было очень жарко, – услышала Хелена его ответ, когда все трое вышли из комнаты.
– Ну, я вот считаю, папочка, что в постели надо оставаться в трусах.
– Я тоже, – сказал Фред.
Хелена лежала и улыбалась, слушая этот разговор. Этим утром она чувствовала себя посвежевшей, словно гроза миновала, оставив за собой спокойный свежий воздух.
– Теперь-то мы действительно сможем отдохнуть, – пробормотала она про себя.
Август 2006 годаОтъезды
ДНЕВНИК АЛЕКСА
Последняя пара недель прошла как нормальный семейный отдых.
Больше никаких Греческих трагедий, Похитителей кроликов, Давильщиков винограда, Разводов или Пьяниц.
Даже приятно – после всех волнений и напряжения. Вообще-то я ненавижу это слово. «Приятным» бывает опрятный домик в пригороде, похожие друг на друга анораки для загородной прогулки на похожих друг на друга владельцах. Такие люди владеют одной хорошо воспитанной собакой и ездят на «Ниссанах-микра». В слове «приятный» – заурядность среднего класса, то есть большинства западного мира.
Разумеется, сами они заурядными себя не считают. Иначе бы застрелились. Потому что все мы стремимся быть личностями. Мы не муравьи, чьи многочисленные колонии и отменная организация не перестают меня удивлять. Достаточно понаблюдать, как они набрасываются на крошечный кусочек шоколада, который Фред роняет на кухонный пол. Они напоминают мне нацистов, или русскую Партию социалистов-революционеров, или миллионные отряды председателя Мао: вышколенные и безмозглые.
Я был бы не против познакомиться с вождем муравьев. В моем представлении он, возможно, – как все диктаторы-психопаты – невысокий и уродливый, с любовью к растительности на лице.
Возможно, я сделал бы карьеру, отрасти я усы…
Кстати, насчет застрелиться. Не все так радужно, поскольку Мишель и Хлоя все еще вместе. В сущности, они редко врозь. К сожалению, он хороший парень и мне на самом деле нравится с учетом сложившихся обстоятельств: он спокойный, смышленый и вежливый.
Он обожает ее, и она обожает его.
Единственное спасение – Хлоя должна скоро уехать к матери, отдыхающей во Франции. Конечно, я буду ужасно по ней скучать, но, по крайней мере, она будет вне опасности. А когда мы встретимся в следующий раз, я снова буду на своей – или хотя бы школьной – территории.
И это еще одна (маленькая) ложка дегтя в бочке меда. Когда я сюда приехал, до той школы у меня оставалось еще целое лето. И вдруг уже август. Мы больше не в начале отдыха. Мы приближаемся к финишу.
Я слышал на днях, как мать говорила по телефону, заказывая мне именные метки. «Александр Р. Бомонт».
Я отказываюсь раскрывать, что означает «Р». Могу только сказать, что это ужасно до невероятия. Как и форма, к которой эти метки должны быть прикреплены. Я также воздержался от упоминания в этом дневнике настоящего названия школы, которую должен посещать. Могу только сказать, что на завтрак там являются в белом галстуке и с черными фалдами и что там получали образование несколько поколений британских королей.
Я выиграл академическую стипендию. Скажем прямо, я бы никогда не попал туда на основании происхождения, учитывая, что я знаю только источник яичников, а не спермы, которые породили меня.
Интересно, они знают, что я незаконнорожденный?
По крайней мере, с одной стороны, это показывает, как изменились времена. С другой стороны, учитывая все, что я читал об истории нашей королевской семьи, я и мой неизвестный генофонд окажемся, по-видимому, в хорошей компании.
По-настоящему же страшно то, что, кроме имени, мои будущие одноклассники не знают обо мне ничего. Придется доказывать, на что я способен, группе незнакомцев, с которыми, нравится мне это или нет, я должен буду сосуществовать следующие пять лет. Мой краеугольный камень, единственный человек, который понимает меня, будет за много миль от меня. Моя спальня дома будет пустовать неделями.
Фред уже попросил разрешения забрать мою золотую рыбку, когда я уеду, а Имми – мой портативный DVD-плеер. Они как крохотные стервятники, лакомящиеся перспективой моего отъезда. Мне бы хотелось думать, что они будут скучать по мне, но я знаю, что они скоро привыкнут к моему отсутствию. Семья как ведро воды: вычерпни один стакан (меня), и оно все равно будет выглядеть полным. А тут, очевидно, целое озеро.
И что, если одноклассники будут как Рупс? Возможно, я буду мертв к Хеллоуину.
Я начинаю серьезно паниковать при мысли, что меньше чем через месяц пойду в новую школу… в смысле я просто мальчик из семьи среднего класса, который никогда не был на охоте на шотландскую куропатку и считает, что поло – это конфеты с дыркой. В моей старой школе было так плохо с возможностями, что нас раз в неделю возили на автобусе в местный бассейн.
Предполагалось, что я буду решать, ехать туда или нет. Но когда я выиграл стипендию, все просто забыли спросить меня, считая само собой разумеющимся, что я этого хочу.
Положительный момент: по крайней мере, до Хлои будет всего пара миль. Очевидно, ее и моя школы устраивают совместные «танцы». Господи, может, стоит попрактиковать вальс и прочие бальные танцы, учитывая, что все, на что я способен, это сгибать колени туда-сюда под «Крейзи» в исполнении «Гнарлз Баркли».
Хотя сердце разрывается, когда я вижу ее с «Вермишелем», мысль, что она будет близко, когда мы уедем, склеивает его обратно. И, как говорится, с глаз долой – часто из сердца вон. Плюс на Хлою явно произвело впечатление, что я выиграл там стипендию. В настоящий момент это единственное, что утешает меня при мысли об одиноком будущем с черными фалдами…
Я лежу в кровати в моей Кладовке для метел… спешу добавить, что наверху теперь есть свободная комната, но, когда мать спросила, хочу ли я вернуться туда, я отклонил предложение. Странно, что я хочу остаться здесь, но мне здесь комфортно. И всегда есть что почитать.
Сегодня я выбрал стихотворения Китса и читаю, э-э-э, «К Фанни». Я бы такой заголовок не выбрал, но слова чудесные, и это прописная истина, что страдание не любит одиночество. Мне становится легче от знания, что кто-то другой когда-то чувствовал то же, что я.
«Мне подари всю душу, всю до дна,
Иначе я умру…»[7]
Потом я слышу осторожные шаги в коридоре – женские и мужские, – и слеза скатывается по щеке.
Я слишком хорошо знаю боль безответной любви.
ιθ'Девятнадцать
Хелена потянулась вперед и отвела левую ногу, выполняя арабеск. Она удерживала позицию несколько секунд, потом, совершив пируэт, пролетела по террасе и плюхнулась на стул, вся взмокшая.
В половине девятого солнце уже обжигало. С наступлением августа температура заметно поднялась, и обитатели Пандоры сдались и уступили вызванной жарой апатии. Даже младшие были сравнительно вялыми, их обычный уровень бешеной активности смягчился безжалостным солнцем. Они начали просыпаться после девяти, и вслед за ними весь дом снизил темп.
Именно таким Хелена и представляла отдых в Пандоре: дни проходили у бассейна или на пляже с перерывом на ланч, потом сиеста для всех. Уильям, сбросив, образно говоря, пиджак и галстук, проводил время с семьей и начал расслабляться. С того вечера, когда она рассказала ему о потерянном ребенке, они вновь сблизились – и физически, и душевно. Хелена никогда еще не чувствовала себя более умиротворенной – или любимой, – чем за последние дни. Похоже, устроив смуту вначале, Пандора теперь оплетала волшебными чарами всех своих обитателей.
Долгие жаркие вечера проводились на террасе en famille или с гостями. Мишель, парень Хлои, стал почти неотъемлемой частью дома, поскольку и Хелена, и Уильям решили, что гораздо лучше принимать его и сохранить хотя бы подобие контроля над Хлоей, чем отсечь их обоих. Как заметила Хелена, противодействие родителей и притяжение запретного порождают гремучую смесь.
И если Уильяму была неприятна мысль, что за его дочерью ухаживает сын человека, у которого когда-то, при очень схожих обстоятельствах, были отношения с его женой, он мастерски это скрывал.
Алексис снова пришел на ужин – на этот раз по приглашению Уильяма. Напряжение, существовавшее между ними раньше, казалось, рассеялось, и Хелена чувствовала, что между мужчинами возникла искренняя, пусть и сдержанная, приязнь друг к другу. Сэди и Андреас, влюбленный молодой плотник, также иногда присоединялись к ним по вечерам. И хотя Андреас почти не участвовал в разговорах из-за скудного английского, они казались безумно счастливыми. Как сказала Сэди, они понимали друг друга в том, что имело значение. Даже Хелена была вынуждена признать, что «Адонис», как шутливо, но точно прозвали его подруги, был великолепен.
– Буду жить сегодняшним днем и расплачиваться завтра, – пожала плечами Сэди, когда Хелена спросила, куда ведут эти отношения. – Даже если бы я знала, то не смогла бы сказать ему, – рассмеялась она. – И это меня вполне устраивает.
Они редко видели Джулз, с тех пор как та с детьми покинула Пандору и временно поселилась на вилле Алексиса. Но Виола, регулярно приезжавшая на старом велосипеде Хелены, говорила, что ее мама, кажется, в порядке. Хелене очень не хотелось нарушать нынешнюю спокойную атмосферу в Пандоре, но пора было звонить Джулз, чтобы та не чувствовала себя брошенной.
Восстановив дыхание после экзерсисов, она поднялась на ноги, прошла вдоль затененной части террасы, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться цветами, которые посадила в старых каменных урнах, стоявших там со времен Ангуса. Обрывая увядшие цветы и автоматически проверяя землю на влажность кончиками пальцев, она с удовольствием отметила, что все процветает. Розовые и белые герани, вдвое больше тех, что она растила дома в Хэмпшире, боролись за внимание с душистыми гардениями и великолепными красными гибискусами.