать рассказ.
Но жена этого дядьки хотела от жизни большего, нежели субботние походы в хозяйственный магазин и ежедневные сэндвичи просто потому, что настало время ланча, так что к концу рассказа эта самая жена собрала свои вещички и ушла, а муж перестал приходить на ланч домой. Он сидел у себя в офисе и ничего не ел. К концу рассказа Ребекку укачало – она не умела читать в автобусе. Автобус повернул за угол, журнал выскользнул из рук, а когда Ребекка его подняла, он раскрылся на картинке – рекламе мужской рубашки. Рубашка напоминала блузу художника: присобранная на груди, словно бы волнистая. Ребекка повернула журнал и разглядела рубашку получше. Выходя из автобуса, она уже твердо решила заказать ее для Дэвида.
– Вы будете в восторге, – пообещала женщина в телефонной трубке. – Она сшита вручную и все такое. Очень красивая.
Номер, по которому звонила Ребекка, был из тех, что начинаются на 800, и у женщины был южный акцент. Слушая ее голос, Ребекка как будто очутилась в телерекламе моющих средств, где солнечные лучи бьют в окно, озаряя сияющий пол.
– Так, сейчас посмотрим, – сказала женщина. – Эти рубашки у нас трех размеров: маленький, средний и большой. Ой, погодите, дорогая, мне придется поставить вас на паузу.
– Все нормально, – сказала Ребекка.
Еще в автобусе живот у нее начал противно ныть, как если бы там внутри был мокрый слипшийся воздушный шарик. Она прижала телефон плечом к уху и потянулась через кухонный рабочий стол за маалоксовой ложкой. Маалокс ко всему прилипает. Эту ложку нельзя класть в посудомойку, потому что все потом в белых пятнах, даже бокалы. Их большая ложка, которую Дэвид называл маалоксовой, всегда лежала возле раковины. И пока Ребекка стояла там, облизывая маалоксовую ложку, в голове у нее вдруг зазвучал отцовский голос. Звучал он в голове, зато чертовски отчетливо. «Мне ненавистны воры», – сказал этот голос.
В день, когда отец умер, Ребекка как раз читала в одном журнале про женщину-экстрасенса, которая помогала полиции раскрывать убийства. Эта женщина утверждала, что читает мысли мертвецов – что у людей даже после смерти остаются мысли.
– Я снова с вами. Прошу прощения, – сказала женщина с южным акцентом.
– Все в порядке, – ответила Ребекка.
– Итак, – сказала женщина. – Ваш муж шире в плечах или в области живота?
– Он мне не муж, – сказала Ребекка. – То есть не вполне. В смысле, он мой друг.
– Очень хорошо, – сказала женщина. – Ваш друг шире в плечах или в области живота?
– В плечах, – сказала Ребекка. – Он менеджер фитнес-центра. Он постоянно тренируется.
– Окееей, – сказала женщина медленно, словно записывая. – Я просто думаю, не будет ли наш большой размер чересчур широк ему в талии.
– Но мы, скорее всего, и вправду поженимся, – сказала Ребекка. – Когда-нибудь.
– Да, конечно, – ответила женщина. – А какого размера костюмы он носит? Это могло бы нам немного помочь.
– Я, кажется, вообще никогда не видела его в костюме.
– Тогда ладно. Давайте начнем с большого размера.
– Обычно я не заказываю вещи вот так, – сообщила ей Ребекка. – В смысле, чтобы их присылали. А еще я ни разу в жизни не заказывала ничего онлайн. Я бы ни за что не дала никому в интернете номер своей кредитной карты.
– Да? Понимаю. У многих так. Многие не любят заказывать. Вы предпочитаете покупать прямо в магазине. Я и сама такая.
– Потому что вещи теряются, – объяснила Ребекка. – Потому что между тобой и вещью слишком много народу, понимаете, – все эти клерки, которые выписывают счета, все эти водители грузовиков. Может, кто-то из них не выспался или поссорился с боссом. – Говоря, она пролистывала журнал, нашла первую страницу рассказа – ту, где тот дяденька еще был счастлив, – медленно вырвала ее, бросила в раковину, достала из заднего кармана зажигалку и подожгла страницу.
– Я вас понимаю, – приятным голосом сказала женщина. – Но мы гарантируем доставку.
– О, вам я доверяю, – сказала Ребекка, и это была правда. Еще бы, с таким-то голосом. Ребекка могла бы доверить ей все что угодно. – Просто, понимаете, я такой человек… Я из тех, кто думает, что если взять карту мира и воткнуть туда по булавочке за каждого человека на земле, то для меня булавочки не найдется.
Женщина ничего не ответила.
– Вы никогда так не думали? – спросила Ребекка, наблюдая за язычком пламени, который, словно дух живой, на миг вспыхнул в раковине.
– Нет, – ответила женщина. – Я – никогда.
– Ой, тогда извините, – сказала Ребекка.
– Что вы! Не за что. Мы все сделаем правильно. Начнем с большого размера, а если не подойдет, вы отправите рубашку обратно.
Ребекка пустила воду из крана на пепел, оставшийся от странички.
– Можно вас кое о чем спросить?
– Да, конечно, – сказала женщина.
– Вы не из сайентологов?
– Я… что? – Последовала пауза. – Нет, я – нет, – ответила наконец женщина с этим своим легким южным акцентом.
– И я нет. Просто я случайно читала статью про сайентологию, и, знаете, честно говоря, там такой бред.
– Кому что нравится, я так думаю. А теперь, моя хорошая…
– Я всегда много болтаю, – объяснила Ребекка. – Мой друг так говорит. А теперь еще и голова разболелась.
– Приятно иметь дело с дружелюбным человеком, – сказала женщина. – Возьмите холодное полотенце и прижмите к глазам, прямо к глазным яблокам, это должно помочь. Только сильно прижимайте, не бойтесь.
– Спасибо, – сказала Ребекка. – Думаю, что большой размер будет как раз.
– И конечно, это надо делать лежа, – сказала женщина. – И полотенечко сперва ненадолго положите в морозилку.
Ребекка Браун происходила из семьи священников-конгрегационалистов. Ее дедушка был пастором большой церкви в Шерли-Фоллз, прихожане в нем души не чаяли, а мама ее была дочерью этого самого преподобного Тайлера Кэски от второго брака – первая жена его умерла, оставив ему двух маленьких девочек. К тому времени как он женился вторично и породил Ребеккину мать, эти две его дочери от первого брака были уже достаточно взрослыми, чтобы не обращать на нее внимания, и только когда мать Ребекки сама вышла замуж за пастора, а потом совершенно внезапно сбежала в Калифорнию, чтобы стать актрисой, – только тогда в жизни Ребекки появилась тетушка Кэтрин. «Просто немыслимо, чтобы мать – мать! – вот так взяла и удрала», – говорила она со слезами на глазах. Да только это вовсе не было немыслимо, ведь Ребеккина мать преспокойно это сделала и даже нисколько не сопротивлялась, когда Ребеккин отец, преподобный Браун, служивший в крохотной церквушке в городе Кросби, штат Мэн, обратился в суд за полной опекой над дочерью.
– Это ненормально, – сказала тетушка Кэтрин. – Он же взвалит на тебя всю домашнюю работу, как на супругу. Остается только надеяться, что он поскорее женится.